21 мая Каменев подал заявление об откомандировании в распоряжение 3-й Украинской армии ввиду того, что был назначен полковым политкомом, но получил письменный отказ президиума с резолюцией Северного. Спустя 5 дней он беседовал на эту тему с секретарем комиссии Михаилом, которому заявил, что снимает с себя всякую ответственность из-за тех безобразий, которые творятся. Тот его заявление довел до сведения президиума.
После ареста Александрова начальником агентурно-инспекторского подотдела стал Южный. По словам Каменева, Пузырев хотел назначить его, «но тов. Северный, Климовицкий и Янишевский были против, так как они являются в первую очередь националистами (еврейскими. – O. K.), а второе – уже коммунистами по отношению ко мне»[399]. При этом он подчеркнул, что эта троица считала его антисемитом. Впрочем, необходимость в начальнике вообще скоро отпала, так как подотдел был расформирован, Каменев остался рядовым инспектором, а Южный вообще убыл на партийную работу.
Касаясь национального момента, Каменев привел еще один любопытный эпизод. Предоставим ему слово:
«…Северный поместил заметку в одесских „Известиях“ под заглавием „Валегоцевский самодур“… что Валегоцевский исполком, во главе которого стоит Паян, якобы бывший городовой и издевается над еврейским населением. Основанием послужило заявление двух евреек, у которых были национализированы мельницы исполкомом. Каменев заявил, что, не имея точных данных, не надо было помещать заметку, т. Паяна он знает не как городового, а как большевика с 1917 г. (а разве первое полностью противоречит второму? До революции – городовой, а после – большевик. – O. K.) и неспособного на такую чушь. Но вслед за этим был назначен отряд из 20 матросов под командой одного красного офицера с 2 пулеметчиками для ареста Валегоцевского исполкома, причем им было предложено устроить побег, дабы в это время их расстрелять, меня как инспектора пригласили следовать вместе с отрядом. С нами в одном поезде ехал тов. Вихман, уезжавший в Москву;
когда мы остановились для дальнейшего следования на операцию, тов. Вихман сказал: „Выполните задачу хорошо“, я ответил, что выполню, но в душе чувствовал, что дело нечистое и очень пристрастное и, возможно, тов. Вихман был также не в курсе дела, т. к. он – завед. оперативной частью, который исполняет постановления Секретного отдела».
Здесь Каменев сделал от руки вставку, что инициатором дела был руководитель отдела Северный. Понятна его попытка в какой-то мере «оправдать» Вихмана – как-никак «представитель Центра». Но ведь он был руководителем подотдела, занимавшегося исполнением расстрельных приговоров, поэтому сложно предположить, что Вихман потребовал бы какого-нибудь иного, более «либерального» подхода; к тому же матросская команда подчинялась именно ему.
«По дороге в Валегоцево, – писал Каменев, – командир отряда хвалился, как он устроит побег, на что я ему ответил, что какого угодно преступника следует раньше допросить, а потом уже расстреливать. Командир мне ответил, что вот видите удостоверение, что они издеваются над еврейским населением. Я ответил, что я, как представитель следственной части, должен разобраться на месте и, даже найдя их виновными, доставить в Одессу, пусть их судят, а потом расстреливают. Когда мы приехали на место, я собрал всех членов исполкома для заседания и объявил их арестованными. При аресте члены исполкома дословно заявили следующее: ввиду того что мы коммунисты и подчиняемся законам советской власти, для нас приказ старших товарищей – обязателен». Однако Каменев заметил, что среди местных крестьян начинается волнение, и даже распорядился сообщить в Ананьев с просьбой о присылке подкрепления.
«Ко мне явились представители рабоче-крестьянского Совета за разъяснениями, – продолжал экс-чекист. – Я ответил, что выполняю приказание свыше, но они потребовали явки на экстренное пленарное заседание Совета: Совет высказался против ареста, но раз есть такие приказания, то они ему подчиняются, но потребовали от меня честное слово коммуниста, что в Одессе их не расстреляют; я заверил, что это дело разберется. Побыв два дня в местечке, я узнал, что исполком имеет врагов и вот почему: в местечке был проведен Красный террор: было расстреляно 3 гражданина и имущество их конфисковано, социализированы все лавки, преимущественно принадлежавшие евреям… Но в то же время я узнал, что кругом погромы, а в этом местечке всегда исполком в полном составе и с оружием в руках при приближении банд отстаивает и защищает от нападения. Перед отъездом нас окружила толпа до 1000 человек, требовавшая возвращения арестованных. Мне пришлось выступить с разъяснениями; начальник отряда уже заявил, что за нанесение обиды еврейскому населению исполком будет расстрелян»[400].
Более 2 часов уговаривал Каменев все нараставшую толпу, пришлось пообещать возвращения исполкомовцев и взять с собой трех делегатов. Он писал, что по дороге командир отряда вел себя ужасно по отношению к арестованным, несмотря на протесты матросов, а прибыв в город, арестовал и сопровождающих. По словам Каменева, все вышесказанное могли подтвердить матросы Гуляев, Цветков, Янчак (один из главных исполнителей расстрельных приговоров по кличке Амур, о котором мы уже упоминали, впрочем, Каменев явно не знал, что он к тому времени был белыми казнен) и другие.
Однако Северный, ознакомившись с этими показаниями Каменева, отыскал того самого «красного офицера». Им оказался служивший в 1921 году в Особом отделе Всеукраинской ЧК Борис Рывкин. Его письменное свидетельство о поведении Каменева в Валегоцеве, естественно, было иным:
«В 1919 году в июне или июле месяце, будучи начальником пулеметной команды Одесской губЧК, был послан в местечко Валегоцево Ананьевского уезда вместе с тремя пулеметчиками для участия в аресте антисоветского исполкома… кое было поручено сотруднику Одесской губЧК Каменеву, руководившему всем нашим отрядом в количестве 24 человек. По прибытии в вышеназванное местечко и после ареста всего исполкома, что вызвало своей неожиданностью большое возмущение и недовольство крестьян, Каменев вместо того, чтобы разъяснить крестьянам все происшедшее, что это не, как выражались крестьяне, „жиды и черкесы пришли нас расстреливать“, начал пьянствовать, не заботясь об уложении происшедшего и принятии мер к бескровному уходу со своим отрядом, так как крестьяне, взяв оружие, устроили засаду по пути проезда из местечка в город Одессу. Красноармейцы также были возмущены тем, что Каменев ест и пьет, а они голодны. Несмотря на мои указания, он все отвечал, что это пустяки… Я сам принял меры, разыскал крестьянскую засаду, разъяснил все происшедшее и утихомирил. Таким образом, отряд благополучно вернулся»[401].
Вернемся к показаниям Каменева, которому Северный поначалу поручил вести дело. По его ходатайству все арестованные были освобождены, делегаты – совсем, а Паян с членами исполкома – под подписку о невыезде. На третий день следствия Каменеву заявили, чтобы он передал дело следователю Прохорову. Еще через два дня и у того забрали дело как у попавшего под влияние Каменева и поручили вести его Кантору, причем под наблюдением Климовицкого и Янишевского. Они, по словам Каменева, подошли к делу очень пристрастно, а исполкомовцы вновь были заключены под стражу.
Каменев писал, что кончилось все тем, что известия о деле дошли до Киева, откуда прибыла комиссия в составе 2 представителей, вроде бы Наркомвнудела (не шла ли речь об упомянутой нами ранее поездке Всеволода Балицкого и Владимира Яковлева, оба работали в ВУЧК и НКВД УССР?). Представители сначала обратились к Каменеву, на каком основании были арестованы исполкомовцы, на что тот ответил, что сделал это, подчиняясь старшим товарищам, подробно обрисовав это дело. Комиссия снеслась с Клименко, и по его распоряжению Каменев повел представителей к Реденсу, от которого те потребовали освободить арестованных, что немедленно и было исполнено[402]. Вполне понятна проявленная центральными властями щепетильность, вызванная стремлением не давать лишнего повода, с одной стороны, для озлобления и так недовольного украинского селянства, а с другой – для лишней белогвардейской и петлюровской агитации. Нужно отметить, что, по словам Каменева, это дело тогда закрыто не было, а было отправлено в Москву в ВЧК. Не исключено, что оно и сейчас находится в Центральном архиве ФСБ, но проверить это весьма проблематично.
