–– Ваше величество любило развлекаться, петь и танцевать, да. Я шел навстречу этому…
–– Может быть, вам надо было бы более строгим. Я бы быстрее поняла, что жизнь – это не путь развлечений, усыпанный розами. В ней столько страдания. Столько слез.
Вермон не нашелся, что ответить. Наклонившись к нему, королева вполголоса спросила, не хочет ли он на время удалиться от двора. Дескать, пока все не уляжется, ему было бы полезно побыть вдали от Парижа.
–– Я похлопочу за вас у августинцев Валансьенна. В свое время я много жертвовала им, они согласятся вас приютить. И хотя мне будет грустно от вашего отсутствия, я буду утешена тем, что вы в безопасности. Видит Бог, я никогда не думала, что произнесу такие слова…
Вермон горячо благодарил и соглашался. Теперь ему уже не хотелось версальского блеска и придворных интриг, он был согласен на безопасную монастырскую келью далеко в Пикардии. Я с досадой отвернулась, неприятно пораженная этой сценой. Его поведение так не вязалось с моим представлением о том, как должен вести себя священник! Аббат Баррюэль, духовник моего отца, был человеком совсем другого склада. Я была уверена, что он не оставил бы свою духовную дочь в час опасности. Но Вермон был из разряда обычных ныне прелатов, тех, что искали доходных мест, обзаводились любовницами, а в Писание заглядывали куда реже, чем в книжонки графа де Мирабо. Да, в Бога нынче не верил почти никто.
–– К вам посетитель, мадам, – тихо сообщила мне служанка, когда я, незаметно выскользнув из беседки, оставила королеву наедине с Вермоном. – Господин де Вильер.
Это имя заставило меня вздрогнуть. Два месяца! Да, почти два месяца минуло с нашей встречи в Эй-де-Беф, приемной короля, но блестящий капитан де Вильер так и не нашел времени нанести мне визит, несмотря на всю страсть, которой пылал ко мне в минувшую зиму. В мае, когда дофин был жив и когда у меня еще оставалось время думать о личной жизни, я очень досадовала по этому поводу. Да что там говорить – я была оскорблена! Мы не виделись остаток зимы и почти всю весну, потому что Франсуа был в море. И вот теперь на пороге стоял июль, а мы так и не встретились. Главным образом – потому что капитан не подавал о себе никаких вестей. Он даже не писал мне!
Конечно, можно было бы тешить себя иллюзиями об его необыкновенной занятости: Франсуа был депутатом Генеральных штатов, как говорили, приятелем самого Мирабо, а уж Мирабо с приятелями нынче не занимался ничем, кроме политики. Однако… не жил же Франсуа монахом? Здравый смысл подсказывал, что ему было с кем утешиться: и на корабле, и сейчас, в Версале. Может быть, эта утешительница и не вызывала в нем того пыла, что я когда-то, но, поскольку она была под рукой, он довольствовался и этим, отставив меня на второй план!
Эта мысль в который раз заставила меня вскипеть. Я уж было повернулась, чтобы возвратиться к королеве; капитан недостоин разговора со мной! Однако его фигура уже показалась из-за поворота аллеи и, будто предвидя мой маневр, он издалека приветствовал меня, галантно снимая высокую шляпу:
–– Мадам д’Энен! Я к вам по просьбе вашего супруга.
При этой сцене присутствовала служанка, и хотя слова, которые он произнес, наверняка не имели ничего общего с правдой, убегать стало как-то неприлично. В свое время я и так достаточно скомпрометировала себя, появляясь с капитаном то у Месмера, то в «Комедии Франсэз». Прислуга в Марли, конечно, ни сном ни духом о том не знала, так не стоит и сейчас давать ей пищу для сплетен нелепым бегством от человека, который утверждает, что принес вести от принца д’Энена.
–– Почему вы не подождали во внутреннем дворе? – проговорила я почти сквозь зубы, когда он приблизился, а служанка удалилась. – Я занята, господин капитан. Сопровождаю королеву на прогулке…
–– Я не люблю дожидаться. Уж вам-то должно быть об этом известно, Сюз!
Если он думал, что это слово всколыхнет во мне бурю чувств, то он ошибся. Это лето изменило меня. Находясь рядом с королевой и пережив с ней ее горе, я чувствовала, что повзрослела. Не то чтобы мужчины вовсе не интересовали меня, нет, но я сейчас хотела чего-то более значимого, чем просто постель и любовные схватки, похожие на случки.
–– Поэтому вы заставили дожидаться меня, – констатировала я слегка насмешливо.
–– Женщине ожидание куда более к лицу. Пример тому – Пенелопа. Разве нет?
–– И вы явились, как Одиссей, разогнать всех женихов? – спросила я, саркастически прищурившись.
–– Дьявольщина, они уже появились? Впрочем, я даже не сомневался. И вы не сомневайтесь: они будут разогнаны. Может, я не буду так жесток, как Одиссей, но от них возле вас и следа не останется, будьте спокойны.
Завладев моей рукой, он слегка сжал мое запястье:
–– На самом деле, дорогая, я хочу отбить вас у мужа. – И добавил после паузы, заметив, как удивили меня эти слова: – Хотя бы на время. Как тогда… Зимой.
Я молчала, разглядывая его. Он был так же высок и силен, как прежде, двигался с той же завораживающей звериной грацией, которая заставляла многих женщин напрягаться в его присутствии и не сводить с него глаз. Однако его наряд… Честно говоря, я впервые видела капитана в гражданском платье. Вот именно что не в придворной, аристократической одежде, а в той, в которую одеваются обычные прохожие на улице. Нельзя было не удивиться: его мощный торс моряка был скрыт под костюмом какого-то мелкого клерка. Синий суконный камзол с двумя рядами пуговиц, жилет с вертикальными красными полосами, серые кюлоты, белые чулки, туфли с медными пряжками, скромный белый галстук без кружев… Он был даже без шпаги.
–– Вы похожи сейчас на адвоката, Франсуа.
–– А, вас удивляет мой костюм? Депутату не мешает быть чуть-чуть похожим на сословие, от которого его избрали. – Он улыбнулся: – Но не бойтесь, я не чиню перья за конторкой и не ношу в кармане чернильницу.
Я тоже улыбнулась, но, честно говоря, все это мне не очень нравилось.
–– На самом деле, Сюз, вы своем добровольном заточении очень отстали от жизни. Вас пора забрать отсюда. За этим я и приехал.
–– Какой обман… Вам столько времени не было до меня дела…
–– Я был занят. Думаю, не надо рассказывать, сколько всего произошло за эти дни. Однако все дела когда-то надоедают, и я хочу увезти вас в Париж. Ваш муж наверняка на службе в своем полку, и мы сможем провести вместе славную неделю. Помните, дорогая? В вашем доме, из которого я как-то ночью так ловко убегал…
–– О Господи, неделю! Неужели вас так надолго отпустят из Собрания?
–– К черту Собрание на эти дни! Если я пропущу десяток заседаний, мир не рухнет. Нам надо побыть вдвоем. Посетить старину Джефферсона. Он сейчас пакует чемоданы, готовится уехать из Франции. Хочу побывать у него вместе с вами, тем более, что он много о вас спрашивал…
Его слова о бегстве из отеля д’Энен волей-неволей пробудили во мне воспоминания. Это было зимней январской ночью; Франсуа бежал просто из моей постели, потому что очень некстати вернулся домой Эмманюэль. Мы разомкнули объятия, и он ринулся из окна вниз, сказал, что спустится благополучно по винограду… Кажется, столько времени прошло, а ведь всего полгода! Те дни были куда более мирными, чем сейчас.
Он заметил полуулыбку у меня на губах и удвоил усилия. Пользуясь тем, что аллея пуста, он увлек меня вглубь зарослей, к дереву, обхватил одной рукой за талию, другой слегка очертил округлость моей щеки, коснулся уха, осторожно пальцами повторил контур губ.
–– Сюз… Соглашайся. Довольно строить из себя ледяную статую. Да, я бываю забывчив. Но тебя я помню всегда…
–– Наверное, какая-то женщина развлекала вас в Версале, – пробормотала я. Это интимное «ты», на которое он перешел, и движения его рук (он хорошо знал мое тело, помнил все чувствительные местечки!) мало-помалу заводили меня. – Приходила к вам в Собрание…
Он рассмеялся, горячим дыханием обжег мне ухо:
–– Ерунда! Увидишь, как я голоден, когда окажешься в постели со мной. Сразу поймешь, что у меня никого не было еще со времени отплытия из Виргинии. То есть четыре месяца… Эта политика забрала меня целиком. Я изголодался, как какой-нибудь каторжник. Но я буду очень нежен, представь…
