Эдвард Вестфолл стоял с револьвером в руке. Он применял оружие во время войны и готов был применить его снова.

Занималась заря, в открытое окно вливался свежий утренний воздух, с минаретов Каира доносились призывы муэдзинов к ранней молитве. Эдвард Вестфолл обращал к Богу свою молчаливую молитву:

– Спаси меня от соблазна. Помоги мне, Боже, я не в силах помочь себе сам. Я погрязаю в пороке, я гибну…

Эдвард уверял себя, что остался в Египте охранять сестру. Он написал отцу, что хотел вывезти Элис с ребенком в Англию, но по какому-то допотопному закону необходимо разрешение мужа, а Ибрахим не сознает, какой опасности его семья подвергается в Каире. Отец прислал ему одежду и охотничье снаряжение взамен того, что увез в Черную субботу расторопный таксист, а также, по просьбе Эдварда, армейский револьвер «смит-и-вессон».

Эдвард находился в Каире уже несколько месяцев, и атмосфера сладострастия затягивала его, как омут. Улицы столицы пестрели рекламой фильмов о любви, из репродукторов многочисленных уличных кафе лились томные любовные шлягеры, а за столиками непринужденно разговаривали на темы мужской потенции и женской плодоносности. Секс, любовь и страсть были вплетены в сложный узор гобелена повседневной жизни Каира, как кофе, солнце, грязь на улицах. И в то же время плотская любовь, и даже невинный флирт или нежное рукопожатие были разрешены только законным супругам за закрытыми дверями спален. Это было хуже, чем пуританизм викторианского стиля в Англии. Пуританизм, так же как ислам, восхвалял добродетель и чистоту, строго осуждал прелюбодеяние и супружескую неверность. Но британское общество не выставляло напоказ то, на что налагало запрет, – а египетское поступало именно так. В Англии не было женщин, скрывающих лицо, но жадно раздевающих глазами встреченного на улице мужчину; Англия не изобретала соблазнительный беледи – «танец живота». В Англии не демонстрировалась «кровь девственности» после свадебной ночи. От английских леди исходил чистый запах лаванды, а женщины Востока употребляли крепкие духи с сексуально-возбуждающими ароматами мускуса и сандала. Пища была пряной, музыка томной, смех звучал громче, чем в Англии, люди вели себя непринужденнее. И наверное, любовью занимались в Египте дико и страстно! – думал Эдвард. Его преследовали эротические сны – в его видениях призывно светились темные глаза, сладострастно улыбались сочные яркие губы, жадные пальцы ласкали его набухающий член. Он раскидывал простыни и просыпался на рассвете истомленный. И в этот день он проснулся рано. Из сада втекал запах жимолости и жасмина, а из кухни аромат яичницы, жареной фасоли, горячего сыра и кофе. Предстоял новый день, наполненный сексуальным соблазном.

Эдвард позвонил, и слуга принес горячую воду для бритья. Он накинул легкий халат и пошел в ванну. Сегодня он должен был поехать с Нефиссой в Александрию. Сердце его забилось, на лбу выступила испарина. Какое безумство! Ведь он приехал в Египет не только для того, чтобы повидаться с сестрой, но для того, чтобы отец не узнал о его пороках. Суровый пуританин выгнал бы его из дома и лишил наследства! И вот, сбежав от греха в Англии, он поддается искушению в Египте. Эдвард посмотрел на себя в зеркало – рана, слава Богу, не оставила отметины. Он выглядел здоровым – благодаря заботам Амиры и спортивным занятиям в клубе на острове Джизра на Ниле, в который ему удалось вступить. Эдвард каждый день играл там в теннис, плавал и приобрел хорошую спортивную форму. Лицо с правильными чертами было привлекательным. Эдвард вспомнил черные глаза, взгляд, не отрывавшийся от его фигуры, увлажненный сладострастием, и застонал. Зачем он согласился ехать с Нефиссой в Александрию? Там он поддастся соблазну, надо было остаться на улице Райских Дев – под неусыпным надзором Амиры Нефисса не могла дать себе волю.

Вошел слуга с чаем и бренди на подносе. Эдвард жестом отказался от чая и слегка дрожащей рукой взял рюмку коньяку, налил, выпил и налил еще. Заметив на стуле револьвер, он бросил его в раскрытый дорожный чемодан.

Женщины дома Рашидов окончили утреннюю молитву, служанки ушли на кухню, женщины спустились к завтраку, Захария и Омар были с ними. Амира сначала прошла в спальню, где учила девочек заправлять постели– свои собственные и братьев. Девчушки торопились управиться с работой, потому что были голодны.

– У нас же есть служанки, умма, – недовольно сказала Амире семилетняя Тахья. – Пусть они стелят постели.

– А может быть, у тебя не будет служанок, когда ты выйдешь замуж, – возразила ей Амира, заправляя постель Омара. – Если ты не научишься сейчас, не сможешь позаботиться о муже.

Камилия спросила:

– А почему тетя Элис и дядя Эдвард не молятся с нами?

– Потому что они христиане, – ответила Амира, – они тоже молятся по Священной книге, но по-своему. – Заговорив об Элис и Эдварде, Амира вспомнила свою уступку европейским обычаям: лакей каждое утро приносил Эдварду коньяк. Впервые алкогольный напиток подавался в доме Рашидов. Амира настояла, чтобы Элис, как и вся ее новая семья, не пила вина, но ради гостя она нарушила запрет.

В комнату приковыляла старенькая тетя Зу Зу с палочкой. Под глазами у нее были темные тени.

– Я проснулась ночью и не могла заснуть. Мне снился ужасный сон – кровавый месяц и джинны в саду. И все цветы погибли…

Амира не любила, когда тетушка Зу Зу рассказывала страшные сны – дети пугались. Но она знала причину ее тревоги и мягко сказала:

– Все в воле Бога. Он охраняет нас. Король и Ибрахим в руках Бога.

Но упрямая тетушка Зу Зу, которая во времена своей молодости, когда в Египте правили хедивы, была горячей и необузданной, как дикая лошадка, стояла на своем:

– Сказано также, что Аллах не изменит людей, пока они сами не изменятся. Это нехорошо, ум Ибрахим, что твоего сына нет в доме. Мужчина должен охранять свою семью.

Зу Зу умоляла Ибрахима не ехать в Александрию, но он уверял ее, что нет никаких оснований для беспокойства.

За полгода после Черной субботы король Фарук трижды поменял состав правительства. Напряженность в Каире не ослабевала.

– Я боюсь, Амира, – сказала Зу Зу. – И за твоего сына, и за детей. Он в Александрии, кто защитит нас здесь? – и уныло покачав головой, она заковыляла вслед за детьми.

В столовой на первом этаже было шумно – сидя за низкими столиками, все накладывали себе яичницу и жареную фасоль. Нефисса стояла у открытого окна, глядя на спортивный автомобиль Эдварда. Она была одета в элегантный дорожный костюм из легкой льняной ткани, на руке сумочка из крокодиловой кожи. К ней подошла Элис и, сказав: «У меня есть кое-что для тебя», приколола ей к корсажу букет пунцовых цветов, ярких, как губы Нефиссы. Темные глаза молодой женщины засияли над цветами.

Нефисса бросила взгляд на Амиру и шепнула Элис:

– Знала бы она! Заперла бы меня и ключ в Нил бросила!

План Нефиссы был смелым и неожиданным: она решила отправить с полдороги водителя домой и вести машину сама. Никто не знал, что она за последние месяцы научилась водить.

– Знала бы мама, что я вожу машину! Она была в шоке, когда я сняла покрывало и перестала носить траур… А Эдвард знает, что я вожу?

– Бедняга и не догадывается о твоем замысле! Ты сделаешь в пути остановку?

– А как же!

Элис надеялась, что план соблазнения осуществится, и готова была помогать Нефиссе – она очень хотела, чтобы ее брат задержался или совсем остался в Египте.

Вдруг все услышали тревожный звон колокольчика у калитки, и через минуту в комнату вслед за служанкой вошла Марьям Мисрахи.

– Включите радио! – закричала она. – Ночью, пока мы спали, была революция!

Все собрались около приемника.

По радио человек по имени Анвар Саадат заявил, что наконец египтяне свободны и сами управляют своей страной.

– Он не упоминает короля, – встревоженно сказал один из родственников, внимательно прослушавший речь Саадата. – Он не говорит, что они сделали с ним!

– Король убит, – отозвался другой, – а может быть, и Ибрахим.