— По-книжному, по-читаному — оно может и так, — протяжно сказал Митрохин. — Однако по жизни нашей, надо сказать, так не оказывает. Недалеко ходить: скажем, слепец.

— Что слепец? — нервно отозвался Игорь.

— Откуда у него, скажем, сила?

И Борис и Игорь улыбнулись брезгливо, но ничего не ответили.

— От правды, — учительно и твердо сказал Митрохин. — Кто как, а они правы, слепые-то.

— В чем правы?

Митрохин помолчал.

— Как уже выразить более доступно, не знаю. В жизни своей правы.

— Перед кем правы-то? — ухмыльнулся Бирюков. — Перед теми, что ли? — он мотнул кепкой в сторону лужайки. — Послушали и потекли... во сретение... Зрячие!

— Потому и потекли, что духу нет! — запальчиво крикнул Никита. — Был бы дух, небось остались бы. В кусты не поперли.

— Да что ты все: «кусты, кусты»! — в свою очередь загорячился Бирюков. — А ежели в самом деле казаки? Что ж нам, по твоему толку: башку подставлять? Приставная она у тебя, что ли?

— Не серьезно это, товарищ Никита.

— Холодного вы существа человек, товарищ Борис. — Никита поднялся на колени. — Начетчик. Вот и товарищ Игорь тоже. А у меня, да и у других ребят наших — верите — сердце дрожит. Который месяц! Все завтра да завтра. А сегодня бьют и завтра бьют. На заводе — размахнулись-было. Эх, ухнем... Стачка! Мастера на тачке вывезли — в мусор носом, любо! А он, гляди, ныне опять в книжечку пишет. А комитетские: «помолчи», говорит, да «затаись», говорит, да чтобы не громко — кружок провалишь. Вся Россия как есть на под’ем стала, а вы — кружок. Зачем тогда маузера выдали? Вот этак его под рубахой таскать?

Игорь строго посмотрел на Никиту.

— А вы что же, не знаете, товарищ, что оружие на митинги брать запрещено?

— Знаю, как не знать, — осклабился Никита. — Я его завсегда беру. Разве угадаешь, когда пригодится. Намедни за заставой подвернулся околоточный на обходе. Ночь, вокруг заборы одни. Чик. Шуму от него не много: только вонь пошла, от околотка-то.

— Ну-с, это... — еще строже начал Игорь. И оборвал. Справа из-за деревьев — почудился или нет — далекий человеческий голос.

— Кричат никак?

Прислушались еще. Крик повторился.

Никита вскочил на ноги.

— На слух — на большаке кричат, к ферме.

— Тише ты, — прижал его за плечи тоже вскочивший Митрохин. — Затаись, братцы. Человек по лесу.

— Наш! — присмотревшись сквозь папоротники, сказал Борис. — На митинг: я ему сказал — к трем часам, и оповестить не успел, что перенесли на двенадцать.

— Экой барин по обличью, — сощурил глаза Бирюков. — С тросткой, не иначе. А тоже, скажи, партейный?

Борис слегка покраснел.

— Да, и надежный партиец; давно работает, и сейчас — на очень доверенной работе. На людях редко показывается: на заводы ему ходить нельзя, чтобы не попасть на примету. Так он очень просил: на сегодняшний митинг... соскучился в затворе, без людей. Такая досада — не успел оповестить: очень с ним трудно сноситься.

Человек был уже близко. В чистенькой, проглаженной чесучевой паре, румяный, толстенький, золотые очки перед серыми, маленькими, острыми глазками.

— Коли свой — надо окликнуть. Пробродит зря, искавши.

Борис поднялся и сложил рупором руки:

— Николай!

Румяный остановился, повернул голову, подхихикнул и подошел зигзагом, тщательно давя мухоморы.

— Залегли, герои отечественного освобождения! — Он сощурил глазки за очками и снова подхихикнул. — Выбрали местечко — можно одобрить. Воздух — благодать: после подполья-то. А‑ах!

Он широко, по-карасьи, раскрыл рот.

— Хвоя, ландыш!

— Ландыш-то откуда... — улыбнулся Борис. — Вы поэт, Николай.

— Благодать, — повторил он, жмурясь. — Ну, а там как? Собрались уже?

— Простите вы меня, товарищ Николай. Не смог вам дать знать. Митинг уже разошелся.

— Разошелся? — серые глазки испуганно и злобно блеснули из-за очков. — То есть как разошелся?

— Мы начали на три часа раньше, — виновато опустил голову Борис.

— Незадача, — скривил губы Николай. — Давно разошлись?

— Только что.

— Так... А я-то думаю: кого это драгуны на шоссе лупцуют.

— Драгуны?

— Как же, как же! Тоже опоздали, по видимости. Я шел — а они по шоссе, на рысях, на рысях — в окружение метили, надо думать. Отсюда разве не слышали?

— Слышали, — хмуро отозвался Никита. — Я и то было... — Он снова вынул маузер из-под блузы.

Серые глазки дрогнули и сузились в щель.

— Может, еще у кого есть оружие?.. Вот лихо бы было. Поучили бы опричников.

— Что вы такое говорите! — возмущенно выкрикнул Игорь.

— Очень просто. До коих пор давать своевольничать. Они лупят, а мы, революционеры, смотрим. А казачье день ото дня лютее.

Никита, молча, поднялся, нахлобучил картуз и пошел, проламываясь целиной.

— Куда, Никита? Назад!

Мы все вскочили. Но Никита, не оглядываясь, пригнулся и бросился бегом, треща сучьями. Пока мы, обрывая ногами оползавший прядями мох, выбирались из низины, — он исчез за деревьями.

— Не угнаться... как пошел, — тихо сказал Бирюков, не глядя на нас.

Митрохин снял шапку и перекрестился.

— Об упокоении раба божия Никиты.

— Да что вы, в самом деле, — взялся за голову вздрогнувшими руками Игорь. — А еще в партии!

— Партия — она партия и есть. А о душе тоже подумать надо. Душу-то загубили, а? Душу-то, говорю. Где Микита? Я вот тебя спрошу, господин золотые очки.

Николай снял шляпу и отер лоб.

— Я, в сущности, не понимаю, почему он, собственно, от нас убежал? Что я сказал такого?

— Не понимаешь? — потряс всклокоченной бородою Митрохин. — Поймешь! Это, по-твоему, что?

За лесом сухо стукнули вдогон друг другу — один, два, три выстрела.

Лицо Митрохина сразу стало спокойным. Губы улыбнулись. Он тихим движением подтянул пояс.

— Что ж: пойтить и мне.

Игорь цепко ухватил его за плечи. Спавшее пенснэ нелепо и гадко плясало на шнурке.

— Нет! Нет, это уж оставьте. С ума сойти! Не пущу.

— А ты что — свечку поставишь за упокой, али в газете напишешь... и квит... барин! — снова, потемнев, хрипло сказал Митрохин. — Пусти! Шутишь, что ли? Книжку убери — о смертях дело. Ты кровь-то видишь сквозь стеклышки? Я сквозь лес вижу.

Он оттолкнул Игоря и, тяжело ступая, пошел по следу Никиты.

Николай засунул руки в карманы и тотчас вынул их снова.

— У кого еще, товарищи, есть оружие? Надо итти.

Митрохин резко обернулся и стал.

— А у тебя есть?

— У меня нет, — пробормотал Николай, растерянно оглядывая нас. — Я у них спрашиваю. У меня — нет.

— Ну, и у нас нет. — Митрохин повел плечом и медленно подошел обратно к Николаю. — Ты куда зовешь-то? Я, на уходе, не дослышал.

— Я... на выручку: если у кого есть оружие... Пойти вместе... нельзя же так оставлять.

— На выручку! — протянул старик. — Вишь ты ка кой. А я-то, было, подумал — прости ты меня, Христа ради. Ну, иди, я посмотрю. Иди, говорю.

— С вами?

— Нет, — зло рассмеялся Митрохин. — Я, брат ты мой, видишь ли, струсил. Жизнь свою пожалел. Миките-то какая выручка. Только три раза и стрелил: слышал?

А в пистоле — снаряду сколько? считал когда? Три раза, как это понимать? Больше стрелить не дали. Вот я и струсил. А ты не струсил, зовешь. Ну и пойди. Оружия нет? Вот оно, голубок. Тяни руку.

— Товарищ Борис... Что же это, в самом деле?..

— Не надо, Митрохин. Стыдно.

— Стыдно? А мне и невдомек... Ну, прости, коли обидел. Бирюков, идем к себе, что ли. Вишь она, беседа-то, расстроилась.

— Я зайду к вам, повечеру, — быстро сказал Игорь.

— Заходите, товарищ. Насчет кружка поговорить? Поговорим, обязательно. Как же! Первостепенно. Я же организатор: что же у меня — понятия нет? Обязательно заходите. Я и из ребят которых покличу. Счастливо.

— Надо и нам, — сказал Борис, глядя в лес, в сторону шоссе. — Если там, действительно... они обыщут окрестности... Товарищ Михаил, вместе?.. До завтра, Николай. В семь часов, у Фанни. Свободны?