Середину деревянного дома занимал не слишком просторный холл с конторкой. В обе стороны расходились коридоры с шеренгами закрытых дверей. Из ящичка, что висел на стене за конторкой, Иволгин взял ключ, провёл в левый коридор, остановился у двери с номером 10, отпер замок и почтительно распахнул створку.

Комната оказалась шириной с кладовку. Несмотря на тесноту, в ней имелись электрическая лампочка, вешалка, полочка для мелких вещей, круглый столик-консоль, небольшая тумбочка и стул на потёртом коврике. Всё для удобства конькобежцев. С крючков свисали пальто на меху, пиджак и брюки на подтяжках. Под ними ждали добротные ботинки на толстой подошве. В угол комнатки уткнулся ком упаковочной бумаги с разорванной верёвкой.

– В этом был упакован костюм Куртица? – спросил Ванзаров, поднимая и разворачивая ком. Бумага плотная, новая, пахнет глажкой.

– Совершенно верно, – ответил распорядитель.

Он был невозмутим. Терпеливо смотрел, как сыщик обшаривает карманы пальто и одежды.

– Сергей Николаевич, проверьте тумбочку. – Ванзаров посторонился, пропуская Бранда, чтобы тот не стоял без дела.

– Есть проверить. – Бранд деловито вошёл, наклонился и распахнул дверцу. – Тут стопка тёплых носков и кильсонов.

– Господа, это личные вещи Фёдора Павловича! – не удержался Иволгин. – Проявите уважение.

Бранд готов был перевернуть тумбочку, но Ванзаров дал знак не усердствовать.

– Иван Фёдорович часто здесь переодевался?

– Всегда. Господин Куртиц теперь редко выходит на лёд.

– Со вчерашнего дня кто-нибудь открывал?

Иволгин выразил крайнюю печаль:

– До того ли Фёдору Павловичу было?

Ванзаров приказал запереть дверь, нашёл в кармане пальто восковый катыш, размял, вдавил в стык дверного косяка, разгладил большим пальцем и процарапал ногтем букву «V».

– Комната опечатана сыскной полицией, – сообщил он. – Нарушивший печать будет отвечать перед судом. Касается господина Куртица тоже.

Распорядитель безропотно принял условия. Под суд он явно не собирался.

– Господа, прошу извинить, вынужден вас оставить. Сегодня тренировочные забеги на скорость у конькобежцев, надо отдать распоряжения.

– Где проживает мадемуазель Гостомыслова? – спросил Ванзаров.

– В гостинице Андреева, напротив через дорогу. – Иволгин поклонился и отправился хлопотать. Без хозяйской руки работники всё сделают наперекосяк.

Из павильона Ванзаров с Брандом вышли на заснеженный пригорок, что спускался к берегу пруда.

– Что нашли, Родион Георгиевич? – выпалил поручик.

Ему был показан билет: поезд из Москвы отправлялся вечером 29 января, в пятницу.

– Иван Куртиц приехал в восемь часов в субботу, около девяти был в гостинице.

– И сразу побежал на лёд, – заключил Бранд.

– Не сразу. Что-то делал не менее трёх часов.

– Да хоть сел завтракать.

– Конькобежец перед катанием не станет есть.

– В номере с дороги отдохнул. Вздремнул – и на каток. Не терпелось покататься. На таком катке. Как его понимаю…

– Кататься можно и в Москве, – ответил Ванзаров. Он смотрел на лёд, где не осталось и следа от утреннего вензеля.

– Кроме билета, ничего? – спросил Бранд.

– Карманы пусты. Немного мелочи можно не учитывать. Ни портмоне, ни записной книжки, ни расчёски.

– Несколько странно, вам не кажется? Может, в номере оставил?

Ванзаров не имел привычки к гаданиям:

– Где лежало тело?

Бранд указал рукой в сторону отдалённого правого островка с руинами снежного городка, отметив, что тело находилось от него шагах в двадцати. Свидетели уверяли, что не трогали с места.

Духовой оркестр играл «Дунайский вальс». Сквозь его волны пробивалось тоскливое тявканье. К собакам Ванзаров был равнодушен.

– Родион Георгиевич, позвольте вопрос…

Бранду было позволено.

– Почему спросили про еду?

– Без заключения криминалиста не берусь утверждать, но смерть Ивана Куртица похожа на отравление сильнейшим ядом: внезапная и быстрая смерть, – ответил Ванзаров, мысленно добавив бешенство Лебедева, что бывало, когда великий криминалист сталкивался с очевидными признаками и глупостью участкового доктора.

– Какой же яд? – Бранд проявил мальчишеское любопытство.

– Вы как полагаете?

– Судебную медицину в полицейской школе давали мало… Мышьяк?

– Человек не крыса, мышьяком убивать долго.

– Что же тогда?

– Подождём выводов эксперта.

Бранд отчего-то задумался:

– Может, Иван в гостинице поел: там подсыпали отраву в еду.

Многоэтажное здание виднелось за решёткой сада. Прямо через улицу.

– Проверим, – повторил Ванзаров вслед за стариком Сократом, когда тот отправлялся с учениками на поиски истины. Чего бы это ему ни стоило.

– Проверим, Родион Георгиевич!

От нетерпения Бранд притопнул снег сапогом. И без того утоптанный.

Нетерпение толпы следовало за стрелкой перронных часов. На дебаркадере [29] Варшавского вокзала собралась необычная толпа встречающих. Виднелись генеральские фуражки с красными тульями, цилиндры солидных господ, а среди них – студенческие фуражки с околышами. И даже несколько фуражек гимназистов. Вокруг сновали котелки газетных репортёров. Публика ждала прибытия парижского поезда.

Тухля сунул в лапу извозчика всё, что выгреб из кармана, фантики с хлебными крошками, и побежал к перрону. Барышня исчезала в толпе. Ругань извозчика затихала, Тухля чувствовал себя гончей, взявшей след. Он втиснулся в толпу встречающих и огляделся. Барышня нашлась невдалеке. Только подойти нельзя: она стояла рядом с высоким господином в дорогом пальто с меховым воротником. Барышня что-то быстро говорила, он слушал, чуть наклонив голову, увенчанную цилиндром. Тухля догадался: этот богач не муж и не жених. Значит, счастье возможно…

Оглушительно свистнув и обдав паром, подкатил паровоз. Толпа отпрянула стайкой напуганных рыбок и вернулась, окружив двери вагона 1-го класса. Выходившие пассажиры выражали недовольство теснотой, носильщики с трудом забирали чемоданы. Встречавшие кого-то ждали. И дождались.

В проёме вагонных дверей появился господин среднего роста в клетчатой дорожной крылатке, мягкой фетровой шляпе и пенсне. Черты лица его отличала некоторая грубоватость, как у закалённого штормами моряка. Ярко-рыжие усы казались приклеенными. Он напоминал матёрого лиса. Под мышкой у него сидела собачка. Кажется, гладкошёрстный терьер. Не успел он шагнуть на перрон, как толпа, подняв цилиндры и фуражки, разразилась троекратным «ура». Собачка сжалась и покосилась на хозяина. Тот был удивлён не меньше.

Тухля не верил своим глазам. Глаза не обманывали. Это был он – кумир и упоение. Сам Джером. Джером Клапка Джером. Невозможно поверить, что писатель приехал в Петербург. Но вот он – собственной персоной. Тухля прочёл в русском переводе «Втроём по Темзе» [30] и был очарован юмором. Перечитал в оригинале и не мог остановиться: глотал всё, что написал великий юморист. Печальный юмор Джерома помогал ему пережить изгнание из семьи и другие мелкие неприятности.

– Ура! – одиноко закричал Тухля и помахал котелком. На него оглянулись. Джером невольно повернул голову на выкрик.

Из толпы вышла дама, на отличном английском поприветствовала мистера Джерома в Петербурге от имени кружка его почитателей. Юморист отдал серьёзный поклон и протянул руку. Дама смутилась, но рукопожатие состоялось под восторг толпы. Как известно, в России не принято пожимать дамам руки. Только целовать. Гостям закон не писан. Мужчины приветствовали смелый поступок. Надоело им целовать ручки.

Следующим из толпы вышел господин, снял цилиндр и стал говорить речь. Говорил он, в сущности, вздор. Как они счастливы визиту известного писателя, как надеются, что гость будет доволен, как покажут настоящее русское гостеприимство, ну и прочее. Переводила смелая дама, которой пожали ручку. Тухля слушал перевод и отмечал, что дама упрощала и доносила по-своему. Впрочем, смысл трудно испортить. Закончив речь, господин поклонился. Затем вышел какой-то генерал и говорил об удовольствии, какое доставил ему визит. За ним вышел господин в фуражке чиновника почт и телеграфов, тоже изливал восторги. Носильщики замёрзли с чемоданами, а речи не кончались. Джером мёрз не меньше: костюм его не был рассчитан на русский мороз. Собачка подрагивала.