Лаврентий сокращается вдруг, как пиявка, и прячется в кресле.

Блондин словно втягивается в тень на этой тонкой, серой невидимой ниточке.

– Ланс, следи, – шепчу я. Кот вглядывается во тьму. Мой Ланс умеет искать след по теням.

Лаврентий снова вытягивается и вместе с гэбистом выходит из квартиры.

Со своего «насеста» я вижу, как на мост через Яузу выкатывает полупризрачный лимузин. Эх, подстроить бы вам сейчас… Только смысл? Разве что поразвлечься. Не стоит.

– Держитесь, зверюги? – шепотом спрашиваю я котов. – Начинаем полет. Идем по теням!

Распахнув ветровку, я ныряю с карниза, оттолкнувшись посильнее. Чем бить ноги, лучше немножко полетать, благо погода нынче лётная. Ланс недовольно пощипливает – он не любит высоты. Зато Корвин спокоен – он знает, что на моем плече так же безопасно, как на его любимой крыше. Котофениксы, называется! Летать, видите ли, им лень!

Мы, словно на дельтаплане, проплываем над спящей Москвой. Ланс пронзает взглядом темноту. Я тоже вижу дрожащее, почти невидимое щупальце.

Снижаемся.

Да это ж Полянка! Тут преграды тонки, как мало где, тут самое место быть проходу в другую Москву… Та-ак… Нетопырем лечу по переулку, вылетаем на Якиманку, к огороженному стоп-лентой провалу. Вот оно как! Хитро… Постарались, поработали. Ну ничего. На каждую сузуку мы найдем свою базуку.

Блондин начинает медленно погружаться в провал – как Терминатор, тот самый, шварценеггеровский, во второй серии. И тут мой Корвин бросается на тоненькое теневое щупальце, эту мерзкую пуповину молча, как и подобает коту-рейнджеру. А Ланс, наоборот, орет. Блондин оборачивается к нам, выбрасывает в мою сторону руку, лицо его перекошено ненавистью. Что-то пытается крикнуть. Ой, зря, в этом городе ты не хозяин. Не подействует. Коты, мои охотники на теней, рвут щупальце, оно вибрирует и гудит низко-низко, на грани слышимости, на инфразвуке. Из провала выскакивают перепуганные крысы. Блондин вопит от боли, щупальце резко сокращается. Дергает его, как крючок – рыбу, и он исчезает в темноте. Мы несемся за ним. Он бежит, легко, не по-человечески, как киношный вампир. Ничего, дружок, а я вообще летаю, как Супермен.

И тут щупальце резко втягивается в стену вместе с ним. Какое-то мгновение мы с котами смотрим на то, как на старинной кладке исчезает размазанное туманное пятно. Ладно. Опускаюсь и, хлюпая по гнилой вонючей воде, иду к стене. Ланс, злобно шипя, поднимает хвост и метит ненавистное место. Корвин же давно устроился у меня на плече и скептически смотрит на Ланса. Лапы мочить Корвин категорически не любит.

– Давай ко мне, – устало говорю я. А потом достаю из кармана баллончик с краской. Серебряной. Тот, кто увидит, подумает, что граффити. Просто граффити. Теперь эта слабая точка запечатана моим именем – на некоторое время. Уверен, если сюда направить диггеров, выйдут к подвалам… башни. Какой-нибудь.

– Домой, теплые мои звери, – шепчу я и вылетаю из провала, взмываю над крышами. Оставляю в стороне Шуховскую решетчатую телебашню на Шаболовке с ее красными огоньками, ориентируюсь по асфальтовой ленте Варшавки и, немного не долетая до Кольцевой, сворачиваю вправо, к своему обиталищу, моей блуждающей квартирке. Подлетев к открытой форточке, забрасываю в квартиру сперва котов – Корвин возмущенно мяукает, – а потом влезаю сам.

– Значит, так, зверюги. Наполнитель по туалету не разбрасывать. Еда сейчас будет.

На кухне я ставлю котам миску со жратвой и другую – с водой. Потом заваливаюсь спать. Ощущение такое, будто на мне воду возили.

Ох, нелегко быть московским городовым…

– Тшшш, – цыкнул старший крыс Кирррк своему напарнику и племяннику Шуршу. – Слуш.

– Слуш, – еле слышно ответил племянник. Его снедали одновременно страх и любопытство. И еще он ужасно восхищался дядей, самым лучшим Разведчиком Серого племени.

Кирррк немного покружился на месте, по обломкам штукатурки и щепкам, по потерявшим первоначальный цвет тряпкам. Его черные бусинки-глазки замечали все вокруг, усы постоянно чутко шевелились, носик дергался. Пахло пылью, сырой штукатуркой и плесенью, старой гарью. Кругом валялась драная пакля. Было холодно. Людьми не пахло, это чуял даже Шурш. Здесь давно не живут, и еды тут нет.

– Шдать, – шуршнул Кирррк. Шурш кивнул.

Дядя быстро побежал наверх. Шурш стал слушать не только ушами, но и внутри головы. Это не очень хорошо получалось, но все же можно было понять, что верхний этаж почти разрушен, что везде голубиный помет и перья, но птиц тоже нет, они тоже ушли. Это было странно, потому что голуби часто обживали такие дома. Шурш разочарованно дернул носом – раз нет голубей, так и еды нет. Голуби – еда, вороны – не еда. Это Шурш давно усвоил. И еще Совет не велел их, ворон, трогать. Даже какие-то дела у Совета с этими птицами были. Дядя Кирррк говаривал, что вороны – это все равно что Народ, только летучий. И мечтательно вздыхал – вот бы ему, Кирррку, крылья!

– Плох, – шепнул, скатившись сверху, дядя. – Пуст.

«Почему плохо?» – удивился Шурш внутри головы. Теперь дядя был рядом, потому говорить было легко.

«Голубей нет. Давно. Они боятся тут жить».

«Почему?»

«Пугает. Шкура ерошится».

Шурш прислушался к себе. Может, дядины слова возымели действие, но ему сразу вдруг стало не по себе. Дядя ведь знает дело, значит, тут и правда что-то нехорошее.

– Шшшли? – нерешительно шуршнул он.

Дядя отрицательно дернул носом:

– Шшдать.

Он снова убежал куда-то вниз. Шурш нервничал. Время растянулось. Минуты казались часами. Потом дядя вернулся.

– Нашшл, – коротко ответил он. И заговорил в голове. Так разговаривать было трудно и утомительно, но зато быстрее и безопаснее.

Шурш замер, слушая дядю.

«След. Нашел».

«Какой?»

«Чужие Крысы. Уходим».

Возвращаться в родные подземелья всегда опасно. Местные кошки или собаки вряд ли нападут, как и вороны, – Пищевой Паритет все соблюдали свято. Но никто не застрахован от пришлых, голодных и злых, а то просто отчаявшихся. И Чужих Крыс, которые недавно стали появляться. И еще машины.

Под машиной погибла мать Шурша.

Было еще светло, но уже начало потихоньку смеркаться, да и листва не вся облетела. Разведчики короткими, стремительными перебежками продвигались к родному подвалу. Они зашли очень далеко. Шурш начал успокаиваться и теперь уже гордился, что они с дядей самые отважные и лучшие разведчики Серого племени.

Места были уже знакомые, знакомые запахи вокруг. Шурш уже весело вертел головой, высматривая кого-нибудь знакомого, чтобы похвастаться.

Дядина мысль хлестнула почти болезненно.

«Страх!»

Шурш мгновенно, мячиком, скакнул в кусты. Из-за угла бесшумно, невероятно бесшумно выехала черная блестящая машина. Она странно изогнулась, словно обтекая мусорный контейнер. Она поводила носом из стороны в сторону, словно вынюхивала их!

«Беги!» – пронзил голову крик дяди. Промелькнули мысли о том, что надо предупредить Совет, а потом был уже настоящий крик, страшный, пронзительный. Хруст грудной клетки под колесами был оглушительнее грома. Крик оборвался.

У Шурша отнялись лапки. Он дрожал от ненависти и горя, глядя на черную машину, утекающую куда-то в закоулки задних дворов. Дядя неподвижно лежал на асфальте. Ребра были раздавлены, расплющены, внутренности кровавой кашей размазаны по асфальту. Мудрые черные бусинки-глаза застыли, и Шурш словно читал в них последнюю мысль-вопль – беги, скажи Совету!

Шурш заплакал от огромного горя. Он плакал и стонал всю дорогу до подвала.

«Я отомщу. Отомщу! – в душе повторял он. – Отомщу!»

Из мусорного контейнера неторопливо выбралась огромная Чужая Крыса. Казалось, что в голове у нее горит лампочка – из ее глазниц и пасти струился багровый свет. Передней лапой, неприятно похожей на недоразвитую человеческую руку, крыса подняла с асфальта за хвост раздавленное тельце. Облизнулась длинным красным языком и заглотила трупик. Затем повернулась и шмыгнула в тень башни, недостроенной темной высотки на месте снесенного старинного особняка.