— Вторая проблема — это парадокс в налоговой системе. Мы наказываем землевладельцев штрафами за запущенную землю, что кажется справедливым, но при этом увеличиваем налоги, если они повышают производительность. Получается, что землевладелец, который вкладывается в развитие своего хозяйства, платит больше, чем тот, кто оставляет землю нетронутой, но оплачивает минимальные штрафы. Это создаёт краткосрочный эффект, приносящий доход в казну, но в долгосрочной перспективе это демотивирует владельцев развивать землю.

— Мудрые наблюдения, — сказал Фабий, слегка наклонив голову. — Я встречался с такими случаями в провинциях. Землевладельцы не видят смысла повышать производительность, зная, что это приведёт к увеличению их налогового бремени.

— Это именно то, что я заметил, — подтвердил я. — Такая система губительна для развития. Если мы хотим стабильного роста и процветания Империи, нам нужно искать новые подходы.

Тит Авидий, до этого молчавший, добавил:

— Ваши слова, цезарь, напоминают мне разговоры среди управляющих. Многие из нас избегают улучшений, чтобы не привлекать внимание налоговых сборщиков. Особенно это касается удалённых вилл, где хозяева предпочитают стабильность и минимальные обязательства.

— Именно! — я воскликнул. — Эти наблюдения подтверждают мои догадки. Нам нужны изменения. Я пока не готов предложить полное решение, но моя философия Логоса подсказывает: порядок заключается в устранении противоречий. Мы должны создать систему, которая будет стимулировать развитие, а не препятствовать ему.

— И что ты предлагаешь? — спросил отец, слегка приподняв бровь.

Я вздохнул, осознавая вес момента:

— Это пока только мысли, но я хочу исследовать арендные отношения как возможную альтернативу рабскому труду, — продолжил я. — Если мы начнём передавать землю арендаторам, мы сможем сократить зависимость от притока рабов. Люди, получившие землю в пользование, будут заинтересованы в её развитии, ведь их благосостояние напрямую зависит от урожая. Но для этого нужно пересмотреть нашу налоговую систему: рост производительности не должен оборачиваться дополнительным бременем.

Отец задумчиво кивнул.

— Ты осознаёшь, Коммод, что такие изменения потребуют не только экономических реформ, но и политической осторожности. Местная знать может воспротивиться.

— Да, — согласился я. — Это ещё один вопрос, который нужно изучить. Как сочетать интересы знати с интересами Империи? Здесь нет места поспешным решениям.

Фабий задумчиво произнёс:

— Ваши идеи, цезарь, впечатляют своей глубиной. Это будет нелегко, но с такой философией есть шанс найти баланс.

Отец скрестил руки и с одобрением посмотрел на меня.

— Ты удивляешь меня, Коммод. Похоже, что твои занятия с Фабием и Рустиком принесли плоды. Продолжай работать в этом направлении. Если ты хочешь преобразовать Империю, делай это разумно и последовательно. А я поддержу тебя, если это принесет благо и мир Империи.

— Благодарю, отец, — ответил я, чувствуя, как растёт моя уверенность. — Я запишу свои мысли и продолжу обучение. Это только начало.

Мы закончили разговор, но в глубине души я знал, что сделал первый шаг к созданию нового порядка, который изменит судьбу Империи.

Глава 20

930(177) март, Рим, домус Секста Клавдия Публия

Триклиний дома Секста Клавдия Публия был наполнен мягким светом бронзовых светильников, мерцающих в полумраке. Мозаичный пол изображал сцены из великих побед Рима: триумфаторы, славящие Юпитера, казались ожившими под ногами. На стенах фрески с мифологическими героями, намекающими на величие хозяина дома и его гостей.

Кушетки в форме буквы "U" были обиты алой шерстью с золотистой вышивкой, символизирующей сдержанную роскошь. На каждой лежали подушки с узорами ветвей лавра и дуба — знаков добродетели и силы. Центральное место занимал Клавдий, с холодным, задумчивым выражением лица.

На низком столике из кипариса стояли серебряные кубки с испанским вином, блюда с чёрными оливками, инжиром, жареными перепёлками, приправленными сирийскими специями, и корзины с хлебом. В комнате витали запахи сандала и благовоний, создавая атмосферу торжественного уюта.

Голоса гостей звучали негромко, но напряжение висело в воздухе.

— Друг мой, — начал Луций Анций Регул, откинувшись на кушетку. — Ваше лицо полно тревоги. Раз вы собрали нас для разговора, то он, без сомнения, о Императоре. Или я ошибаюсь?

— Ты не ошибаешься, Анций, — произнёс Клавдий, делая знак рабу наполнить кубок вином. — Триумф Марка Аврелия поражает размахом, но разве он подобен триумфам Траяна? Это насмешка над традициями.

— Ты о Коммоде? — усмехнулся Гай Фабий Курион. — Мы знаем твоё неудовлетворение им.

Клавдий поднял кубок, но не выпив, поставил его обратно.

— А разве мало причин? Он молод, амбициозен, умен, и это делает его ещё опаснее. Вы следите за настроениями в легионах? Даже те, что считаются лояльными Сенату, теперь пропитаны философией нео-стоицизма. Все только и говорят о значимости легионов в новом порядке Империи. Конечно, легаты и трибуны поддерживают нас, но что они могут, если легионеры видят своим героем цезаря?

— Легионы — это серьёзно, — задумчиво сказал Курион. — Но полагаться на них следует в последнюю очередь. Никто не хочет повторения времён Юлия Цезаря.

— Я не знаю как так быстро все меняется, — вздохнул Анций, — уважение легионов нужно заслужить кровью на полях сражений. Мы привыкли к тому что это занимает много времени, но не замечали, как Марк Аврелий затенял Коммода от нас.

— Я против войны, — твёрдо произнёс Курион. — От неё все устали. Император и его сын приносят мир. Кто поддержит нас, если мы будем выглядеть врагами этого мира?

Клавдий скривился:

— Это не мир, это начало тирании. Если ты не видишь, Курион, как философия нео-стоицизма выдавливает Республику, то ты уже её часть.

Курион поджал губы, но промолчал. Он был против ослабления Сената, но ему импонировала новая философия: она давала шанс бороться с христианством, которое он ненавидел. Его жена увлеклась этим учением, и это принесло разлад в семью. Если философия Логоса могла восстановить мир в его доме, он готов был её поддержать. А также Коммода, но умеренно.

Он бросил взгляд на молодого мужчину в углу, который слушал молча. Это был зять Клавдия, Марк Юний Крисп, недавно назначенный на должность в провинции.

— Ты привёл нас сюда, Клавдий, чтобы что-то предложить? Или это просто банкет разочарованных? - спросил Курион.

Клавдий встал.

— Я привёл вас, чтобы предупредить. Если мы не найдём способ защитить наши интересы, следующий триумф закрепит не только сына, но и его порядок. Тогда Сенат станет местом молчания и поклонов.

— Вы предлагаете объединиться? — спросил Крисп. — Но кто наш союзник в эпоху Логоса?

Наступила тишина. Сенат не был бессилен, но перед лицом Императора он был слаб.

— Может, нам создать философию, где главный — Сенат? — осторожно предложил Крисп.

Клавдий закатил глаза.

— Ты предлагаешь воевать с ним там, где он силён? Скажи, как глубоко ты изучал философию, чтобы опровергнуть его тезисы?

— Я не философ, — признался Крисп. — Но мы можем заплатить философам.

— Это пустая трата, — сказал Анций. — Все виднейшие философы на стороне Логоса. Они видят его преимущества, – не согласятся ни за какие деньги браться за такую работу. Слабых же нанимать опасно: их разобьют, и это только укрепит Императора. Публий прав, не стоит лезть в это поле.

— Возможно, у Коммода есть слабости? — предложил Курион.

— Я о таких не знаю, — ответил Публий, пригубив вино. Его голос звучал спокойно, но твёрдо. — Цезарь ведёт себя как примерный сын.

Все молчали, обменявшись взглядами. Каждый из них в меру сил и возможностей наблюдал за молодым Коммодом. И действительно, никакого поведения, которое можно было бы поставить ему в вину, пока не наблюдалось.