Я заглянул ей в глаза. В них больше не было яркого, восторженного света, с которым она пришла в мой бывший бар в первый день работы. Привези Феликс её сейчас, у меня не было б ни капли сомнений, что она справится с работой официантки.

– Ты сказал, что мы как ёлочные игрушки. Праздник кончился – и мы не нужны.

– Мало ли что я говорил? – отмахнулся я.

Она помотала головой:

– Нет, я всё время об этом думаю. Я не понимала, пока ты не сказал. Мы и правда «люди на сезон».

– Лучше б я промолчал.

Она пропустила эти слова мимо ушей.

– Ты прав. Мы все – ёлочные игрушки, сверкаем на ёлке, а разобьёмся – так и не жалко.

– Тань! – Господи, я впервые назвал её по имени, потому что мне надо было, чтобы она меня сейчас услышала, как услышала тогда, когда я ей втирал про эту дурацкую коробку. – Мы люди – и они люди, мы живём от сезона к сезону – и они живут от отпуска до отпуска. Нет никакой разницы. Не грузись.

– Не могу! Я не дешёвая игрушка, у меня есть цена!

Она капризно, по-детски стукнула кулачком по столу, только ничего детского не было ни в злых её глазах, ни в заострившихся чертах лица.

– Прости, – сказала она. – Арсений предложил мне уехать.

– Куда? – этот глупый вопрос вырвался сам.

– К нему. У него в подмосковье красивый двухэтажный дом, он хорошо зарабатывает.

– Он тебя замуж зовёт, что ли? – удивился я.

– Нет. – она закатила глаза и выпустила воздух сквозь сжатые губы. – Я б и не согласилась.

– Ничего не понял. Ты просто полетишь с ним, чтоб пожить в его доме под Москвой?

– Я ещё ничего не решила!

Она вдруг схватила мою руку.

– У тебя есть что-нибудь покрепче? Мне сейчас очень надо.

Я ушёл за стойку и плеснул в бокал коньяка. Мне не нравился этот разговор, но я не мог его оборвать – до сих пор я чувствовал дурацкую, никому не нужную и толком необъяснимую ответственность за свою бывшую официантку. Бабочка сидела за столом, голова в полоборота. Я глянул через дорогу и увидел в глубине соседнего бара Арсения. Он стоял в арке, обрамлённой ветвями райских деревьев и смотрел на нас. Поймал мой взгляд и исчез. Я протянул Бабочке бокал, она выпила его залпом, захлебнулась воздухом, хлопнула, выдохнула, сказала: "Спасибо!".

– Дело твоё, – сказал я, опустившись на стул. – Не дешевишь?

– А больше никто не предлагает! – зло ответила она.

Вот она, взрослость, когда у всего появилась цена – у чувств, жизни, тела. Под вечер я заметил на пляже Арсения. Он сидел на топчане, зябко кутаясь в махровое полотенце, и я присел рядом.

– Когда уезжаешь? – спросил я.

– Послезавтра.

Арсений протянул мне ополовиненную бутылку виски, но я отказался, и он, пожав плечами, присосался к горлышку.

– Что-то ты не сильно рад.

– Я рад, – сказал он. – Я очень рад. Она сказала?

– Да.

– Значит, решилась.

– Думаешь, полюбит?

Он посмотрел на меня как на идиота.

– Ты сейчас серьёзно? – спросил он. – Посмотри на меня.

Он скинул с плеч полотенце, обнажил красноватое конопатое пузо, вислые сиськи, торчащий бледной загогулиной пупок. Смотреть на него было не слишком приятно. От этого дряблого тела, и от вызова в его глазах, а ещё больше от того, что кроме вызова там было и требование пожалеть его, я разозлился.

– Что я должен увидеть? Займись собой. Кончай бухать, пойди в спортзал – деньги у тебя на это есть. Найми тренера.

– Хорошо тебе судить. Вам, красавчикам, всё легко – девчонки сами вешаются. Зал-шмазал… Ничего не изменится! Ни-че-го! Так хоть на время она моей будет. Не за деньги…

– А за деньги, – закончил я за него. Я встал и заботливо укрыл его сброшенным полотенцем. – Мне, в принципе, похрену, – сказал я тихо, безуспешно пытаясь поймать его взгляд. – Я вообще не знаю, какого пошёл с тобой разговаривать. Какое-то дурацкое чувство у меня, что каждый из вас что-то ценное и невосполнимое сейчас на кусок пустоты меняет, но дело ваше. Что я вам, папа, что ли? Отдыхай, Арсений! – Похлопал я его по плечу и ушёл к себе.

Он долго сидел там же, сгорбившись под аляповатым пляжным полотенцем – время от времени запрокидывал голову, и тогда блестело в закатных лучах тёмно-зелёное стекло.

Через два дня Костя приехал в прекрасном расположении духа.

– Сегодня гуляю! – заявил он с порога. – Решил проблему с зимним баром.

Готов работать со мной дальше?

– С радостью! – искренне ответил я.

– Тогда неси… Что у нас там осталось подороже? Давай "Курвуазье" и два бокала.

– Кого-то ждёшь?

– Тебя.

– Я на смене.

Он комично заозирался по сторонам, потом выдал:

– Так нет никого – конец сезона! Твоя работа сегодня – пить со мной.

Я взял бокалы, собрал на пустой кухне немудрёную закуску – повара отпустили неделю назад, официанток отменили на прошлой смене.

Вернулся к Косте, на всякий случай вопросительно посмотрел на него, но получил недвусмысленный жест: садись. Я разлил коньяк, подцепил кусочек сыровяленной колбасы.

– Сезон умер! Да здравствует зимний сезон! – провозгласил Костик, и мы сдвинули бокалы.

Через полчаса я притащил пледы – с моря неслабо задувало. Я хотел уже опустить экраны и со стороны дороги, но Костя остановил меня:

– Подожди, – сказал, – у соседей какая-то движуха, давай посмотрим.

Сначала Феликс привёз хозяина. Тот бросил неприязненный взгляд на меня с Костей и вошёл внутрь. Может, это был его обычный взгляд – других я ни разу не видел. Внутри заметались люди – в "Райском уголке" до сих пор работала полная смена. Потом подъехал мерседес, из кабины выскочил водитель, распахнул дверь, и из салона выбрался Арсений. В этот раз он был не в плавках, как я привык его видеть – джинсы, кросовки, клубный пиджак, белая рубашка с расстёгнутым воротом. Сейчас он выглядел настоящим гостем из столицы, даже не по тому, что он на себя натянул, а как это на нём выглядело. Опытный бармен местного от приезжего всегда на глаз отличит.

– Ух, ты смотри, зарисовался – не сотрёшь! – восхищённо протянул Костя.

– Это ради кого такой парадный выезд?

– Скорей всего, ради Бабочки, – ответил я.

– Умеет… – Костя с уважением отсалютовал мне бокалом.

Хозяин с Арсением сели за столик. Арсений получил пачку счетов, Бабочка принесла калькулятор и скрылась на кухне. Они долго тыкали друг другу бумажки и стучали по кнопкам, потом Арсений бросил на стол пачку денег и провёл ладонью. Жест недвусмысленно говорил: "Всё". Хозяин поджал губы, но взял деньги и положил в карман. Арсений встал, протянул руку. Хозяин не сдвинулся с места. Арсений тряхнул рукой. Хозяин сунул ладони подмышки.

– Кажется, дружба кончилась, – констатировал Костя.

– Похоже на то, – ответил я и подлил в бокалы.

Арсений вышел из бара, под руку его держала Бабочка. Хозяин так и сидел, нахохлившись, за столом. Бабочка вдруг вскинула руку с задранным средним пальцем. Арсений предупредительно открыл перед ней дверь машины. Бабочка повернулась, увидела меня. Я отсалютовал ей бокалом, но она опустила взгляд и скользнула в салон. Следом залез Арсений, и машина укатила.

– Изгнание из рая! – расхохотался Костя.

– Какое изгнание? – отмахнулся я. -Адам с Евой повзрослели, детство кончилось, вечной жизни, оказалось, нет, а, чтобы жить дальше, надо продавать себя.

– Жестоко, – усмехнулся Костя, – но по сути верно. Поверь отцу двух повзрослевших дочерей. За детей!

Мы сдвинули бокалы.

– Не знаешь, почему так грустно? – неожиданно для самого себя спросил я.

– Знаю. Взросление всегда грустно, потому что оно так же необратимо, как старость и смерть, а у нас коньяк кончился.

– Попроще есть. Пойдёт?

– Неси!

Я ушёл за стойку, где стояли коробки с завёрнутыми в бумажные полотенца бокалами. Завтра я упакую, что осталось, и грузовик увезёт всё летнее в зимний бар. Жизнь продолжается, Костя договорился.