Он продолжал смотреть на меня пристально и остро.
— Или... вы кого-нибудь посвятили... из неизвестных нам?
— Нет, никого, конечно.
Грузные плечи колыхнулись легким поднятием.
— В таком случае очевидный вздор. Плюньте в ваш источник. Я не верю ему ни на грош. И доказательство: хотите работать в боевой организации со мной и с Борисом?
— С Борисом? Ну нет!
— Почему? Превосходный работник, боевик — не по технике одной, по призванью.
— Но я его органически не переношу, вашего Бориса. Фанфарон...
Иван Николаевич расхохотался.
— Вы трактуете вопрос по-женски. В общественном деле — что значат личные симпатии или антипатии.
— В политике — да, к сожалению. Но не на крови.
— Стихотворение в прозе! Он первоклассный работник. Немножко «подтяни нога»? признаю, но ведь по внешности только: сердцевина у него здоровая. Немножко дорого обходится партии? признаю: он не умеет экономить деньги. Немного слишком любит женщин?.. но как он делает дела!
— Вы плохой бухгалтер, Иван Николаевич. Хорошим дельцом считается, насколько я знаю, тот, кто малыми средствами делает большие обороты, кто за высокое качество платит малую цену. Подсчитайте потери боевой организации... Борис платит по червонцу за рубль, если уж применять купеческие термины.
— В боевом деле без жертв — и жертв тяжелых — нельзя.
— Это не доказано.
— Хотите попробовать?
— Что попробовать?
Иван Николаевич качнул туловищем и перелег на другой бок.
— Мы вам дадим самостоятельный отряд.
— То есть?
— Вы подберете товарищей — по вашему выбору; мы предоставим вам самую абсолютную свободу действий... и необходимые средства, само собой разумеется. Связь вы будете держать исключительно со мной.
— Мне приходилось уже, помнится, говорить: единичные, редкие — притом выполняемые с надрывом, с тяжелыми жертвами — акты я считаю бесцельными. Надо бить не по отдельным людям...
— Знаю! — засмеялся Толстый. — Ваша сказочка о тигровом законе обошла всю партию. Да, кстати о сказках. Выборжцы просили напомнить: вы им обещали в журнал для сентябрьского номера такую же сказку, вроде тигровой. Если готова — давайте, я отвезу.
— Готова.
— С собою она у вас?
— С собой. Я сам хотел вас просить передать ее в Выборге.
— Ну и чудесно. Романтика, конечно?.. Обожаю!
Он потянул к шее отвороты халата и зажмурился.
— А ну, почитайте.
— Не хочется, Иван Николаевич.
— Не ломайтесь, автор. О чем она?
— О мокрицах.
— Мокрицах? — губы сморщились брезгливо. — Что это вы такую пакость придумали? Послушаем. Читайте, я вам говорю... в порядке партийной дисциплины.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Что же, по существу... пусть слушает.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
СКАЗКА О МОКРИЦАХ
Шел однажды... так всегда начинаются сказки: слышали ли вы когда-нибудь сказку, которая стояла бы на месте?.. шел однажды в далеких снеговых горах человек... опоясанный сталью...
Веки Ивана Николаевича чуть дрогнули.
...сталью.
На пути была хижина. В хижине отшельник. Череп. Пшено на деревянном блюде. Светильник. Как всегда в сказках.
Путник попросил пристанища на ночь.
— Войди и сядь.
Он сел на холодном, на земляном полу.
— Кто ты?
— Я охотник за тиграми.
— Храни тебя солнце, — сказал отшельник. — Ты выбрал себе опасный промысел, сын. Но ты молод еще: одумай!
— Кто, обнажив меч, не бросит от себя ножны, тот не воин, отец. Я обнажил меч. И с тех пор я иду.
— Тигровый закон — закон вечный, — покачал головой старец. — Пуст путь в вечность: твои удары не часты, нарушающий закон. Закон стоит, как стоял прежде, — знаком победным, знаком, подымающим к небу торжествующую длань. Видел ли ты в скитаниях площадь, на которой не высился бы символ закона и власти — на высокой колонне, в окружении вздыбленных, покорных, медных коней?
— Я сброшу символ — медной головою вниз, о каменные плиты. Но ты прав, — мои удары редки, потому что я одинок.
Усмехнулся старец.
— Разве не тебе одному грозит кривой коготь? На весь мир налег тигровый закон!
— Что нужды! После каждого удара люди говорят мне: «Слава тебе, Нарушитель. Но отойди от нас, отверни от нас лицо. Нам тяжко от тигровой власти — но от мести тигровой не станет жизни. Иди».
— Тигровый закон — закон вечный, — повторил старец. — Среди тех людей, что ты видишь, ты не найдешь ии оруженосца, ни бойца.
— Ты говоришь, будто есть на свете люди, которых я не вижу?
— На свете? Нет. Без света.
— Значит, чтобы найти их, надо закрыть глаза?
— Воин на пути не закрывает глаз. Путь к ним — путь войны, а не мира. Но я не скажу тебе о пути.
— Я и не спрашиваю, — засмеялся опоясанный. — Ты уверен, что они крепки на удар? Расскажи о них, что ты знаешь и слышал.
— От сырой тьмы заподземных низин веки наползли на зрачки, застыли, дряблые: они не видят: нет луча из глазниц... Без него... что стоит сила мышц и сплетение жил? Знаешь ли ты целебное снадобье — растопить застылые веки?
— Знаю, — отвечал странник. — Кровь!
Опустил седую голову старец.
— Кто сказал тебе?
Засмеялся странник.
— Кровь!
Он встал, опоясывая сталь.
— Куда? — спросил старик.
— К ним.
— Я не все сказал.
— Я знаю довольно.
— Ты горд. Пусть будет. Иди.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
У каменной плиты — сталь в руке — стоял странник. Рыком тигров полнилась окрестность.
Здесь.
Он отвалил плиту. На замшелом, на ослизлом камне — серыми стаями роились мокрицы.
Снизу, из щели расщелины, гудел сквозь душные клубы испарений, подымающийся по каменному скату шаг толп. И злобно выли, в отзвук тяжелому шагу, в окрестных камышах тигры.
Они шли, они вышли, люди с заросшими веками, косматоголовые, ширококостные — сплетенье жил, сила мышц. Пригнувшись тяжелыми спинами, они шарили по земле жадными напруженными руками. Стоном глухим стлалось по зарослям, по тигровым камышам: «Где?»
Тигр ответил: прыжком.
Лучом ударила кровь. В толпу. От острой, от синей, от закаленной стали.
Луч!
И стали, вспрямившись ударом, тяжелые, крепкие груди... На погибель!
Вот он подлинный человеческий голос...
— Бей!
Он бежал, и на свет его стали, за ним, ураганом, они, ощутившие землю и кровь.
— Бей!
И над трупом последнего тигра, отирая кровавую сталь, он смеялся тихим, радостным смехом.
— Тигровый закон — закон вечный? Конец веку. Мы начинаем новый закон, люди!
— Подлинно, — ответили хором чьи-то тихие и жирные голоса. — Мы начинаем.
Нет у крови таких голосов. Обернулся. На взгорьи, над входом в бессветье, — встопорщась, сидели, кивая, — мокрицы.
Он шагнул. Но, не дав ему времени молвить, одна из мокриц, раскоряжась на камне, сквозь нос прокартавила:
— Гражданин. Государство признательно. Ваш подвиг почтен пожизненной пенсией. Семьдесят шесть пятьдесят, каждый месяц, второго. Касса номер восьмой. Проходите.
Раздавить их ногой — и все: сну конец! Они — наяву, косматоголовые.
Он шагнул.
— Тише, стой! — хором крикнули, приподымаясь, мокрицы. — Он, кажется, буйный. Буйный, конечно! И, в сущности, кто он? Со стороны он пришел — неизвестно откуда.
— А вы?
— Мы? Вcе видали: мы были с ними, все время — в беcсветьи. Мы были под тиграми вместе. В одном подземельи, под той же плитою...
— Вниз головами?
— Тем выше заслуга! И нам сейчас первое место, по праву, — их собственной волей.
Молча стояли поодаль тесной, понурой толпой косматоголовые. Молча. По знаку мокриц расправили плечи, пошли — и в оживших глазах он увидел... Нет, лучше не надо...
Мокрицы смеялись...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
