Когда она ушла, я подошел к окну. Во дворе-колодце сушилось белье, по карнизу важно расхаживали голуби. Напротив в окнах горел свет. Там жили чужие жизни, такие же тесные и коммунальные.

На столе стояли пустые консервные банки с окурками. Последний привет от прежнего жильца. В углу валялась старая газета «Правда» с передовицей о победах первой пятилетки.

Я достал из чемодана белье, аккуратно развесил в шкафу два костюма. На дне лежала пачка документов. Все, что осталось от прежней жизни. И неожиданно рассмеялся.

Вспомнился роскошный особняк в Архангельском переулке, огромный кабинет с камином, секретарь, почтительно склоняющийся с папкой документов… Как все изменилось за один день.

За стеной загремели кастрюли. Соседи готовили ужин. Пахнуло жареной картошкой и щами.

— Эй, новенький! — в дверь просунулась лохматая голова мальчишки лет двенадцати. — Мамка велела спросить, может, поужинаете с нами? У нас сегодня пирог с капустой!

Я хотел отказаться, но вспомнил, что не ел с утра.

— Спасибо, — кивнул я. — Только дайте минутку переодеться.

Мальчишка исчез. А я вдруг понял, это тоже жизнь. Другая, непривычная, но настоящая. И может быть, именно здесь, в этой коммуналке с ее примусами и очередью в уборную, я лучше пойму тех, для кого работают мои заводы.

Достал из чемодана простую рубашку, критически осмотрел себя в треснувшем зеркале. Ничего, и не такое переживали.

Из кухни снова потянуло пирогами. Пора знакомиться с соседями. В конце концов, кто знает — может, это временное пристанище еще сыграет свою роль в моих планах.

Глава 2

Побег с тонущего корабля

Звонок будильника прозвучал особенно резко в тесной комнате коммуналки. Я с трудом разлепил глаза, ночью долго не мог уснуть из-за храпа соседа за стеной и скрипучей панцирной сетки.

Очередь в ванную уже выстроилась. Пришлось ждать сорок минут, слушая утренние пересуды соседок о ценах на морковь и затянувшемся ремонте на пятом этаже.

— Вам бы, товарищ, керосинку прикупить, — посоветовала Марья Тихоновна, когда я пробирался на кухню мимо развешанного белья. — А то на общей конфорке долго ждать придется.

Наскоро проглотив жидкий чай с черствым хлебом, я выскочил на улицу. Мартовский ветер пробирал до костей сквозь легкое пальто. Раньше в такую погоду Степан уже ждал бы с прогретым «Бьюиком».

На остановке толпился народ. Трамвай подошел переполненный, еле втиснулся на подножку. Вагоновожатый привычно крикнул:

— Продвигаемся вперед, граждане!

Рядом два рабочих в промасленных куртках обсуждали последние новости:

— Слыхал, директор-то наш теперь пешком ходит?

— Да уж, докатился… А ведь как раньше форсил на автомобиле!

Я сделал вид, что не слышу. Вагон дребезжал на стыках, в окнах мелькали знакомые улицы. У проходной небольшая толпа, тут проходила пересменка. Раньше для меня открывали отдельные ворота, теперь пришлось протискиваться в общем потоке.

— Доброе утро, Леонид Иванович, — вахтер Кузьмич прикоснулся к козырьку, но как-то иначе, чем раньше. Без прежнего подобострастия, просто по привычке.

По двору шел знакомой дорогой к заводоуправлению. Рабочие здоровались, но уже не так почтительно, как прежде. В глазах читалось плохо скрытое любопытство, как же так, вчера еще на автомобиле с шофером, а сегодня вот, пешкодралом, на своих двух, хе-хе.

В конторе непривычно пусто. Раньше в это время уже толпились посетители. Головачев за секретарским столом делал вид, что поглощен бумагами, но я заметил, как он украдкой разглядывает мой потертый костюм.

— Почта есть?

— Только счета и уведомления, — он протянул тощую пачку конвертов. — Да, и это… из жилотдела интересовались насчет вашей новой прописки.

Поднимаясь по лестнице в лабораторию, я ловил на себе взгляды сотрудников. Сочувственные, любопытные, злорадные — целая гамма эмоций. Еще бы, такое сокрушительное падение.

Мартовское солнце едва пробивалось сквозь пыльные окна заводской лаборатории. Длинные столы с приборами, массивные шкафы с реактивами, новейший спектрограф «Цейс» у дальней стены, все выглядело как обычно. Но в воздухе висело какое-то неуловимое напряжение.

Я смотрел на собравшихся сотрудников, отмечая знакомые лица. Вот Лебедев, начальник мартеновского цеха, нервно теребит окладистую бороду. Рядом Штром, поблескивая стеклами пенсне, что-то шепчет Соколову. Величковский у окна делает вид, что изучает какие-то графики.

— Итак, товарищи, — я намеренно использовал старомодное обращение, — вы хотели сделать заявление?

Лебедев откашлялся, расправил плечи:

— Да, Леонид Иванович. Мы… то есть я, Виктор Карлович и Петр Николаевич, — он кивнул на Штрома и Соколова, — подаем заявления об уходе.

В лаборатории повисла тишина. Только где-то в дальнем углу тихо гудела вытяжка.

— Вот как? — я изобразил удивление, хотя знал об этом еще вчера назад. — И куда же, если не секрет?

— В «Сталь-трест», — Штром произнес это почти вызывающе. — Нам сделали хорошее предложение. В конце концов, у них сейчас стабильность, военные заказы.

— А у нас? — я обвел взглядом лабораторию.

— А у нас тишь да гладь, простите, Леонид Иванович, — подал голос Соколов, — после истории с бракованной броней… сами понимаете.

Я молча смотрел на них. Двадцать лет Лебедев варил сталь на этом заводе. Штром пришел еще до революции. Соколов начинал здесь учеником механика.

— Что ж, это ваше право, — я пожал плечами. — Заявления на стол, расчет получите…

— Позвольте! — вдруг резко вмешался Величковский. — Это переходит все границы! Сначала саботаж с бракованной партией, теперь массовый уход специалистов. Куда мы катимся?

— Николай Александрович, — я повернулся к нему, — не стоит…

— Нет, стоит! — профессор картинно взмахнул руками. — Я терплю ваши методы уже полгода. Эти бессмысленные эксперименты, пустая трата реактивов… А теперь еще и это!

Молодой Сорокин у дверей едва заметно усмехнулся.

— Вы забываетесь, профессор, — я повысил голос. — Ваши обвинения…

— Это вы забываетесь! — Величковский побагровел. — Я возвращаюсь в университет. Там хотя бы занимаются настоящей наукой!

— И я ухожу, — неожиданно громко заявил Сорокин. — Нечего тут делать, раз такое начинается.

— И я тоже, — поддержал его Глушков. — Извините, Леонид Иванович, но так работать невозможно.

Краем глаза я заметил, как переглянулись Лебедев со Штромом. Этого они явно не ожидали.

— Прекрасно, — я медленно опустился в кресло. — Все сразу. Может, еще кто-нибудь?

Остальные сотрудники испуганно замерли над приборами. Только Протасов и Зотов отвернулись и, как ни в чем не бывало, продолжали работу у спектрографа.

— Заявления на стол, — повторил я устало. — Бухгалтерия подготовит расчет. Новых специалистов я уже подобрал.

— Вот так просто? — недоверчиво протянул Соколов.

— А чего тянуть? Неделю на передачу дел, и… — я сделал приглашающий жест к двери.

Они начали расходиться. Первыми ушли Лебедев, Штром и Соколов, сдержанно попрощавшись, но не глядя в глаза. Величковский демонстративно собрал бумаги в потертый портфель. Сорокин и Глушков просто молча вышли.

Когда дверь за последним закрылась, я подошел к окну. На заводском дворе Величковский что-то горячо объяснял Сорокину, размахивая руками.

— Лаборатория свободна, — негромко произнес я, не оборачиваясь. — Можно начинать.

Протасов и Зотов быстро заперли двери и начали составлять опись оборудования для списания. Через три дня все необходимое будет тайно вывезено в подвал старого особняка на Таганке. Правда, они об этом не совсем в курсе.

Я еще раз взглянул в окно. Величковский уже уехал на извозчике, всем своим видом демонстрируя оскорбленное достоинство. На заводском дворе кипела обычная жизнь.

За спиной негромко звякнули склянки. Протасов и Зотов начали инвентаризацию.