— Все?

— Все.

Иван Николаевич пожевал губами. Глаза странные: я не знал, что он так меняет глаза.

— Мораль? Революция проиграна: косматоголовые изменили, они потянулись к мокрицам: сегодняшний день за мокрицами. Сегодняшний — и завтрашний... Или навсегда, а? Но для настоящего человека, настоящего революционера — все что хотите, только не мокрицы. Так, что ли?

— С революцией случилось, что должно было быть. И косматоголовые... можно ли это назвать изменой? Но о мокрицах — вы поняли верно: что хотите, только не они!

— Тигры лучше?

— Тигры? Конечно же.

Он медленно сволок туловище с дивана и подошел, переваливаясь.

— А практический вывод? — он внезапно снизил голос. Ресницы мигали быстро и дробно. — К тиграм, а? Там — хоть что-нибудь: хоть сила, красота, порода, настоящая кровь, а? Не мокричная слякоть, не косматоголовая темень. Так, что ли?

Он цепко взял меня короткими пухлыми пальцами за плечо.

— Говорите прямо, на чистоту. Мне все сказать можно. До конца, все. Без оглядки. Я... я пойму. Я вам сам сейчас скажу, если хотите, такое... вам будет тогда легче сказать.

— Легче? Что сказать? Я думал: ясно из сказки. Очевидно, она плохо сказалась. Мораль и вывод: не одних тигров, но и мокриц — раньше, чем они раскорежатся на камне. Только тогда совсем распрямятся косматоголовые, только тогда начнут взрастать новые люди. Значит: одним напряжением, одним ударам надо снести их всех: и тигров и мокриц.

Иван Николаевич сдернул руку с плеча и засмеялся отрывисто и хрипло.

— Вот она, романтика, куда заводит... Я, было... Вы вот как обертываете? И мокриц и тигров... Сразу, в смерть, в кровь... Варф... Варф... Варфоломеевская ночь, ха-ха!

Губы, хлюпнув, закрыли зажелтевшие в смехе клыки. Он опять подпахнул халат и, задыхаясь и пригнувшись, пошел к дивану. Сел. И сейчас же встал опять и зашаркал по комнате, запинаясь опадающими туфлями о ковер.

— Сколько я об этом думал. Вот — и вы... Логика жизни.. Логика борьбы...

Он подтянул меня к себе и поцеловал крепко и душевно мягкими, ласковыми губами.

— Массовый террор! Да, да! Это именно то, что нам сейчас нужно. Правительство, дворянство, буржуазию — всех! Я уже себе понял.

— Террор? Нет. Я не о том, Иван Николаевич. Не убийство, не жертва, не казнь. Война. Так, как бьются на фронте: армия против армии, все против всех, день за день, каждый на своем месте. Класс на класс.

Он вжал голову в плечи и глянул исподлобья сразу осторожившимися глазами.

— Класс на класс? Это не наш лозунг.

— Другого лозунга нет, — если вы вправду не принимаете ни тигров, ни мокриц. Классовая война. Сейчас, после двух лет крови — другого решения, другого выбора — не может быть.

Азеф отвернулся и пошел к столу, подшаркивая и подгибая колени.

— Война масс... Вы, может быть, правы. Да, да... Конечно, вы совсем правы. Но война, — как? Мы разбиты на голову. Это надо признать откровенно, с революционной прямотой. Наше положение отчаянное. Настроение в массах упало.

— Настроение? Опять? Я же говорю о войне. Разве на войне для атаки ждут, когда к солдатам придет на строение? Сознания, что враг перед тобою — довольно! Но это сознание есть. И оно будет утверждаться и расти с каждым шагом. Об этом позаботится жизнь и позаботимся мы... Только без компромиссов, без дипломатической пачкотни: только она и может сгубить дело. А стратегическое положение наше...

— Оно отчаянное. Я же знаю. Я же вижу. Нас давят со всех сторон, все поднялись на нас: мы в железном кольце.

— Как Наполеон в восемьсот девятом. Оно было тогда покрепче, железное кольцо. И все же: всего одна строчка, одной депеши, — и вся обстановка сменилась, как чудом.

— Напомните, я забыл. Эта строчка?

— «Я победил при Ваграме».

Он придвинулся ко мне вплотную, лицо к лицу.

— Ваграм! Удар с ясного неба! В жизненный центр врага, в самый центр... Я не подумал сразу. Да, да. Вы ведь там у них, у самого сердца...

Влажными ставшие, вздрагивающие пальцы гладили мою руку.

— Вы стратег, товарищ Михаил. Как это мы — просмотрели вас раньше. Вы не на настоящем вашем месте. Но теперь мы это исправим. Лучше поздно, чем никогда. Нет, не говорите ничего. Мы переходим к делу. Война масс — это гигантски... Организация? Роли намечаются сами собой. Стратегия, боевое руководство — ваше. Вы, именно вы... Вы знаете противника, как никто. Вы с ними живете, вы для них свой... Свободный проход всюду — и беспощадность! — от них к вам, от вас к ним: такой не найти, это — на смерть! Штаб ваш будет там, в самом гнезде. Первый случай в истории! Оттуда вы будете направлять удары без промаха... Я уже чувствую его — революционный Ваграм... Организационная часть — наша. Ее я возьму на себя. Я опытен, товарищ Михаил. Я, как никто, опытный организатор. И на задаче такого захвата, такого масштаба — будьте спокойны — я превзойду себя. Вы передадите мне все ваши организационные нити.

— Этого будет мало, Иван Николаевич. Когда я говорю о войне, — само собой разумеется, речь может итти только об единой массовой армии. Партийные перегородки не только могут затормозить, но и вовсе сорвать успех.

Иван Николаевич нахмурился и повел плечом, досадливо и нетерпеливо.

— Сговориться с остальными? Но если говорить о боевом деле, — на нем есть только большевики. Межпартийность осложнит. У нас уже был боевой блок: много трений, мало практических результатов. Они неуступчивы.

— Но на этой борьбе им ничего же и не придется уступать. Что могут они возразить против классовой войны? А война эта возможна только единым фронтом.

— Да, да, — еще больше хмурясь, торопливо сказал Азеф. — Мы сговоримся, несомненно. Единый фронт — это, конечно, необходимо. Но чтобы сговариваться, надо прежде всего собрать свои собственные силы. Чем больше у нас будет к моменту переговоров, тем уступчивее будут они. Мы отложим переговоры до времени. Пока я займусь нашими. Кое-что уже есть. Партийные дружины, летучие отряды боевой организации... Один отряд Штифтаря чего стоит! Он в Выборге, у меня под рукой. Я сейчас же посвящу Штифтаря и Химеру... там есть такая: золотые руки... Молодежь даст пополнения. Только кликнуть клич: борьба. Молодежь — всегда молодежь. Средства надо огромные, конечно: сеть лабораторий и складов. Это я возьму на себя. Деньги будут. Будут большие, огромные деньги, Михаил, потому что это огромное дело... на которое не пожалеют денег те, кто мне дают, когда я говорю: дай. Будут деньги, будет динамит, будет оружие... это все я беру на себя.

Он замолчал, что-то прикидывая в уме.

— Месяца три-четыре на подготовку. Не меньше. Для меня... Вы... пока техника не будет поставлена, временно совсем отойдите от работы. Вы понимаете меня: совсем. Я не верю в ваше сообщение об охранке, это — вздор. Но независимо от всего: перед началом такого дела необходимо радикально обеспечить себя от всякой возможности провала. Вам надо отогнать от себя всякую тень подозрений «там». Не выходите из их гостиных... Исподволь подбирайте себе людей. С жестким, с жесточайшим выбором, чтобы человек к человеку. Но затаитесь: из партийных — связь только со мной.

— Я не вижу причин к отсрочке. Напротив. Боевое ядро лучше складывать непосредственно на работе. И силы вводить в дело по мере их формирования, не дожидаясь общего стратегического развертывания.

Иван Николаевич упрямо потряс головой.

— Ни в коем случае! Вы сами себе противоречите: чтобы восстановить борьбу, нам необходим Ваграм? Громовой удар, говорю я, не партизанщина, не размазывание крови по мелочам. Выждите месяц, два, три... полгода... какая разница! Движение спало, оно уже не идет самотеком, как в прошлом году, частными ударами вы его не поднимете. Нет, Ваграм, Ваграм! Будем ставить технику. Когда она будет готова, вы мне покажете отобранных вами людей: это будет — цвет, не правда ли. Тогда начнем. Не раньше. Но как начнем!

Мшулин осторожно приподнял портьеру:

— Вы скоро? Или я распоряжусь подогреть самовар.