–– У меня нет с ним ничего общего, – прошептала я, облегченно вздыхая, – и очень даже хорошо, что он думал только о деньгах, которых одолжил мне. Но зачем он заговорил о Франсуа?

Я почему-то мельком вспомнила, как зимой мне принесли в подарок Вольтера, попугая, про которого я думала, что это презент от капитана. Потом оказалось, что Франсуа об этом – ни сном ни духом, да и Томас Джефферсон мне ничего не дарил, и попугай оказался не виргинским, потому что в Виргинии они не водятся… Чьи все это проделки? И так ли уж случайно я сегодня встретила банкира?

Впрочем, не время и не место было думать об этом. Подобрав юбки, я бегом устремилась в лабиринт узких старых улочек, ведущих к Центральному рынку. Оттуда оставалось не более получаса ходьбы до квартала Сен-Поль и Вишневой улицы.

У самой калитки дома я была остановлена тремя оборванцами, вооруженными пиками и пистолетами, – вероятно, из разграбленных оружейных лавок. Я почувствовала отвратительный запах дешевого вина и пота, тот самый, что преследовал меня еще с Пале Рояль.

–– Что вам угодно? – проговорила я, пытаясь распахнуть калитку и скрыться за ней.

Они схватили меня за руки, холодное дуло пистолета коснулось моего виска.

–– Нехорошо, дамочка! Куда это вы убегаете от патриотов?

–– Вам, сударыня, не мешало бы пожертвовать чем-нибудь для третьего сословия.

Мерзкая ручища одного из них потянулась к моим золотым сережкам.

–– Хорошая вещица, правда, ребята?

Я поняла, что им нужно, и невольный вздох облегчения вырвался у меня из груди.

–– Безусловно, – выдохнула я, – безусловно, господа, вы это получите.

Я поспешно, чтобы, не дай Бог, они силой не взялись за дело, вынула из ушей серьги, отдала их трем негодяям.

–– Вот теперь бегите. Вы сделали хороший вклад в дело патриотов, нация вас не забудет. Вы отличная дамочка.

Хохоча, они пошли прочь, обмениваясь грубыми замечаниями. Оскорбленная, страдая от собственного бессилия, я смотрела им вслед и сжимала кулаки. Тяжелее всего было сознавать, что сейчас никто и ничто, похоже, не может остановить этих мерзавцев, что нынче обращаться в полицию или взывать к правосудию так же глупо и безнадежно, как и сопротивляться грабителям.

Правительство может быть каким угодно скверным. Но есть на свете вещь – и я это теперь знала точно – гораздо худшая. Это – уничтожение всякого правительства. Мы жили нынче именно в такое время.

1

Вишневая улица в Париже была построена на месте вырубленной фруктовой аллеи – одной из многочисленных таких аллей, которые некогда окружали не существующий ныне королевский дворец Сен-Поль, и служила своеобразной границей между рабочим предместьем Сент-Антуан и аристократическим Марэ. Здесь сохранились старые могучие груши и черешни, сейчас, в июле, усыпанные спелыми плодами, и гулять в этих местах с ребенком было одно удовольствие, потому что можно было, просто протянув руку, сорвать для малыша с ветки сладкое лакомство и дать попробовать его сразу же, лишь обтерев платком. Жанно часто дышал здесь воздухом в сопровождении своей няни Полины и уже стал любимцем чувствительных местных жительниц: бойкий и озорной черноволосый малыш с голубыми глазами, опушенными такими длинными черными ресницами, что впору были бы девочке.

Но в тот день, 14 июля, моя первая в жизни прогулка с сыном по Парижу не заладилась. Жанно, хотя я не спускала его с рук и удовлетворяла любые капризы, казался вялым и плакал без причины. Мне даже показалось, что у ребенка небольшой жар. Иногда он покашливал. Встревожившись, я приказала Полине увести мальчика в дом и на всякий случай поискать доктора.

Прогулка не складывалась, впрочем, еще и потому, что со стороны Бастилии, которая находилась от Вишневой улицы совсем недалеко, с самого утра доносились ружейные выстрелы. Непонятно было, что там происходит. Наверное, какая-то стычка, уж никак не штурм. Так я убеждала себя. Разве можно штурмовать крепость, стреляя из ружей по стенам в сорок футов высотой и тридцать футов толщиной? Так поступать могут разве что глупцы, а уж глупцов маркиз де Лонэ, комендант Бастилии, легко разгонит. Так, по крайней мере, казалось. С другой стороны, комендант тоже слыл довольно бестолковым человеком…

Маргарита запиской уведомила меня, что принц д’Энен вчера вечером, вопреки обещанию, домой не вернулся, поэтому я решила задержаться у Жанно подольше. Я предполагала, что Эмманюэль вообще не скоро покажется в нашем дворце на площади Карусель, потому что отпуск у него заканчивался и он должен был вернуться в свой полк. Возможно, король вскоре отдаст приказ войскам вступить в Париж, чтобы подавить бунт, и тогда служба захватит принца целиком… Что ж, в этом случае я смогу провести с сыном гораздо больше времени, чем рассчитывала, и это было единственное, что радовало меня в происходящих нынче событиях.

Потому что тревоги и ощущения, что надвигается что-то ужасное, было, конечно, больше. Пока Полина бегала в поисках врача, Жанно уснул, и я решила выйти из дома еще раз – уже не для прогулки под черешнями, а в сад Карона де Бомарше. Этот знаменитый драматург, некогда – любимец королевы, автор «Женитьбы Фигаро», которую Мария Антуанетта ставила в своем театре в Трианоне и сама играла в пьесе роль Розины, оказался моим соседом. Высокий, статный, красивый, хотя и пожилой уже человек, он был так любезен, что открыл ворота своего поместья для всех желающих. В большом саду Бомарше – огромном зеленом пространстве, устроенном по китайским мотивам, полном прудов, фонтанов, причудливых беседок-пагод, можно было встретить богатых буржуазок с детьми и даже мадам Жанлис12 со своими воспитанниками. Тенистые запутанные тропинки, на которых было так приятно укрыться от июльского зноя, перемежались здесь с залитыми солнцем лужайками, весьма пригодными для пикников, а главное – вдоль главного парадного входа была выстроена широкая каменная терраса, с которой открывался вид прямо на Бастилию.

Когда я прибежала туда, чтобы узнать, что происходит, терраса уже была забита зрителями. Крепость заволокло дымом, в воздухе пахло порохом. У подножия Бастилии суетились две-три тысячи человек, казавшиеся муравьями на фоне ее могучих стен. Эти люди действительно стреляли по башням из ружей. Иногда, когда пальба стихала, можно было услышать, как осаждающие строят планы по овладению королевской тюрьмой. Кто-то предлагал зажечь Бастилию, обливая ее из насосов лавандовым и маковым маслом. Кто-то подбивал толпу схватить дочь коменданта де Лонэ и сжечь ее на глазах у отца, если тот не откроет ворота.

В толпе зрителей на террасе обсуждались последние новости.

–– В Париже ограблены все оружейные магазины и баржи с порохом.

–– Да что там говорить! Ограблена даже оружейная палата в Тюильри. Оттуда вынесли все: ружья, сабли, пики, бочонки с порохом, старинные декоративне гизармы, пригодные только для буффонады, алебарды, пищали и прочее старье… Украли даже разукрашенные пушечки, подаренные Людовику XIV королем Сиама.

–– А где королевские войска?

–– Они по-прежнему без движения стоят в Сен-Клу и на Марсовом поле. Никаких приказов из Версаля нет. По сути, в Париже действуют только принц де Ламбеск и принц д’Энен. Ну как действуют? Просто стоят.

Эти разъяснения давал нарядной буржуазной толпе сам Карон де Бомарше – хозяин поместья. Уловив в его речи имя своего мужа, я протиснулась к нему, отозвала в сторону. Он рассказал мне, что драгуны Эмманюэля, выстроенные на площади Людовика XV, сегодня утром наткнулись у входа в Тюильри на баррикаду из стульев и были встречены градом камней и бутылок. Толпа напала первой, и все-таки солдаты отвечали ей лишь выстрелами в воздух. По словам Бомарше, на моего мужа, , едва он утром появился в Тюильри, бросилась дюжина человек и, вцепившись в гриву его лошади, изо всех сил старалась стянуть на землю. Кто-то даже выстрелил в принца из пистолета.