Сегодня у нас уже торжественная часть. На прошлой неделе была рабочая приемка. Тогда все прошло хорошо.

Мы досрочно выполнили заказ. Почти досрочно. Осталось совсем немного, в течение месяца закончим.

— Здравствуйте, товарищ Краснов! — Ворошилов крепко пожал руку. — Готовы показать, чем порадуете Красную Армию?

Я повел делегацию к испытательному полигону. Там уже все готово: ряды бронелистов на специальных стендах, батарея артиллерийских орудий, измерительные приборы.

На специальной трибуне расположились почетные гости — второй секретарь МК ВКП(б) Бауман, представители ВСНХ, директора соседних заводов. Отдельной группой стояли иностранные специалисты — немцы с заводов Круппа, американские инженеры.

Величковский, непривычно торжественный в новом костюме, начал доклад:

— Товарищи! Сегодня мы представляем результат упорного труда всего коллектива. Новая трехслойная броня не имеет аналогов в мире…

Внезапно его прервал гул моторов — над полигоном пронеслась эскадрилья истребителей, расцвечивая небо красным дымом. Зрители зааплодировали.

Сейчас у нас уже торжественная часть, как я уже говорил.

А утром прошли окончательные испытания на закрытом полигоне. Там тоже был Ворошилов.

— Впечатляет, — негромко заметил он тогда. — Но давайте перейдем к делу. Покажите, на что способна ваша броня.

По сигналу артиллеристы открыли огонь. Бронебойные снаряды, визжа, отскакивали от стальных плит, не оставляя даже вмятин. Немецкие инженеры что-то быстро записывали в блокноты.

— А теперь, — я поднял руку, — прошу обратить внимание на следующий эксперимент.

К стенду подкатили новейшую 107-миллиметровую пушку. Расчет споро зарядил специальный снаряд.

Грянул выстрел. Когда рассеялся дым, все увидели, что броня выдержала прямое попадание. Только легкая вмятина свидетельствовала о силе удара.

— Невероятно, — пробормотал начальник артиллерийского управления. — Такой снаряд прошивал любую известную броню.

Ворошилов повернулся к членам комиссии:

— Ну что, товарищи? Как оцените?

Генералы склонились над документами. Через несколько минут старший военпред доложил:

— Все характеристики превышают заданные параметры. Броня легче немецких аналогов на сорок процентов при лучшей защите. Рекомендую принять партию досрочно и с благодарностью.

— Отлично! — Ворошилов повернулся ко мне. — А как с объемами производства?

Я махнул рукой в сторону цехов:

— Прошу в мартеновский. Покажу нашу автоматическую линию.

В огромном цеху гудели печи. Под потолком плавно скользили мостовые краны с ковшами расплавленного металла. У пультов управления застыли операторы в белых халатах.

— Полностью автоматизированное производство, — я указал на центральный пост. — Система Бонч-Бруевича контролирует все параметры. Производительность пятьсот тонн брони в сутки.

— Вдвое больше планового задания, — присвистнул кто-то из комиссии.

— И это не предел, — я подвел гостей к новому корпусу. — Здесь монтируется вторая линия. К осени выйдем на тысячу тонн.

После осмотра производства все вернулись во двор, где уже собрался праздничный митинг. Тысячи рабочих заполнили площадь перед трибуной.

Вот и сейчас, после пролета эскадрильи, Ворошилов поднял руку, призывая к тишине:

— Товарищи! Сегодня мы присутствуем при историческом событии. Ваш завод не просто выполнил, а превзошел все показатели первого года пятилетки! Это настоящая победа советской индустрии!

Площадь взорвалась аплодисментами. Оркестр грянул «Интернационал».

— От имени правительства, — продолжал нарком, — объявляю благодарность всему коллективу. А директору завода товарищу Краснову предлагаю срочно прибыть в Кремль. Товарищ Сталин желает лично поздравить передовиков производства.

Это триумф. Но где-то в глубине души я чувствовал тревогу. Слишком много внимания привлекли наши успехи. А это не всегда хорошо.

Вечер после торжественной приемки выдался тихим. В кабинете пахло свежезаваренным чаем и папиросным дымом. Я просматривал последние сводки, готовясь к завтрашней встрече в Кремле, когда в дверь постучал Головачев:

— Леонид Иванович, свежие газеты принес.

Стопка центральных изданий легла на стол. «Правда», «Известия», «Труд»… Я машинально развернул «Вечернюю Москву», пробегая глазами заголовки. И вдруг словно споткнулся о маленькую заметку в нижнем углу третьей полосы.

'Катастрофа во время испытательного полета.

Вчера на аэродроме Ля Бурже под Парижем во время испытаний нового скоростного самолета трагически погибла известная советская летчица-испытатель А. С. Волжанская…'

Строчки расплылись перед глазами. В висках застучало.

Анна. Гордая, неукротимая Анна, так и не простившая мне обмана. Улетевшая во Францию, чтобы начать новую жизнь. И теперь…

Я перечитал заметку снова. Сухие строки официального сообщения: «…во время выполнения фигуры высшего пилотажа… отказ системы управления… спасти машину не удалось…»

Получается, улетела себе на погибель. Из-за меня? Если бы я так не обошелся с ней, девушка осталась бы здесь, в Москве. Сейчас была бы жива.

— Леонид Иванович? — встревоженный голос Головачева донесся словно издалека. — Вам нехорошо?

— Нет-нет, все в порядке, — я с трудом взял себя в руки. — Просто… устал после приемки. Можете быть свободны.

Когда секретарь вышел, я достал из стола старую фотографию. Мне ее прислал знакомый из торгпредства. Анна у своего первого самолета — прямая спина, гордо поднятая голова, та особенная полуулыбка, которую я так любил…

«Ты использовал мои чувства», — вспомнились ее последние слова.

И вот теперь… Где-то там, в чужом небе…

За окном догорал летний день. В цехах гудели моторы, шла обычная вечерняя смена. Торжество успешной приемки казалось теперь таким далеким и ненужным.

Я аккуратно вырезал заметку и спрятал в бумажник. Скоро предстояла важная встреча в Кремле. Нужно собраться, взять себя в руки. Но где-то глубоко внутри поселилась тупая, ноющая боль.

Прости меня, Анна. За все прости…

* * *

Через три дня мы отправились в Кремль. Я уже был предупрежден об этом торжественном приеме. Так что заранее собрал всех участников. Нам прислали списки, кого надо позвать.

В приемной Кремля собралась необычная группа. Вперемешку парадные кители, инженерные тужурки, простые рабочие костюмы. Величковский нервно протирал пенсне, молодой Сорокин что-то быстро записывал в блокнот. Бонч-Бруевич, сухощавый и подтянутый, негромко обсуждал с Зотовым последние эксперименты по автоматизации производства.

Особняком держались рабочие. Сталевар Захар Петрович Колесов, коренастый, с обожженными руками и цепким взглядом; металлург Федор Никитич Прокопьев, из потомственных уральских мастеров; молодой инженер-электрик Андрей Лукич Светлов, чьи новаторские схемы автоматизации произвели революцию в управлении печами.

Среди них выделялся высокий широкоплечий человек, забойщик Прокоп Доброгост. Несмотря на парадный костюм, в нем угадывалась природная шахтерская стать. Он держался спокойно и уверенно, хотя другие заметно волновались.

— Нервничаете, Захар Петрович? — я присел рядом с Колесовым.

— Есть маленько, — он одернул новый пиджак. — Первый раз в таком месте.

— Товарищи, прошу, — секретарь распахнул тяжелые двери.

Кабинет Сталина поразил простотой. Никакой показной роскоши, только строгая функциональность. Массивный стол, карты на стенах, знаменитая трубка в пепельнице. За столом — сам хозяин в простом военном кителе. Рядом — Орджоникидзе и Куйбышев.

— Здравствуйте, товарищи, — Сталин говорил негромко, с заметным акцентом. — Присаживайтесь. Расскажите, как вам удалось достичь таких результатов?

Я начал было доклад, но Сталин остановил:

— Нет-нет, пусть рабочие расскажут. Вот вы, товарищ… — он заглянул в бумаги, — Колесов. Как добились рекордной плавки?