— Знаешь, мои, как ни странно тоже, — вдруг спокойно сказала Женя.

— Тогда, может, не следует… конфликтовать?

— Ты хочешь прекратить наше общение? — холодно спросила его спут6ица.

— Пожалуй.

— Вообще? — подняла брови Женя, глядя на уходящую маршрутку.

— Почему… вообще? Просто вне школы. Так сказать, нейтральная территория

— Как угодно, — холодно посмотрела на него Женя. — Тогда пока!

И, не дослушав его «пока», она холодно развернулась на каблуках и быстро пошла прочь.

***

Родители Евгении жили не в квартире, а в деревянном частном доме ближе к окраине города. По словам матери его построил дедушка Жени в 1958 году, когда они приехали жить в этот город. В доме было четыре комнаты и пристроенная кухня. Одна была комнатой Жени, другая — спальня родителей, зал общим, а ещё была спальня бабушки и дедушки пустовала после их смерти и стала чем-то вроде кладовки. Женя быстро разулась и сразу нашла на столе записку от матери: «Обед на сковородке. Буду ближе к шести».

Естественно, Ромка для неё больше не существовал. Женя просто поставила на нем крест, как на личности. С этой минуты он был для неё… пожалуй, мелкой, неприятной букашкой, о которой не следовало думать ничего позитивного. «Ну, шваль и шваль», — брезгливо поморщилась она. Главное, было зачеркнуть в памяти все хорошие моменты их общения. Хорошего не было и не могло быть. Вот так. Неужели Ромка реально думает, что она когда-то опустится до общения с ним в школе? На душе было неприятно, словно раздавили помидор, но Женя властно приказала себе улыбнуться. Н5 хватало ещё родителям увидеть ее грусть!

Отца не было: он, видимо, правда поехал в больницу. («Для алкашей», — как презрительно говорила мать). Поев макароны с мясом, Женя сварила кофе и пошла в зал. Было тихо: только на стене тикали большие чёрные часы. Взгляд Жени упал на чёрную тумбочку под телевизором. Эта тумбочка был частью большого немецкого гарнитура, купленного в начале шестидесятых годов.

Повинуясь какому-то странному чувству, Женя села на колени и открыла ключом коричневую тумбочку. Не то, чтобы ей было запрещено это делать, но мать всегда недовольна ворчала: мол, чего туда лазать без дела? На верхней полке стояли книги — например, «Севастопольская страда» Сергеева-Ценского. Это было интересно: Женя не помнила, чтобы эти книги кто-то читал, но, возможно, их читали бабушка с дедушкой. Женя не помнила, например, чтобы кто-то когда-то читал, например, мемуары адмирала Кузнецова или роман Немировского об Античности. Возможно, их читали до ее Рождения, хотя Женя никогда не видела деда с хотя бы одной из этих книг.

На нижней полке аккуратными рядами были сложены виниловые пластинки. Большинство из них были классикой: Бетховен, Моцарт и даже Вагнер. Из более современных были Эннио Морриконе, концерт ван Клиберна, из русских — «Борис Годунов» на трёх пластинках.

Женя прищурилась. Это было тем более удивительно, что в их доме не было проигрывателя для виниловых пластинок. Мать жаловалась, что в советские времена это был жуткий дефицит: приходилось одалживать у знакомых на несколько дней. Был правда старый магнитофон «Айдес», но без кассет-Бабин, Женя вспомнила, как она однажды спросила мать:

«Мама, помнишь у нас был старый магнитофон «Айдес» с бабинами?»

«Был, по я он особо интересовалась. Вот наш одноклассник Федя, тот этим интересовалась. Записи делал».

" А этот «Айдес…. — продолжала Женя. — Он….»

«Да тихо умер, — махнула рукой мать. — Если не интересуешься, то любая вещь тихо умирает. Ну что-то послушали, а потом», — недовольно положила она катушку ниток и вышла.

Так Женя поняла, что ее уловка не помогла: ничего толком узнать про магнитофон ей не удалось. Ни кто и когда его купил, ни кто его слушал, ни куда подевались его записи.

Ещё интереснее был вопрос, где были куплены эти пластинки. Все они были на английском и немецком языках. Это было удивительно, если вспомнить, что никто в ее самое не знал английский. Мать учила французский. Она, конечно, бала во Франции до Рождения Жени, но не тешила же она откуда столько вещей, величав пластинки? Да и были они на английском, а не французском.

Впрочем, книги на нижней полки были ещё интереснее. Женя могла понять, зачем нужна толстая французская книга «Париж»: мать купила ее в юности на память. Но зачем понадобилась книга «Суоми» на финском языке, она решительно не понимала. Никто в ее семье не был в Финляндии и не знал финский язык! Или «Заповедники Дальнего Востока СССР». Кому и зачем понадобилась эта книга? Еще интереснее, что мать все время плакалась на отсутствие денег и бедность. Сколько ушло денег на покупку этих книг?

На мгновение у Жени мелькнула мысль, что в этом доме жили какие-то другие люди, которым и принадлежали все эти вещи. Но Евгения тотчас прогнала ее прочь. Это было невозможно: ведь дом построил ее дедушка.

Достав какую-то книгу про живопись, Женя аккуратно закрыла тумбочку и стала листать. Картины мелькали одна за другой, пока,,, Стоп! Женя прищурилась. На одной из них был запечатлён какой-то парад. Жене показалось это интересно.

— Григорий Чернецов. «Парад и молебствие по случаю окончания военных действий в Царстве Польском 6 октября 1831 года на Царицыном лугу в Петербурге. 1837 год», — прочитала она.

Стоп. Но ведь эта картина запечатлена на их большом семейном блюде. Том самом, что стоит в серванте. А ещё… Женя вспомнила, что видела его в далёком детстве в музее изобразительных искусств провинциального города, где они с отцом его смотрели. Отец говорил, что их блюдо — пустой ширпотреб. И все-таки, оно было точно такое, как и то блюдо в музее.

Женя тихонько подошла к серванту, заставленному фужерами и каким-то кофейным сервизом, и открыла нижнюю створку. Так и есть. Блюдо было заставлено посудой, но оно стояло на своём месте с этой самой картиной. Женя тихонько сняла фарфоровый чайник и посмотрела на него. Сомнений не было. Парад на Царицыном лугу 6 октября 1831 года.

Глава 7

Женя как-будто знала происхождения красивой домашней посуды. По словам матери, ее привозила некая тетя Катя из ГДР ещё до ее рождения. Муж этой тети бал военным, и они настолько любили их семью, что каждый раз дарили какие-то подарки ее матери; то платья, то полотенца, то красивые сервизы, то хрусталь. Сейчас тетя Катя жила в городе Липецк, и Женя никогда не видела ее. Это было странно: ни разу она не зашла к ним в гости, ни разу они не съездили к ней. Даже прошлой осенью на похоронах дедушки, ее двоюродного брата, она так и не побывала. Даже телеграмму соболезнования не прислала. Только позже передала соболезнования с оказией, по словам матери. На все расспросы Жени мать раздраженно отвечала: «Ей не до нас! Муж болен, дочь и сын!» Звучало логично, но Женю что-то настораживало: наверное, в их семье была ссора.