Зоя чуть нахмурилась, слушая меня.

— Это тяжело, Зой. Такие раны заживают долго, — добавила я, прикрыв глаза. — Я у нее спросила, почему же она так долго про Бориса ничего не рассказывала отцу. А Кира мне призналась…. Что не хотела их еще больше ссорить. Мать всегда, безоговорочно на его сторону становилась. Боялась Кира…. Что и Дани поступит так же.

Зоя тяжело вздохнула, покачала головой, прищурив глаза и глядя на опушку леса, откуда показались две фигуры на лошадях.

Одна из фигур, тонкая и изящная, с развевающимися растрепанными волосами, внезапно сорвалась в галоп.

— Зоя, Лин! Давайте наперегонки до конюшни! — звонкий голос Киры донёсся до нас, наполненный радостью.

— Давай! — не раздумывая, крикнула Зоя, направляя свою лошадь вниз по тропе.

— Я — пас! — только успела крикнуть я им в спины, когда Дейв, почувствовав общее возбуждение, заиграл подо мной, всем видом показывая, что тоже хочет пуститься вскачь.

— Тише, мальчик, тише, — прошептала я, поглаживая его шею, пока он не успокоился. Тем временем второй всадник на спокойном белом мерине догнал меня.

— Я понял, Лин, — подъехал ко мне Дани, морщась и потирая спину. — Это твоя месть за прошлые выходные на катке, так?

— Конечно, любимый, — ответила я с улыбкой, подставляя губы для поцелуя. Он коротко коснулся моих губ, и я, всё ещё улыбаясь, добавила: — Не переживай, вечером сниму боль…

Я похлопала его белого мерина по шее.

— А Снежок… он тебя очень бережёт, заметь. Даже не подумал нестись вслед за этими полоумными девчонками.

Даниил рассмеялся, слегка ослабляя поводья.

— Куда нам, зрелым мужчинам, скакать за молодыми стрекозами, — проговорил он, похлопывая Снежка, с такой серьёзной интонацией, что я не выдержала и фыркнула от смеха.

— Не очень-то тебя твой возраст остановил, когда ты меня затащил в свою жизнь! — поддела я его с озорной улыбкой.

Он помолчал, а потом повернул ко мне голову, чуть прикусив губу.

— Пока я тебя только в свою постель затащил. Остановимся, Лин?

Я поморщилась. Не давало Даниилу покоя то, что я так и не соглашаюсь на его предложение.

Но остановилась и спешилась, подходя к нему.

— Дани…. Я люблю тебя, зачем…

— Помолчи, родная, — велел он мне тем своим фирменным тоном, который заставлял меня повиноваться. — Не знаю, что еще на тебя может подействовать. Все, это мой последний аргумент.

Он вытащил из кармана куртки маленькую красную коробочку.

— Дани… — начала я, отрицательно качая головой, чувствуя, как сердце сжалось в груди.

— Открой, Лин, — мягко попросил он. — Пожалуйста.

Я не смогла сопротивляться. Повинуясь его просьбе, взяла коробочку, и, с трудом выдохнув, открыла её.

На миг моё дыхание сбилось, а пальцы едва не выпустили её из рук. На бархатной подложке лежало кольцо из белого золота невероятной красоты. Но не его изящный дизайн и утончённые линии заставили меня почувствовать, как в груди пропал весь воздух.

В центре кольца красовался крупный сине-голубой камень. Ермеевит, который я бы узнала из тысячи.

— Дани… — прошептала я, чувствуя, как всё вокруг исчезает, остаёмся только я, он и это кольцо.

Даниил смотрел на меня с мягкой, почти нежной улыбкой, но в его глазах горело что-то, что невозможно было выразить словами.

— Когда ты первый раз взяла этот камень в свои руки из моих, Лин, — начал он, его голос был низким, спокойным, но с той интонацией, что заставляет дрожать внутри, — я понял, что этот камень никогда ни к кому другому не поедет. Он твой. И только твой. И именно тогда понял, что люблю тебя. Ведь ты на него смотрела точно так же как я. Не как на драгоценность, на дорогой предмет, а как на произведение искусства, созданное человеком и природой.

Я посмотрела на него, чувствуя, как в груди поднялась теплая, щемящая волна.

— Поэтому, — продолжил он, чуть приподняв бровь, — я нашёл ему замену для Марышкиной. Пусть даже пришлось искать на чёрном рынке.

Я удивлённо взглянула на него, но не успела задать вопрос, потому что он продолжал.

— Это кольцо, Лин, делал я. От эскиза до непосредственно ювелирной работы. Никто, кроме меня, его не касался. Никто не прикладывал к нему руку. Оно — твоё.

— Дани… Когда… Ты… — начала я, чувствуя, как слова теряются где-то в груди.

Он улыбнулся краешком губ, всё ещё смотря на меня с лёгкой грустью, смешанной с надеждой.

— Эскиз рисовал тогда, когда десять дней изображал умирающего, — ответил он с долей иронии, но в его голосе звучала тихая грусть. — Руки сами просили работы, сама понимаешь. А делал… уже позже.

Я смотрела на него, не зная, что сказать.

— Лин, как бы там ни было, — продолжил он, проводя рукой по шее Снежка, будто пытаясь успокоить не только коня, но и себя, — я ведь ювелир, хоть последние годы и подзабыл об этом.

Он усмехнулся, но в этой усмешке читалась горечь.

— Больше у меня аргументов нет, счастье моё. Если ты и сейчас откажешься… я, честно, не знаю, что ещё могу сделать.

— Дани… — начала я снова, но он мягко перебил меня, чуть приподняв руку.

— Если ты беспокоишься о наших финансовых отношениях, — сказал он, уже немного серьёзнее, — Дима составил нам отличный брачный договор. Мне-то он не нужен, но для тебя… И он равно защищает и меня и тебя.

Я замерла, глядя на него. Он всегда думал на несколько шагов вперёд, особенно когда дело касалось меня. Его забота была одновременно трогательной и иногда выводящей из себя.

— Дани, — наконец произнесла я, сделав шаг ближе и коснувшись его руки, — я не из-за денег… Ты это знаешь.

— Знаю, — тихо ответил он, накрывая мою руку своей. — Но хочу, чтобы у тебя не осталось ни одной причины для отказа.

Он смотрел на меня так, как будто от моего ответа зависело всё, что у него есть. И в этот момент я поняла, что больше не хочу бороться с собой, едва заметно кивнула, и он всё понял. Его лицо озарилось радостью, словно внутри него что-то зажглось, яркое, сильное, и он с облегчением выдохнул.

Мы стояли так, не замечая ничего вокруг. Лишь ветер нежно обдувал нас, словно напевая нам что-то своё. Всё остальное просто исчезло, оставив только нас двоих, связанных этим мгновением.

* * *

АННА

Весна, наконец-то, вступала в свои права, мягко вплетая тепло и свежесть в мою жизнь. Сквозь открытые окна доносились первые ароматы распускающегося сада — нежные, обнадёживающие. Но даже этот запах новой жизни не мог полностью заглушить боль, которая всё ещё отзывалась в моей душе.

Иногда я просыпалась посреди ночи, хватая воздух, как будто задыхалась от тяжести всего, что случилось за последние месяцы. Тоска и обида, одиночество и горечь — всё это приходило ко мне волнами, накрывая с головой. Эти моменты были особенно мучительными, словно ночь подчёркивала мою слабость.

Но вот уже несколько дней я замечала, как мне становится немного легче. Не сразу, не резко, но постепенно. Лёгкий свет пробивался через тьму, как первые лучи весеннего солнца сквозь зимние облака.

Не знаю, как я пережила первые недели после той мясорубки, в которой прокрутил меня Даниил. Я плохо помнила и развод и все остальное…. Пыталась понять, как мне жить дальше, как смотреть на себя в зеркале….

Кто-то привозил продукты. Кто-то прибирался в доме. Кто-то готовил для меня и кормил. Я не знала этих людей, но понимала, что даже обозленный и бешенный Даниил не перестал приглядывать за мной одним глазом.

Кира же звонила каждый день.

Эти звонки — её голос, её искренние, пусть иногда и неловкие слова — согревали мою душу сильнее, чем любые внешние перемены. Она звонила часто, иногда просто чтобы рассказать о чём-то незначительном, а иногда, чтобы задать вопрос или поделиться своими успехами.

И каждый её звонок напоминал мне: несмотря ни на что, она остаётся моей дочерью. Её забота, её голос — всё это делало меня сильнее, вытягивало из того болота, в котором я увязла за эти месяцы. Но вместе с этим приходило другое, неотступное чувство. Вина. Она глодала мою душу, как голодный волк, оставляя внутри пустоту, заполненную лишь жалостью к себе и к ней.