— И ты скажешь мне правду, — добавляю я, вздергивая подбородок.

— Да, — соглашается он, но в его тоне слышится печаль. — Да, я открою тебе любую правду, которую ты ищешь.

Я прикусываю губу.

— Ты предлагаешь мне это? Если я просто выслушаю тебя? Он кивает.

Я снова поднимаю глаза на его лицо, в ужасе от чувства надежды, пробегающего на цыпочках по моему позвоночнику. Его лицо такое серьезное, оно отражает мою собственную надежду, что я протягиваю ему руку.

— Договорились.

Он без колебаний проводит пальцами по моей ладони, его глаза оживают электрическими синими и оранжевыми оттенками.

— Договорились, принцесса, — шепчет он, и его губы растягиваются в улыбке.

Я переношу свой вес и вырываю свою руку из его, мое сердце колотится где-то в горле.

— Я же говорила тебе, я королева.

Он хихикает, и я смотрю на него, когда его улыбка становится шире.

— Посмотрим.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Если что-то и было доказано мне за то короткое время, насчёт Кристена Эстала, так это то, что он делает меня немой.

Все такой же крутой. Все такой же офигенной. Но также — да — определенно тупой.

Однако к такому выводу меня привело не заключенная с ним сделка.

Нет, дело в том, что я заключила с ним сделку после того, как протопала свой путь через незнакомый лес. Без оружия. Без еды. Никакого чувства направления, черт бы его побрал.

Самое большее, что у меня есть это самообладание, и я думаю, что если я должна учитывать присутствие Кристена, то у меня также есть великолепный вид на его покрытый шрамами торс.

Его пресс должен быть объявлен вне закона.

Насколько я заметила, пока этого не случилось.

Мы стоим в нескольких футах друг от друга, наша сделка заключена, но наше разочарование велико. Он смотрит на меня. Я смотрю на него. Я должна двигаться. Я должна попытаться вернуться к Хармони и Сере. До захода солнца осталось пару часов, и они ясно дали понять, что дерьмо происходит, когда восходит луна.

Но в то же время я чертовски сбита с толку. Я ненавижу Кристена, но я также хочу его, но я также не хочу, чтобы он был здесь, на этой арене, играя со мной. Его логика даже не имеет смысла. Зачем ему сражаться бок о бок с нами? Позволить нам приблизиться к нему с оружием? Весь смысл этого ужасного турнира в том, чтобы с ним никогда не случилось ничего подобного.

Я скрещиваю руки на груди и сжимаю локти, посасывая нижнюю губу. Мне приходится приложить все силы, чтобы не отпустить язвительный комментарий или не пнуть его по яйцам. Я бы сделала это, но у меня такое чувство, что он был бы не против, что, без сомнения, чертовски бесит.

Мое внимание снова переключается на его пресс, прежде чем я закрываю глаза тыльной стороной ладони, запрокидываю голову и громко, жалобно стону.

— Это из-за раны? — спрашивает Кристен, ветки ломаются под его весом, когда он делает шаг ко мне.

Я вытягиваю палец, останавливая его.

— Не подходи ближе.

Он поднимает руки в знак капитуляции, его брови взлетают на лоб.

-Где твоя проклятая рубашка? — я кричу на него.

Я не хочу кричать, но я виню раздражение, и возможно, небольшую сексуальную неудовлетворенность.

Нет-нет, Зора, никаких «сексуальных» отношений с мужчиной, который тебя предал.

Глаза Кристена немного расширяются, затем он оглядывает себя, как будто ничего не знает. Он поднимает голову, и на его лице расплывается улыбка.

— Я заставляю тебя нервничать, Зора Вайнер?

Я прищуриваюсь, и, возможно, мне следует загладить свою вину. Может быть, мне следует попытаться быть на его стороне, по крайней мере, пока он не сделает свое дело. Но я слишком взволнована, и мне нужно сохранять хоть какое-то подобие контроля, когда я рядом с ним. Итак, я говорю не то, что нужно, а худшую вещь из всех возможных.

— Эти шрамы ужасны, — и я говорю это со слишком большим количеством яда. В моей голове это прозвучало как намек на то, чтобы заставить его открыться мне.

Вслух я произношу это с отвращением.

И то, как эти четыре слова разрушают его улыбку — я никогда себе этого не прощу.

Его лицо бледнеет, когда стыд душит его. Он потирает затылок, его взгляд устремлен куда угодно, только не на меня, затем он отворачивается и уходит.

Черт возьми. Я бегу за ним.

— Я не это имела в виду, — кричу я ему вслед, но он рвется вперед, мышцы на его спине напрягаются. — Кристен, подожди.

Я хватаю его за плечо, но быстро отпускаю, когда он отшатывается от меня.

Кристен натыкается на дерево. Он ловит себя на месте и прерывисто дышит. Его глаза темнее, чем буря. Он отклоняет свой торс в сторону от меня, проводит пальцами по волосам.

— Я хотела узнать о них, — говорю я, заполняя тишину.

Я делаю робкий шаг к нему и сокращаю расстояние между нами.

— Прости. Поверь мне. Я бы никогда не осудила тебя за твои шрамы. У меня много своих. Некоторые на моем теле. Но большинство в моей душе.

Он опускает свой пристальный взгляд на мой, и буря в его глазах рассеивается.

— Однажды ты сказала мне, что любишь шрамы.

Я колеблюсь, затем протягиваю руку и отталкиваю его плечо назад, заставляя повернуться ко мне грудью.

— Я должна, если хочу любить себя.

Его брови хмурятся, но он следует за движением моего толчка, привлекая мое внимание ко всем своим шрамам.

Вблизи у каждого из них разная глубина боли. Некоторые были неглубокими порезами. Другие с таким же успехом могли быть ножевыми ранениями.

— Ты говоришь это так, как будто тебя трудно любить. В его словах сквозит немного сарказма.

Я бросаю на него строгий взгляд.

— Осторожнее.

Он ухмыляется, но замирает, когда я кладу руку ему на грудь.

Я провожу пальцем по его шрамам, точно так же, как я делала с его иллюзорными чернилами, пока не добираюсь до единственной татуировки, которая не была фальшивой.

Без наслоения других татуировок рисунок становится более четким: сфера с меньшими кругами, разбросанными вдоль нее. Есть растушевка, чтобы сделать линию размытой, а затем несколько других кругов перекрывают основную часть. Если я смотрю на это достаточно долго, круги движутся, переплетаясь друг с другом, каждая линия имеет различный оттенок черного, самый верхний круг — самый темный и, вероятно, самый последний добавленный.

Я жду, что он ответит мне, расскажет о своих шрамах, но его тело замирает. Его дыхание становится резким под моими кончиками пальцев. Я обвожу круги.

— Что это значит? — я поднимаю на него глаза. Он задерживает дыхание.

— Чтобы объяснить это, мне пришлось бы объяснить все.

— Хорошо, что мы договорились, что ты сделаешь именно это, — замечаю я.

Он сглатывает и берет мою руку, прижатую к его груди. Он отстраняет меня от себя, затем поворачивается и продолжает идти обратно к крепости.

Мои кулаки сжимаются, но они расслабляются, когда его глубокий голос наполняет окружающий нас лес.

— Пойдем со мной, и я начну с самого начала, — говорит он, понимающе оглядываясь через плечо.

Я спешу догнать его, подстраиваясь под его шаг.

— Я всегда был Судьбой, — говорит он мне низким голосом. — Хотя я не знал этого, пока не умерла моя мать. Видишь ли, когда человек переходит от жизни к смерти, его сущность проявляется в нем.

— Душа?

Он поднимает руку, поворачивает ее из стороны в сторону.

— Вроде того, но не совсем. Душа переходит куда-то еще. Я понимаю их суть.

— У всех?

— Да, — он прочищает горло. — Я всегда видел, просто не замечал, пока это не коснулось моей матери. Я всегда думал, что у меня богатое воображение или я осознанный сновидец. Потом она умерла, и я увидел все пути, по которым могла пойти ее жизнь. Сначала я не был уверен, но в ее сущности был момент, когда она могла бы отказаться от меня или Кайи. Но тогда она также не была бы королевой. Когда я увидел себя и свою сестру, я стал уделять больше внимания своему воображению, но и мой отец тоже.