–– Ваш проклятый язык! Вы могли бы распускать его в своей масонской ложе, а не тут!
Не помня себя от гнева, я сжала кулаки. Он схватил меня за руки, пытаясь умерить мою ярость.
–– Успокойтесь! Королева в трауре. Ей больно, это понятно. Но теперь она постоянно будет в трауре. До конца жизни. Ее участь – никогда уже не быть счастливой. Но вы? Вы же не хотите разделить ее судьбу в свои девятнадцать лет?
Слова капитана так поразили меня, что на миг заставили забыть о происшедшем.
–– Что вы хотите этим сказать? – пробормотала я растерявшись. – Траур до конца жизни? Что… что это вы пророчите?
Его лицо было почти свирепым в этот момент, зеленые глаза метали молнии.
–– Вы статс-дама королевы, но я запрещаю вам драться и повышать на меня голос только потому, что я ненароком задел вашу госпожу. Вы поняли? – Он почти крикнул это, и голос у него был сильный, низкий, повелительный; пожалуй, никогда еще я не слышала от него подобного тона. Разве что на корабле, когда капитан де Вильер командовал матросами на мачтах и отмерял наказание плетьми для нерадивых. – Поняли вы это? Если нет, вы сейчас видите меня в последний раз.
–– Черт возьми, – начала я задыхаясь, – вы ставите мне ультиматумы?
–– Я привожу в чувство наглую девчонку, которая полагает, что весь свет сошелся клином на ее повелительнице. – Он снова повысил голос: – Да, я могу повторить, что никого во Франции особо не взволновала смерть сына этой женщины. Ни-ко-го. И виновата в этом только она сама… недаром ее назвали мадам Дефицит!
–– Назвали ваши друзья! – яростно огрызнулась я. – Я знаю, откуда идут эти выдумки. Из дома в Монруже, где ваш друг Лозен собирает всяких предателей, которые стряпают сплетни о королеве. Ха! Мадам Дефицит! Только безграмотные люди могут поверить, что финансы королевства в расстройстве из-за ее гардероба!
Он схватил меня за подбородок.
–– Глупая гусыня! О чем это вы рассуждаете? Не лучше ли вам думать о тесьме и кружевах? О фасоне шляпок?
Я в ярости оттолкнула его руку:
–– Вы мне не муж, чтобы указывать, капитан де Вильер!
–– Ясное дело, не муж! У вас на самом деле нет мужа. По крайней мере, такого, который был бы способен поставить вас на место.
–– Благодарение Богу, что вы – последний, кому я разрешила бы делать это!
Круто повернувшись, я зашагала по аллее к замку. Сердце у меня колотилось. Ссора с Франсуа, такая крупная, по моему мнению, означала полный разрыв. Финал отношений. Кроме того, мне предстояло объясниться с королевой. С подавленной, несчастной королевой, которая только-только начала приходить в себя! Спрашивается, где во всей этой кутерьме событий отыскать время и навестить, наконец, моего малыша Жанно?!
3
–– Уму непостижимо: эти канальи избрали своим символом цвета герцога Орлеанского. Клянусь святой Анной Орейской, мадам, я видела своими глазами, что они украшают себя сине-красно-белыми кокардами. А что это, если не знак лакеев Орлеанского дома?10 Именно они одеваются в такие ливреи! И какие еще доказательства нужны для того, чтобы понять, кто все это затеял?
Маргарита аккуратно поставила на поднос чашку с кофе, аккуратно добавила в напиток сливки, щепотку корицы – все как я любила, и, подав все это мне, продолжила свою тираду:
–– А разве можно представить себе вельможу более запятнанного? По Парижу ходят слухи один страшнее другого. Уже ни для кого не секрет, что герцог Орлеанский, устраивая все эти бунты, давно в долгах, и его состояние расстроено. Так вот, чтобы покрыть свои расходы, он рассылает повсюду банды своих головорезов… – Понизив голос, она добавила: – Как говорят, именно он повинен в убийстве мадам Лепуант.
–– Кто это? – спросила я тусклым голосом.
–– Бедняжка, которая когда-то была любовницей этого ненасытного чудовища! Она жила недалеко отсюда, на улице Шартр. Герцог сам в свое время обеспечил ей хорошую ренту. Двенадцать тысяч ливров в год, по слухам… А теперь, прекрасно зная, что она сумела сколотить приличное состояние, подослал к ней ночью грабителей. Ей перерезали горло! И чуть не убили ее племянника… Деньги и драгоценности забрали все подчистую. Бриллианты, как водится, герцог переправил в Лондон и там продал, чтобы иметь средства на свои делишки. То есть на бунты!
Каждое слово Маргариты заставляло меня содрогаться. Месяц начался как нельзя более плохо. Я оказалась в Париже в понедельник, 6 июля 1789 года. Столица клокотала, как адский котел, и поразила меня обилием пьяных, одетых в лохмотья, вооруженных людей на улицах. Над многими заставами поднимались клубы дыма: какие-то бродяги поджигали их, чтобы помешать таможенникам взимать пошлины за вино и ром, ввозимые в город. Никто и не думал заниматься обычной будничной работой. Прекратился даже ремонт дорог: каменщики ушли, бросив неубранными груды щебня и брусчатки.
Лавки, дома горожан были закрыты; каждый, у кого были железные ставни, прикрыл ими окна. Все опасались ограблений. Работали только булочные, но вокруг них собирались целые толпы народа – в Париже невозможно было достать хлеба, и никто среди простых парижан не понимал, в чем причина голода. Зато в гурьбе людей постоянно рыскали какие-то платные агенты, которые указывали на виновников нехватки продовольствия: это – королевский двор, лично король и лично королева!
Прибыв домой, я обнаружила три неприятные вещи. Во-первых, несколько окон в моем особняке были выбиты. Видимо, мое жилище вызывало у кое-кого немалую неприязнь… Во-вторых, в отеле д’Энен до сей поры занимал комнату и столовался философ Николя Шамфор. В свое время, зимой, он помогал мне изображать из себя светскую либеральную даму. Тогда-то я, движимая модой, и пригласила его к себе. Шамфор всегда был известен своей склонностью пожить за чужой счет и даже полагал, что оказывает знатным богачам честь, принимая подобные предложения. Уехав в Версаль, я на некоторое время вообще позабыла об этом острослове, ну а теперь… теперь, когда ситуация в стране стала такой угрожающей, я бы, конечно, с удовольствием его выгнала. Он проявлял чудеса безтактности, оставаясь у меня так долго. И мне теперь приходилось ломать голову над тем, как удалить его из дома и при этом не приобрести опасного недоброжелателя: Шамфор был злопамятен и мстил своим обидчикам язвительными эпиграммами.
О, а в-третьих – и это самое неприятное! – переступив порог отеля д’Энен, я обнаружила, что здесь же находится и мой муж. Здесь, а не во фландрском полку, на службе у барона де Базенваля, как я полагала!
Он объяснил это тем, что устал и взял отпуск. За это я не могла его вслух упрекать, потому что сама поступила так же: последние месяцы, проведенные на службе, измотали и меня, и его. Я, находясь при королеве, перенесла немало моральных страданий, и Эмманюэль пострадал не меньше. Ему, прежде служившему лишь на спокойных должностях командира дворцовой гвардии графа д’Артуа и коменданта отдаленной крепости Жу, теперь довелось вкусить настоящей военной службы, причем в такой обстановке, когда он постоянно чувствовал ненадежность, если не ненависть подчиненных. Армия разлагалась, французские солдаты не подчинялись командованию, проститутки из Пале Рояль хорошо просветили их насчет того, что любой начальник – плох и повиноваться ему – смешно для сторонника свободы… Вдобавок ко всему, какие-то таинственные заговорщики, развешивая по Парижу афиши с перечнем придворных, которых нужно немедленно обезглавить, постоянно включали в этот список и имя Эмманюэля, припоминая ему службу у брата короля (тепер это объявлялось преступлением!) и называя его «прихвостнем д’Артуа». И кому только понадобилось так запугивать ни к чему не причастного и мало на что влияющего молодого человека?
Эмманюэлю не исполнилось еще и двадцяти пяти лет. Ничто в его прошлом не подготовило его к такому сложному повороту в жизни. Не обладая твердостью моего отца, он казался в эти дни почти затравленным. Много часов из своего так называемого отпуска он проводил в оранжерее, среди розовых кустов и амарантов, посаженных еще его матерью, прекрасной Софи д’Энен, и компанию ему там составлял разве что ее портрет в серебряной раме. Мельком заглядывая в это помещение, бросая взор на фигуру своего мужа в старинном кресле, на бледное, несколько женственное лицо, оттененное темными кудрями, на тонкие руки, в которых нынче часто можно было заметить рукопись гороскопа (к нам в особняк уже дважды или трижды являлся по его просьбе астролог), я иногда чувствовала жалость и спрашивала себя: может, мне надо уделить этому юноше, круглому сироте с младенчества, больше нежности и внимания? Ведь он мой муж, и женаты мы уже больше года… Он ничем особо не обидел меня, а то, что насильно стал моим мужем, – так это и его крест тоже, не только мой…
