Оля ответила не сразу, пристально вглядываясь в полумрак, потом вдруг поежилась, и взгляд, принявший вдруг какое-то обречённое выражение, забегал из стороны в сторону, словно не решаясь встретиться с его глазами.

— Рэдди, знаешь, порой даже мне случается оживать… И первые мгновения всегда принимаешься ошарашено озираться, подобно маленькой девочке, заблудившейся в огромном доме. Тогда ко мне на помощь приходит голос Создателя, он говорит со мной, успокаивает, убеждает. Говорит добрые и нежные слова, этим он мне так напоминает тебя… прежнего Рэдди. Жизнь хороша процессом, движением, сиянием огней. Нельзя жить как снова и снова возрождающийся из пламени феникс, человеческий разум не может вынести такое существование. Давным-давно мне поневоле пришлось смириться с этим… и перестать быть человеком. То, чего ты боишься для целой Галактики, уже случилось со мной когда-то.

Она всё-таки решилась и нашла его взгляд.

Он почувствовал этот неожиданно и так полно установившийся контакт. Мостик, перекинутый меж двух далёких звёзд.

— Тебе нужно чётко усвоить всё это перед тем, как я начну говорить. Я боюсь, что иначе тот выбор, что предстоит тебе сделать, принесёт одному из нас слишком много горя. Хватит с нас двоих, мы и без этого настрадались. Ты хорошо меня понял, Рэдди?

— Да. Я тебя понял.

Он был уже готов крикнуть, дёрнуть её за руку, встряхнуть за плечи, лишь бы она не медлила, лишь бы продолжала.

— Тогда слушай. Передо мной человек, сила которого способна перевернуть эту Метагалактику. Передо мной воин, чьё стремление к цели и чья ярость праведного гнева сравнимы разве что с силой мысли истинного Избранного. Но этот человек слишком торопился жить, а потому сжёг всё, что было выставлено Вселенной на его долю за какую-то сотню лет, сделал себя бессмысленной жертвой собственного проклятия. Он открыл на своей душе столько кровоточащих ран, что они не заживут уже никогда.

Рэдди оскалился.

— Одиночество, что тебя окружает — это одиночество внутреннее, Рэдди. Не люди покидали тебя, а ты бежал от них — в страхе, что вновь воспалится старый шрам под твоей непроницаемой бронёй, вновь будет тревожить то, что ты считаешь собственной душой, хотя и не подозреваешь даже, сколько там осталось души, а сколько — плазмоидной искры.

— Осталось ли…

— Именно поэтому, Рэдди, прежде чем сделать выбор, пойми это, пожалуйста. Не пытайся раньше времени и сверх собственных сил лезть в проблемы Галактики. Разберись сперва в себе, только в себе. А Галактика… она подождёт, и примет любой твой следующий шаг. Ведь это она породила тебя когда-то.

— Раньше ты бы сказала «нас».

— Нет. Неправильно. Мне не доведётся уже делать никакого выбора, — её лицо вдруг снова размягчилось, она стала прежней Олей, девушкой с родной Пентарры. — Однако давно, очень давно, когда я была там, теперь понимаю это со всей отчётливостью, выбор у меня всё-таки был. И я должна была ждать тебя не тут, не у этого окна, а там… на Пентарре. Жизнь Ксил… она навязывает свои собственные принципы бытия, и они противопоставлены любому неподчинению, допущению собственных желаний. Всё должно было закончиться там, где начиналось, но я не смогла.

Она помолчала, а потом, стараясь вложить всю теплоту, что ещё в ней оставалась, в эти слова, произнесла тихо-тихо:

— Галактика мудра, в жизни практически не бывает случайностей, если уж так ставить вопрос…

Она подняла лицо вверх, и в её увлажнившихся глазах замерцали далёкие огни.

— Мы ещё встретимся. По ту сторону Вечности. Рано или поздно. В том или ином качестве. Должны. Обязаны.

Он кивнул. Он понимал, что она имеет в виду:

— Некоторые в Совете считают, что Галактика тоже будет однажды обладать своим коллективным разум. Добрый Галаксианин… Он уже с нами, неощутимый, безмолвный. Мы все, люди и Избранные, глубоко погружены в его тело, там же мы и останемся. Умереть и, тем самым, — слиться воедино…

Оля кивнула его словам:

— Помни, мы всегда вместе. Всегда.

Если бы он не был в этом уверен, то сюда бы не пришёл.

Отчего так потеплело на душе, почему так спокойно на сердце, вдруг радостно позабывшем терзавшую его десятилетиями тупую саднящую боль…

Он осторожно взял её за плечи и подвёл к иллюминатору, туда, к самой кромке огней. И она послушно прильнула к нему спиной, сцепив его руки перед собой.

Они как бы на мгновение стали единым целым. Сгусток мрака и две пары блестящих от влаги глаз. Стали единой душой.

— Оля, почему? Почему ты согласилась, теперь? Ты могла прилететь ко мне в любой из этих семидесяти проклятых лет. Что изменилось?

И тогда она начала говорить о том, что так долго ждало своего настоящего слушателя. И что давалось ей теперь с таким трудом.

Очнулась я от ощущения бешеной, лютой ярости, что билась во мне, не имея возможности найти себе выход. Позже я долго не могла понять, как же именно всё случилось, но запомнились те мгновения именно такими.

Задыхаясь от ненависти, я самостоятельно вышла из анабиозного сна, трясущимися руками нащупала сенсор аварийного выхода и, только он сработал, вырвалась наружу. На мне не было одежды, по горящей коже ручьями стекал био-коллоид, однако я даже не думала об этом, мой взбудораженный мозг чувствовал только одно — бурю энергий там, за скорлупой брони гигантской туши «Колонизатора», где сражался ты. Казалось, ярость сотен людей, рвущихся в бой ради моего спасения, вливалась мне в мозг единым неудержимым потоком.

Сейчас я знаю, что это было, но тогда… я так ничего и не понимала, против собственной воли поддаваясь охватившей меня эйфории гнева.

Я бежала, одна-одинёшенька в этом тесном, под завязку набитом чужими телами н-фазном гробу, ведомом к прыжку бесчувственной волей Церебра, бежала, оскальзываясь босыми ногами по гладкому полу, замечая вокруг лишь мертвенные сполохи аварийного освещения. Я не могла разглядеть даже кончиков собственных пальцев, на мокрой коже блестели вспышки гибельного огня, слепившие мне глаза. Огня, в котором сгорал и ты. Кричала ли я, не помню, но хрип собственного возбуждённого дыхания, отражающийся от бесчувственных стен, раз за разом долетал до меня, бросая меня дальше — вперёд.

Каким-то чудом мне удалось отыскать нужную палубу. Сколько прошло времени — не знаю. Час, два, три. Почему мне нужно именно сюда? Я рухнула, обессиленная, на палубу с двумя рядами шлюзовых мембран, и над каждой горели красные огни. Отчаяние грозило затопить меня с головой, я колотила кулаками по сенспанелям…

Мои крики пробились, наконец, сквозь все барьеры, а может, это церебр осознал, что не успевает, и решил дать хотя бы мне последний шанс.

Аварийная шлюпка (так вот я где оказалась!) распахнула свой переходник, и уже спустя пару секунд меня, видевшую лишь расползающиеся чёрные круги перед глазами, уже несло куда-то, а заходящаяся вокруг меня в безумном хохоте Вселенная всё тянула меня в свои объятия. Я подумала, что нет, что это я сама схожу с ума, когда вдруг действительно смогла ощутить что-то, помимо мягких, но цепких объятий пассажирского кокона, сомкнувшегося вокруг меня, и жуткого вопля бортовых систем шлюпки.

Я чувствовала, я слышала в тот момент сам Космос. Слышала с той отчётливостью, с какой различаешь пение пугливых птиц в тишине девственного леса. Я познала всё. И ваш триумф, и ваше поражение. Силы были слишком не равны. Когда во тьме полыхнули уничтоженные транспорты, я тоже приготовилась умереть. Вместе с тобой.

И умерла. Последнее, что чувствовала в этой жизни маленькая девочка Оля, было странное ощущение ласкового прикосновения. Меня что-то влекло, защищая, успокаивая. Поздно.

Моё тело сгорело в том пламени так же верно, как сгорели два миллиарда наших друзей и родных. Как сгорел наш мир, наша Пентарра.

Не смотри на меня так. Создатель недаром так зовётся нами, Ксил, он воссоздал меня в тот день. Воссоздал против моей воли и по собственному недомыслию. Галаксианин не умеет спасать. Он способен лишь воссоздавать заново, неловко перекраивая всё сущее на свой единственно понятный лишь ему единому манер.