Вскоре смотреть на однообразный ландшафт надоело. Действительно, привыкаешь ко всему моментально. В том числе и к мысли, что находишься на другой планете.

— Резкое осложнение метеорологической обстановки, — проинформировал бортовой комп. — Мы с вероятностью в восемьдесят процентов войдём в зону пыльной бури.

— Вот чёрт!

Марсианская пыльная буря — это нечто из ряда вон выходящее. Впрочем, раньше они были обычными бурями, но с изменениями плотности атмосферы стали просто ужасающими.

— Буря — семь баллов по восьмибалльной шкале Годунова-Базеля, — продолжал радовать комп.

— Где можно переждать бурю?

— Посёлок «Рудник-никель». Находится на расстоянии часа тридцати пяти минут езды с максимально-возможной для данных дорожных условий скоростью. В случае расчётной динамики бури вероятность достижения посёлка — восемьдесят шесть процентов.

— Рискнём…

Однако вскоре стало ясно, что нам достаются те самые несчастливые четырнадцать процентов. Буря развивалась совершенно не так, как прогнозировали метеостанции Марса. Впрочем, что они твердили, мы вскоре перестали узнавать — связь намертво заглохла. Чёрная стена, надвигавшаяся справа, теперь была с двух сторон. Она менялась очень быстро. Что-то от конца света было в этой пляске огромных масс камня, песка и снега. Квантовый увеличитель показал, как вместе с пылинками буря без труда катит огромные валуны, будто они бумажные.

— Красный ифрит, — произнёс я. Это же надо случиться — попасть в первый день пребывания на планете в поле «красного ифрита».

Так поселенцы называли наиболее разрушительные, непредсказуемые, возникающие, будто джинны из бутылки, и пропадающие так же неожиданно бури.

— Влипли, — выдохнул Шестернев.

— Теперь только держись, — приказал я бортовому компу.

— Остановка. Закрепление…

Марсоход плавно опустился на относительно ровную каменистую площадку. По салону пошла вибрация. Сделанные из сверхпрочного состава вибробуры вгрызались в камень, чтобы пробить его на три метра и превратить «Леопард» во вросшую в землю неприступную крепость, способную выдержать любой удар стихии. Почти любой…

Красная тьма навалилась мигом — будто разъярённое гигантское животное прыгнуло на жертву, подминая её под себя, рвя когтями и клыками.

— Сожми зубы, — крикнул я.

Болтало совершенно немилосердно. Волны вибрации пробирали насквозь, миксером взбивали каждую частичку тела. Из желудка поднималась тошнота. Зубы, казалось, сотрутся в порошок. Пыль отвратно скрежетала по корпусу, будто какой-то гигант решил протереть ею броню марсохода насквозь. Сила напора не спадала, а только росла.

Марсоход тряхнуло, и эласторемни так впились в мои плечи, что, казалось, они острыми лезвиями пронзят меня.

Дзин… Лопнула высокая струна. Тонкий такой звук. Стоп, какая такая струна? Это не струна. Кое-что другое.

— Разрушена опора «Б», — уведомил бортовой комп — таким голосом на фуршетах предлагают шампанское. — Самовосстановлению не подлежит. Рост нагрузок на остальные опоры — двенадцать процентов.

Я предусмотрительно опустил шлем скафандра, и теперь голос компа звучал из динамика в шлеме.

Титанокерамическая опора разлетелась, как перетянутая струна гитары. Бог мой, вот так выглядит ад. Я понимал, почему бури назвали «красными ифритами». Мистический кошмар марсианских красных пустынь. Неуёмная сила. Если напор не ослабнет в ближайшее время — нам конец.

Марсоход тряхнуло покрепче. Куда там стихать? «Ифрит» только входил во вкус. Он набросился с новой силой.

Дзинь… Лопнула вторая струна — очередной аккорд похоронного марша. Когда я услышу последний, «ифрит» сорвёт вездеход с места и покатит его по камням, как фольгу ломая и корёжа броневое покрытие.

Дзинь… Третья опора. Слетела к чертям собачьим! Осталось две опоры. Последняя — базовая, самая основательная, продержится дольше всех. Но не намного.

Скрежет достиг немыслимых высот. Так, наверное, хохочут черти в аду. Скрежет проникал сквозь скафандр, терзал жилы и нервы. Он пел какую-то свою, дикую песню. И вместе с ним приходило что-то неописуемое, вне звуковых волн, вне диких всплесков электромагнитных волн, мелькавших в моих глазах кроваво-красными полосами. Из недр планеты вырывалась первозданная, неумная, не знающая удержу сила. Сила, более мощная, чем хлещущий по броне воздух с песком…

Дзинь… Предпоследняя опора попрощалась с нами.

— Опора «Д» разрушена, — вежливо уведомил комп.

— Заткнись!

— Ресурс опоры «А» — семьдесят секунд, — закончил комп.

Господи спаси. Что остаётся мне, кроме как молиться Богу. Сделать я не в силах ничего. Все удивительные способности супера не значат ничего перед лицом разошедшихся стихий. Что супер, что грудной ребёнок в этом кресле — исход один.

— Напряжение критичес…

Голос компа захлебнулся. На этот раз лопнула базовая струна…

Сознание я не потерял. Я оказался в баскетбольном мяче в разгар матча.

— Системы обеспечения вы… — что-то хотел сообщить комп, но вновь отключился. Теперь, похоже, навсегда.

Где верх, где низ? Что происходит? По «Леопарду» будто палили из крупнокалиберных орудий. Кракк!.. По куполу пробежала трещина, и воздух вырвался из кабины. Бух. Марсоход налетел на скалу. Скольжение в никуда прекратилось. Сверху что-то рушилось на нас… Ещё некоторое время вездеход трясло. А потом явилась оглушительная тишина.

«Ифрит» ушёл от нас. Будто и не было его.

Некоторое время я сидел, боясь двинуться и глубоко вздохнуть. Кажется, жив. Уже подарок судьбы. Потом пошевелил пальцами. Рукой. Повернул голову — это движение отдалось болью в спине и руке… Точно, живой. Прикрыл глаза, попробовал оценить своё состояние. Не такое плохое, как могло бы быть.

— Володя, — произнёс я.

Нет ответа.

С трудом я повернулся. Шестернев висел на ремнях без сознания. С трудом я стянул с себя ремни. Марсоход был наклонён носом вперёд, снаружи была тьма.

— Володя, живой?

Я тряхнул его за плечо, и голова за шлемом мотнулась, лоб бессильно ткнулся в стекло.

Я взял его за руку. Индикатор внутреннего диагноста скафандра работал. Пульс — ноль. Дыхания — нет. Моего напарника прибрала смерть.

— Володя, дружище, — прошептал я, сжал его руку под перчаткой скафа и откинулся в кресле. Нет, костлявая, мы ещё побьёмся с тобой.

Жизнь ещё теплилась в теле Шестернева. Мне нужно было раздуть затухающую искорку. Я мог это сделать. Но мне самому плохо. Ох как плохо. Мне хочется откинуться в кресле и лежать, прикрыв глаза. Но надо работать. Глубокий вздох. Теперь собраться. Почувствовать биение внутренней энергии.

Войти в резонанс с биополем Шестернева. Что же с тобой, Володя? Внутренних повреждений, переломов нет. Нет ничего, от чего может умереть человек. И всё-таки ты умираешь. Мне это очень напоминает нечто. Да что там напоминает — так оно и есть!..

Моё сознание уплывает. Я стою на краю пропасти. Того и гляди — сам рухну в неё. Искра жизни, того, в чём заключена сущность Володи Шестернева, ускользает от меня вдаль. Я шагаю за ней. Это опасно. Я вторгаюсь в царство смерти. Ничего, не впервой…

Хрустальная прозрачность запредельности. Движения рук и ног заменяет движение силы неуничтожимого «Я».

Я начинаю овладевать ситуацией. Приноравливаюсь к течениям властвующих здесь потоков… Ну же, Вова, помогай мне. Один я не смогу.

Он делает рывок навстречу. Но неумело, не так. И срывается в адову пропасть…

Во мне находятся силы. Я трачу последние их запасы и вырываю его оттуда. В критический момент он наконец понимает, что от него надо, и помогает мне…

Я очнулся в кресле в неудобной позе. Рука страшно затекла. Я несколько раз сжал кулак, восстанавливая кровообращение.

Индикатор диагноста на скафе Шестернева светился малиновым светом. Это означало жизнь. Но я и так знал, что он выжил. Эх, что ему пришлось преодолеть! Мне предстоит объяснить ему это. Он поймёт. Но не сразу. Сначала не поверит. Потом — шаг за шагом — пойдёт по тернистому пути. Потом… Точнее, если. Если мы останемся живы. Пока у меня были все основания считать, что это нам не удастся.