— Тебе нравилось танцевать для тех мужчин в этом крошечном бикини и кожаных ремнях. И ты хочешь сказать мне, что это не было проституцией?

— Я не говорю, что ты совсем неправ...

— Может, ты этого и не говорила, но твоя подруга Миа уж точно сказала, — выплевывает он, даже не дав мне закончить. — Она прислала мне голосовое сообщение сегодня, заявив, что я был слишком уж жесток с тобой. Что ты не танцевала в стрип-клубе, и мне пора перестать вести себя, как обиженный любовник. Да, наверное, маска и кожаные ремни — это одежда Мэри Поппинс. Я, наверное, не видел, как ты села в шпагат, в котором оставалось чуть-чуть до того, чтобы весь клуб увидел твою киску. Все это, видимо, у меня в чертовой голове.

Он трет палец о висок на последней фразе, будто воспоминание сидит прямо там, и он пытается стереть его.

— Это был единственный способ выплатить долг моей матери, пока я не встретила тебя, ублюдок, и ты это знаешь.

Он сильнее сжимает мое запястье и притягивает ближе.

— Я выплатил долг твоей матери. Все до копейки.

— Ты выплатил. Поэтому я и хотела прекратить танцевать в клубе. Причина, по которой я согласилась на «Королеву ночи», заключалась в том, чтобы раз и навсегда покончить с этой жизнью. Это было условие Снейка, чтобы отпустить меня. То, что ты видел в клетке, не было тем, чем я занималась там на регулярной основе.

Он ухмыляется, обнажая ровный ряд идеальных зубов.

— Нет. То, что ты делала на регулярной основе, — это выставляла себя почти голой перед десятками мужчин. Тряся перед ними своей грудью и задницей.

— Я больше не собираюсь извиняться за то, кто я и что я делала! — выпаливаю я. — Мне не нравилось танцевать у Снейка, но знаешь что? Я этого и не ненавидела. Это было ближе всего к настоящей карьере танцовщицы, чем я когда-либо была. Ты сам это сказал — люди забирали у меня возможности, они...

— Да, конечно, это всегда чья-то еще вина, — шипит он. — Так всегда, не так ли? Что ж, позволь мне сказать тебе кое-что, Адалия. Жизнь — это сука для большинства из нас. И мы можем винить в своих выборах других только до определенного момента.

Это быстро доходит. Я прекрасно понимаю, о чем он говорит, потому что сама чувствую то же самое. Моя мать всегда винила в своем пьянстве уход отца, работодателей, которые ее эксплуатировали, своих парней, которые ей изменяли или оставляли ее без сознания в постели, крали ее вещи и никогда не возвращались. Я ненавидела ее за это и не хотела слушать ее оправдания. У нее был ребенок, ее обязанность была собраться и пробиваться через трудности.

С тех пор как я переехала к Джаксу, я избегала наших с матерью видеозвонков по выходным. Она настаивала, но я не могла заставить себя возобновить общение. Я слушала достаточно подкастов по саморазвитию, чтобы понять, что мою низкую самооценку сформировало мое детство — хотя я и не сваливаю всю вину за свои решения на мать, они мои собственные. Но также моими являются злость и обида.

Поэтому я просто смотрю на Джакса с полным гневом, даже если я все еще на коленях перед ним. Я могу понимать его точку зрения, но это не значит, что я с ней согласна.

— Если твоя цель — заставить меня почувствовать себя грязной, виноватой или ничтожной, не трать слова зря, — шиплю я сквозь зубы, думая, как гордилась бы мной Миа в этот момент. Я продолжаю, будто подражая ей, высоко поднимая подбородок.

Джакс наклоняется, приближая свое лицо к моему.

— Чего я хочу, — говорит он, его голос опускается до низкого, дрожащего тембра, — это чтобы твоя темная сторона принадлежала только мне. Я хочу увидеть, как Ада-Роуз выйдет на свет и встретится со мной. Я хочу вкусить ее сущность, и в обмен я буду отдавать ей свои секреты, один за другим, когда она их заслужит. Так что танцуй для меня, Ада-Роуз. Танцуй так, как ты это делала перед всеми теми мужчинами в обычный вечер у Снейка.

— А если я не стану?

Его ослепительная улыбка расползается по лицу, аромат сандала и старого виски проникает в мои ноздри.

— Тогда я напомню тебе, что ты все еще моя слуга для моего удовольствия. У нас все еще есть контракт.

Я несколько мгновений продолжаю смотреть на него, размышляя, как такой ублюдок может быть одновременно чертовски привлекательным. Еще немного — и я почувствую, что служить ему это, черт возьми, привилегия. Кроме того, я не могу отрицать, что слишком сильно хочу узнать все его мрачные секреты.

— Музыка? — спрашиваю я, все еще пытаясь звучать, как женщина, которая предпочла бы этого не делать.

Уголки губ Джакса приподнимаются, складываясь в зловещую улыбку, а в глазах сверкает чувственная злоба. Сегодня ночью он сделает со мной плохие вещи, и эта мысль пробирает меня до самого нутра. Его голос звучит, как лента из черного шелка, когда он приказывает системе включить The Weeknd. Я достаточно хорошо знаю его музыкальные предпочтения, и это точно не его стиль, но именно под эту музыку я танцевала в клубе.

Я поднимаюсь на ноги и начинаю плавно покачиваться в такт музыке, медленно поднимая ночную рубашку кончиками ногтей все выше по своим бедрам.

— Спартанец, — говорю я, мягким голосом, каким бы понравилось слышать клиенту на приватном танце. — Как ты получил это прозвище в тюрьме?

— Это не было прозвищем, — отвечает он, поднося руку со стаканом виски к губам. За этой мощной рукой его зеленые глаза напоминают глаза демона.

Пытаясь скрыть жар, который расползается по моим щекам, я плавно разворачиваюсь и грациозно наклоняюсь, следуя торсом за линией ноги. Я не худая, но когда я танцую, мои долго тренированные мышцы выступают под молочной кожей, создавая эффект скульптуры. Я усердно работала над этим эффектом, когда готовилась к поступлению в Джульярд.

— Тогда это было сценическое имя?

— В тюремной жизни нет никакого гламура. Там нет звезд на сцене, нет хореографии в сценах боев. Мы просто избивали друг друга. Иногда до смерти.

Я резко разворачиваюсь, отбрасывая мокрые волосы назад и позволяя телу двигаться в такт музыке. Но полностью расслабиться не могу. Без своей маски и клубного наряда, который, несмотря на всю свою откровенность, надежно прикрывал самые интимные места, этот шелковый халат кажется чертовски предательским. Будучи полностью обнаженной под ним, даже без трусиков, ткань ощущается не просто сексуальной на коже — это настоящая ловушка.

— Так не пойдет, — сухо говорит он. — Ты не даешь мне Аду-Роуз. Если хочешь узнать больше о моей истории, она должна появиться.

Я облизываю губы, жадная до его секретов — и до него самого.

— Маска была настоящим лицом Ады-Роуз.

— Ага. — Этот звук в его устах звучит до безумия сексуально, но когда он тянется за спинку кресла и достает маску, я замираю.

— Я... я думала, она уничтожена. — Он сорвал ее с моего лица в пятницу вечером.

— Была. Но у тебя под кроватью был спрятан второй экземпляр. — Его острые скулы поднимаются, когда он ухмыляется за своей изуродованной рукой. — Правда?

— Ты обыскал мое место? Как Миа вообще тебя пустила?

— Возможность представилась, когда она ушла, чтобы увидеться с тобой вчера.

Вот почему он вообще позволил ей прийти.

Если моя лучшая подруга нашла нашу квартиру разгромленной, она мне об этом не сказала. Мы не переписывались весь день, как обычно, потому что ей не стоило использовать рабочий телефон для личных дел слишком часто. Но это... Это она бы мне точно сказала. Она, должно быть, вообще не возвращалась домой после того, как ушла из пентхауса вчера, все еще копаясь в теневых делах Джакса с помощью Дакоты, своего источника. По моему позвоночнику пробегает дрожь. Это опасная игра.

— Так вот чем ты занимался все это время, — бросаю я язвительно, проводя пальцами по стразам Swarovski, соединенным в "лицо" Ады-Роуз. Джакс наклоняется и закрепляет маску на моей голове. Удивительно, как знакомо она ощущается, даже несмотря на то, что это дубликат.

— Не совсем, — отвечает он. — Всю прошлую ночь я проводил в поисках других удовольствий.