– Не знаю, была ли смерть кухарки совпадением или нет… Но обвинение суд не принял. Кроме голословности у меня ничего не было. И сколько я не пытался, больше никаких доказательств найти не смог, – он выдохнул. – Но я продолжал следить за герцогом. Везде за им тянулся след из преступлений. Везде гибли или пропадали молодые девушки. Но все они были из простых семей. Дочки фермеров, ремесленников, торговцев. Никаких следов или улик…

– Да их можно посадить за одно только поведение, – возмутилась Стефани.

– К сожалению, нет, – обреченно ответил мужчина, покачав головой.

Какое-то время они смотрели друг на друга. Девушка видела боль, немую злобу и ненависть. Эти чувства стали осязаемыми в воздухе. Казалось, к ним можно прикоснуться. Эдриан был рад уловить сострадание, но давняя рана вскрылась. Стало невыносимо больно и мучительно. Перед глазами возник образ мертвой обнаженной девушкой, чью бледную кожу покрывали порезы и синяки. Он не сразу узнал сестру, потому что лицо превратили в кровавое месиво. Часть зубов отсутствовало, их выбили. Светло-медовые волосы походили на грязную серо-коричневую паклю, которая скрывала жженые проплешины. А бедра… Доктор говорил, что внутри осталось много осколков. Стеклянные голубые глаза безжизненно смотрели в безоблачное небо.

Жизель. Добрая, чутка Жизель. Она была его сестрой, лучшим другом, а они убили её. Горло будто пронзил раскаленный кинжал.

– Как же несправедливо, что она мертва, а они все еще живы, – прошептал Эдриан, склонив голову. Слезы душили его, рвались наружу, но он сдерживал их. Прикрыл глаза и прижал пальцами слезные протоки.

– Прошу, Стефани, не ходи одна. Не давай повода. Ты им приглянулась, – прохрипел он, борясь со слабостью.

– Эдриан… – нежный девичий голос заставил его вздрогнуть. Сейчас он так походил на сестринский.

Стефани встала с кровати и подошла к нему. Смотреть на его душевные муки стало невыносимо. Хотелось успокоить, обнять, прогнать призраков прошлого. Но сделать это невозможно. Ведь призраки были вполне живы и совсем недавно разговаривали с ними. Сказать, что боль уходит со временем? Это не так. Смерть матери, а потом тети до сих пор слишком ярко проигрывалась в сознании. Есть вещи, которые невозможно забыть.

Стефани осторожно коснулась его напряженного плеча. Не поднимая голову, Эдриан обхватил её за талию и притянул к себе. Он уткнулся лбом в живот, не желая показывать своего лица. Мужчина дрожал от сдерживаемых стенаний, а девушка нежно гладила его светлые волосы, разделяя с ним ужас былой трагедии.

Пожар закончился утром следующего дня. Деревянные перекрытия выгорели полностью. Крыша провалилась внутрь, похоронив под завалами основной вход в подвальные помещения и оставив черновую лестницу. Искусная роспись мастеров на стенах, иконы в позолоченных рамах, мозаичные окна были навек утеряны. Медь, латунь и серебро почернели и потеряли прежнюю форму. Отныне церковь Святого Пьера являла собой живое воплощение самой заветной мечты вероотступника и ненавистника Церкви Двенадцатиконечной звезды – развалины с потемневшим и рассыпающимся камнем.

Как говорил священник, пожар начался у алтаря и быстро охватил здание. Подвал, где плененный колдун дожидался приезда инкетеров из столицы, завалило первым. Вместе с ним погибло четыре стражника. Их сгоревшие тела достали из-под завала только к вечеру.

Многие усмотрели в этом замысел Святых: они решили уничтожить демонического выродка – колдуна – предав живьем огню на освященной земле. В стенах церкви ему не могла помочь ни собственная магия, ни сторонние силы. Правда, за что пострадали невинные люди, последователи такой теории объяснить не могли.

Виновных в поджоге не нашли. Старший дознаватель Ажен де Фоле обещался выявить зачинщиков, но пока что следствие находилось в тупике. Никто из пойманных на площади в тот час естественно ни в чем не сознался. Сожжение церкви – вопиющий случай. Это считалось особо тяжким преступлением против веры и каралось смертной казнью. Некоторые парламентарии предлагали казнить всех арестованных на площади, дабы вселить народу ужас. А заодно отчитаться перед Верховным епископом Церкви, что преступники наказаны.

Не всем членам Совета провинции были по нраву такие предложения. Кто-то считал, что толпа поступила правильно. И церковь – небольшая плата за смерть ужасного монстра, что поедал людей заживо. Приверженцы такой идеи кричали, что здание можно отстроить заново и что они готовы лично, руками или финансами, вложиться в это дело. Но говорить, не делать.

Единственным, кто не разделял всеобщих мнений оставался граф Маркус де Монклар. Губернатор не верил, что такой могущественный колдун мог так запросто сгореть в Церкви. Он призывал соблюдать бдительность и предупредить жителей провинции, что, возможно, оборотень бежал и нападения могут возобновиться. В качестве проявления власти он предлагал прилюдно выпороть тех, кто открыто радовался самой горящей церкви, а остальных отпустить.

Выступая перед Советом, Маркус говорил так: «Это было самоуправство. Его нельзя допускать. А завтра толпа не согласиться с решением судьи. Посчитает его слишком мягким и сожжет тюрьму вместе со всеми преступниками. Что тогда?».

Эдриан был с ним согласен. Но, к сожалению, мнение губернатора не стало популярным. Его аргументы вызывали лишь новую волну спора.

Оживленные трения длились три дня к ряду. При этом под дверями ратуши приходили недовольные местной властью люди. В основном родственники арестованных. Они жаждали справедливости и требовали освободить близких.

Эдриан присутствовал на всех собраниях. С каждым разом его убеждение, что это пустая трата времени лишь крепло. Как такового права голоса у него не было. Он мог выступить с трибуны только когда к нему обращались.

Интендант жандармерии со скепсисом и ухмылкой слушал то, что обсуждали. Потому что, в отличии от губернатора, мнение которого выслушивали, но не желали придерживаться, Эдриана игнорировали. Совет провинции куда сильнее заботила сгоревшая церковь и недовольная толпа, чем оборотень. Им было без разницы, чье тело обнаружили в подвале и что колдун нарочно принял облик Люсьена, чтобы не выдать себя.

Несмотря на собранные доказательства, они не верили, что настоящий Люсьен де Варанте погиб этим летом. Консультанту госпиталя откусил голову настоящий оборотень, а его тело упало в реку. Не верили, что колдун мог принимать чей-либо чужой облик. Члены совета все время указывали Эдриану, что он не инкетер, и не может разбираться в подобных вещах. Однако, вызывать служителя из столицы не торопились.

«Не нужно спешить. На собрании будет решено, как лучше составить послание инкетерам. Мы не должны навредить самим себе», – с этими словами суперинтендант провинции запретил писать прошение. Это был приказ, который нельзя ослушаться.

Но Эдриан решил подойти к проблеме по-другому. Сообщать о чем-то сверхъестественном являлось долгом верующего. Поэтому он собрался подать прошение от своего имени, как от обычного человека, а не интенданта жандармерии.

Однако, Эдриан подумал, что прежде стоит обсудить свое решение с губернатором. Все же его письмо навлечет нежеланное внимание на происходящее в провинции и не хотелось бы, что Маркус де Монклар не был к этому подготовлен.

Эдриан хотел подойти к графу и обсудить все после собрания, но тот сказал, что спешит в порт. Губернатор предлагал встретиться через час в ратуше, но туда уже не мог явиться интендант, так как его срочно вызвали на ферму для осмотра места, где совершили убийство: зарезали хозяйку. В итоге, мужчины договорились о семейном ужине.

– Какие такие важные вопросы граф решил обсудить в присутствии других членов семьи? – спросил Эдриан у собственного отражения, расправляя воротник-жабо. Через тонкую ткань просвечивали бинты. Мужчина продолжал носить тугую повязку, несмотря на хорошее самочувствие.

Интендант выписался из госпиталя в день дуэли с Филиппом. Оставаться в незащищенном от оборотня месте он не собирался, а дома, в предоставленной ему квартире, можно подготовиться как следует к нежданной встрече. К тому же, Эдриан потерял веру в местных врачей после колдовства Чинвенду. Камердинер хорошенько поработал над своим господином, проведя несколько ритуалов. Кашель прекратился, швы не болели. Заживление шло хорошо, и интендант даже подумывал самолично снять швы и железки, чтобы позволить слуге залечить его.