Меня слегка озадачила настойчивая просьба духовного отца (в схиме почившего игумена Гавриила) не читать (или не доверять им) "новейшие переводы неизвестных текстов" прп. Исаака Сирина. Намного позже, познакомившись с афонским иноком Дионисием (он координирует работу группы переводчиков, рассеянных по Европе), услышал о немалых проблемах перевода святоотеческих трудов и по сей день. Эти "новейшие" оказались в таком саркастическом поле его рассуждений, что я, хоть и поздно, но оценил своевременность и духовную корректность указаний духовника.

Моё маловерие вконец было повержено, когда я своими ушами услышал духовно-музыкальные опусы новейшего переводчика.

Большой зал консерватории, хор смешанный, хор мальчиков, солисты, симфонический оркестр, славные дирижеры. При большевиках такого не допустили бы: идеология не та. (Нет, всё же допустили запись Всенощной С.В.Рахманинова, хоть и в буржуйской Японии, но коллектив-то Свешникова).

Сегодня за деньги всё можно (аренда помещения под концерт, генрепетицию, репетиции отдельные, смешанные, зарплата исполнителям, обслуге, представительские расходы, гонорары…) Нельзя за деньги - можно за большие деньги. Наш случай явно не из сиротливых. Издание перевода Исаака Сирина обошлось в сумму, укладывающуюся в стоимость одной спевки смешанного хора - мелочь. Но здесь - размах, какой и Рахманинову не снился. "Рождественская Оратория". Мощь, солидно. И что же? Даже в Альма Матер - не слышат. Критики, чувствующие туфту, естественно, делают реверанс в сторону некоторой недоформулированности ценностных критериев сакральной мусикии. Ведь эту армаду затеял православный иерарх владыка Венский и Австрийский Иларион (Алфеев). С переводами - прокол, - свои же монахи отвергли. Надо бы в музыке покрапать. Если и правда, что владыка имел музыкальное образование, то наставника по композиции надо было бы дисквалифицировать, как педагога - никаких признаков наличия композиторских навыков. Перед нами беспомощное ползание по нотам на всех уровнях потуг слепить какую-то форму выживания звуковой ткани. Даже оркестровка - вы набрызгайте зубной щеткой на нотную бумагу, дайте подсохнуть, аккуратно подрисуйте ритмические группки, установите любой сложности метрическую структуру и пофантазируйте насчет нормальных и аномальных тембровых комбинаций - уверяю вас, не то что в родной Вене, не говоря о прикольном Амстердаме, - на Бродвее будут ладони отмачивать после "отрывного" хлопанья. Здесь же реплики инструментов, как брошенные кости; тромбонистам впору сквозь землю провалиться от стыда - и это уже увековечено на CD (наши критики несмело рекомендовали "большей смелости" по всем позициям звукового конструирования. Вежливые. Когда М. Таривердиев выдал свои "Семнадцать мгновений" - так его заклевали за одну лишь похожесть первой интонации на популярную "Feelings"). На концерте, где маэстро вынес на суд "понимающего зрителя" (на слушателя здесь не рассчитывали) свою Всенощную и Литургию, прозвучали духовные вещи Арво Пярта. Лишь человек, ориентирующийся в истинных ценностях музыки и трудящийся по милости Божией в храме, может догадаться из каких соображений Владыка дерзнул (если, конечно, осознавал это) поставить свои опусы рядом с … Для меня это было откровением. Самобытность Арво Пярта перестала анахоретствовать. Наш "мощный" пример православной сакральной музыки (полная репрезентация состояния нашей храмовой певческой культуры) как-то особливо выцветил удивительную свежесть музыкального мышления католика-композитора. Католическая культура породила мощную музыкальную традицию, оплодотворившую всю профессиональную музыкальную школу. Тем ценнее "голос" Арво Пярта - "свой голос". Но величие католической культуры - скорее, эстетическое, чем духовное. Мы узнаем католические песнопения по особому образному строю: громадный архитектурный ансамбль - мироздание, но… в этом доме нет ни людей, ни Бога, ни тепла ни любви, здесь только Кай мог бы любоваться своими бесконечными узорами льда и инея на стекле. Вершина нашей духовной культуры - строчное пение, утонула в грудах разношёрстного партеса. Но Россия и эту руду переварила, явив нам Всенощную. Рахманинова. Вроде бы после такого явления стыдно было бы плодить серость.

Что может быть уместней в храме, как не жажда совершенства. "Проклят работающий Богу с небрежением". И, если кто-то убежден, что в храме звучит безукоризненная музыкальная составляющая, то столкнется со странными вещами. Причина их - не только поголовное музыкальное невежество, но немалая толика демагогии, которая оправдывает разгул профанации сакрального пения. Люди, отвечающие за пение в храме, не слышат "що ж воны поють"! Не слышат в славных обителях. Не слышат в столичных, славных своим "профессионализмом", хорах, на приходах…

Картина удручающая. При нашем бездарном отношении к певческому искусству в храме на всех уровнях (певческое - означает не только и не столько вокальное - Боже, упаси! - сколько общемузыкальное - такая терминологическая невнятность) мы наблюдаем грустную картину профанации этой стороны Богослужения.

Простите, ради Христа.

Осенняя пора. Очей очарованье… Пора урожая, в том числе и литературного. Начнём с нобелевского. На этот раз премию дали французскому писателю - 68-летнему Жан-Мари Гюставу Леклезио. В наше нелитературное время это имя почти ни о чём не говорит, хотя немало книг самого популярного француза выходили и в России. Запомнилась разве что "Диего и Фрида", любовная история двух знаменитых мексиканских художников Диего Ривьеры и Фриды Калло, приютивших в своё время у себя дома Льва Троцкого. Вроде бы 20 лет французам премии не давали, и вот заслужили. Но угнетает то, что сам писатель давно не верит ни в своё предназначение, ни в роль литературы в жизни человека и общества. Зачем тогда ему нужна эта премия? Для самолюбования? Премию присудили ему как "автору новых направлений, поэтических приключений и чувственного экстаза, исследователю сути человека за пределами господствующей цивилизации и внутри неё". Он и на самом деле ни в грош не ставит западную цивилизацию, создавая свои "мифы о благородном дикаре", жителе каких-либо южных островов, более свободном, чем все рабы общества потребления. Леклезио пишет:

"Мы больше не столь наивны, как в эпоху Сартра, чтобы считать, что роман может изменить жизнь. В наши дни писатели могут только констатировать своё политическое бессилие. Читая Сартра, Камю, Дос Пассоса или Стейнбека, видишь, что эти писатели верили в предназначение человека и во власть литературы. В наши дни мы больше не можем в это верить. Современная литература - литература безнадёжности".

Жаль только, что он чересчур обобщает. Во-первых, и в России, и в мире во времена Сартра, Стейнбека и Солженицына роман вполне существенно изменял жизнь. Писатели, которые верят в предназначение человека и во власть литературы, и достойны самых высоких премий. Зачем давать нобелевскую премию литературе полной безнадёжности?

У нас в России до этого ещё не дошли даже в Букере. В шорт-лист Букера попали сразу три наших автора: Илья Бояшов, Михаил Елизаров и Герман Садулаев. Уверен, что премия достанется кому-то из них. Это относительно молодые отечественные радикалы, привычно верящие и в человека, и в литературу.

Вот отрывок из интервью одного из журналистов с Германом Садулаевым: "Судя по рецензиям на "Таблетку", самой популярной цитатой из книги стало объяснение, почему формальная логика приводит к необходимости "уничтожения существующего строя". - "Вы хотите уничтожить существующий строй?" - "Да". - "Председатель жюри Евгений Сидоров сказал, что из современной литературы исчезает трагедия. Согласны?" - "В жизни и человека, и общества пропали историческая перспектива и эпическая глубина. Каждый живёт здесь и сейчас. А роман что? Роман - это зеркало, поставленное на большой дороге. И если в этом зеркале отражаются только рекламные ролики, люди и машины снуют туда-сюда без пути и цели, то такой получается и книга. Потому современный роман - это подборка клипов.