– Нафиг надо.

– Типа ты не обсчитываешь?

– Обсчитываю, бывает. Знаешь, когда чел часами льёт мне в уши про свою конченную жизнь, я могу приписать ему пару бокалов, с него не убудет.

Психологи за такие сеансы берут дороже. А то, что сделала ты – тупо нереально.

Бабочка больше не жжёт меня глазами, она смотрит на бредущих мимо туристов – бледных сегодняшних, вчерашних, как перезревшая хурма в расползающейся кожице, двухнедельных, цвета старой шоколадной плитки, буро-фиолетовой с проседью.

– Они всё равно тут все деньги спустят. Почему мне не забрать немножко?

Я молчу.

– Ненавижу!

И впрямь ненавидит. Губы трясутся как после встречи с мясником, глазащёлочки – чёрные щёлочки, злобные – и лицо постарело, осунулось.

– Вижу, синдромом ёлочной игрушки накрыло.

– Чем?

Она удивлённо посмотрела на меня, и ненадолго, на пару секунд, злобная жадная тётка исчезла, выглянула девочка-бабочка.

– Издержки жизни на курорте. Сезон начался – достали тебя из коробки туристов радовать. Закончится – обратно положат, до следующего сезона, и вспоминать не будут.

– И чё делать?

– Да ничё! Виси и радуйся.

– Не хочу! Хочу, как они.

Мимо, плотоядно улыбаясь Бабочке, прошёл усатый дедок, его злобными тычками гнала шипящая тётка, похожая на сдувающийся аэростат.

– Правда, что ли? – Я проводил их взглядом. – Работай иди – они к нам заворачивают. И не вздумай со счётом химичить. Эта с калькулятором считать будет.

***

Я полностью рассчитался с хозяином и был готов уйти. Костя сдержал слово и сохранил за мной место, но пришлось выйти ещё на одну ночь, пока не привезли замену. Оказалось, не зря. Под утро, когда затихают даже цикады, к бару подкатил сверкающий кабриолет со столичными номерами. Из него выбрались трое парней, на каждом шмота больше, чем, на лям. Бабочка в это время в соседний бар бегала за топпингом.

Тот, что был за рулём – классический скуластый красавчик-блондин – вдруг легко подхватил её на руки и закружил. Бабочка взвизгнула и, хохоча, заколотила его свободной рукой по плечу. Он поставил её на землю, но моя официантка уйти не спешила. Парень, высокий, мускулистый, нависал над ней, и она стояла, задрав к нему личико, и даже из-за стойки я видел, как сияют её глаза. А ещё видел, как, пихая друг друга в плечо, стоят чуть поодаль два его друга и о чём-то перешёптываются.

Бабочка забежала в бар, парни остались снаружи. Она подошла ко мне и, глядя умоляющими глазами, попросила:

– Можно я на полчасика уйду? Пожалуйста-пожалуйста!

– Зачем?

– Мальчики меня пообещали на машине прокатить. Я только тут, по пляжу, проедусь, и сразу вернусь! Ну пожалуйста!

Наверное, я циничный и прожжёный, а, может, просто опытный, и тоже катал так девчонок, хоть и не на такой крутой тачке. Просто у Бабочки такого опыта нет. Она смотрит на меня глазами, в которых нет ни капли понимания, куда и зачем повезут её эти три принца на белом спорткаре, и я просто отвечаю: "Нет".

Выслушал о том, что она никогда не ездила на кабриолете, о том, что Марик хороший, и у него такая милая улыбка, о том, что с ней ничего не случится, о том, что я ей не папа и не мама. На это я смог ответить:

– Не папа и не мама. Я тебе бармен, старший смены, первый после хозяина.

После смены – хоть укатайся. Сейчас – работать!

– Так нету ж никого!

Этот Марик подходит ко мне, облокачивается о стойку.

– Чел, не душни! Отпусти девчонку, – говорит он мне и улыбается.

Странно, но ничего милого я в его улыбке не вижу. Это улыбка обжоры, который занёс ложечку и готовится погрузить её в нежную мякоть тортика.

Может и ладно, мне какое дело, вот только у входа ещё два таких же сладкоежки дурачатся, ногами машут, у них тоже ложечки, им тоже хочется тортика.

– Отпусти красавицу, покатаем и вернём.

На слове «покатаем» парень, ухмыляясь, ткнул языком в щеку изнутри.

Бабочка смотрит на него восхищёнными глазами, она ту щёку не видит. Один из его друзей у входа заехал второму ногой в ухо, схватил за шею, притянул к себе, по спине хлопает. Слышу: "Брат, прости!". Они ж как братья, а у братьев все общее.

Парень кладёт на стойку два косаря.

– Компенсация за неудобства, – говорит.

Я сдвигаю деньги к нему. Эх, взял бы хозяин пенсионерок официантками, работал бы я с бабулями и бед не знал.

– Иди на кухню, набей салфетницы, – говорю Бабочке. Она, надув губы, топает в указанном направлении. – Не поедет она, – отвечаю Марику. – Не имею права. У нас камеры. Отпущу – потеряю работу.

– Было б что терять, – сплёвывает Марик. – Хрен с тобой. Да и мелкая она какая-то.

Тут и спорить не с чем: и работа дерьмо, и хрен со мной, и Бабочка мелкая. Поищите, ребят, кого покрупней. Перегазовывая и кашляя, они срываются с места и укатывают, а старшая официантка говорит:

– Зря ты, взял бы деньги.

– Ты понимаешь, что они бы с ней сделали?

– Ну и ничего, не стёрлась бы. Поумнела б, может. А ты чего так её опекаешь? Сам что ли потрахиваешь?

Из кухни высунулась надутая Бабочка, сгрузила на стойку десяток набитых салфетниц и снова скрылась.

– Не, эта ещё нетронутая. И за что ей столько счастья? У меня такого ангела-хранителя не было.

Я промолчал. Это моя последняя смена – завтра я переберусь в бар напротив, к живому и человечному Косте, и забуду этот "Райский уголок" со всеми его животными, живыми и нарисованными, как страшный сон. На том и Бабочкина опека кончится, дальше – сама. Я неправильное прозвище ей дал. Гусеница она, только пора уже вылупляться.

Через день я сменил бар. Теперь вместо райских кущ меня окружали патронташи, муляжи ружей, битые молью чучела, но я быстро перестал обращать на них внимание. Здесь, в этой нелепой обстановке охотничьего клуба на пляже, я понял, каким удушливым воздухом я дышал на прежнем месте. Работать у Кости было легко и приятно.

Через узкую дорожку, за косой решёткой по-прежнему прятались от злого хозяина в кустах добрые звери, устало взмахивала крыльями Бабочка, юркой крыской сновала её опытная напарница. Я наблюдал за ними, как смотрит посетитель зоопарка за его обитателями – с интересом, жалостью и облегчением, что между мной и зверями – решётка.

За стойку там встал новый бармен – болезненно худой парень с затравленным взглядом, и я сделал очень неприятное открытие: я понял, по какому признаку хозяин "Райского уголка" нанимает барменов. Понял и дал себе слово, что никогда больше я не позволю страху отразиться в своих глазах, никогда не вскину виновато брови – ни одна работа не стоит этого, ни один хозяин не достоин.

На третью смену в мой бар заглянул неожиданный клиент. Дело было утром, пересменка закончилась. С моря дул холодный ветер, и я раскатал с той стороны мутные полиэтиленовые экраны, а, когда обернулся, увидел Бабочку.

– Привет! – слабо пошевелила она пальцами.

– Привет, – ответил я. – Соскучилась?

– У тебя есть время?

Я оглянулся на пустой пляж. Ночной шторм намыл кучи водорослей и их никто не убирал. Конец сезона – туристы ходят по музеям, напиваются в номерах, а наши распахнутые всем ветрам бунгало стали неуютны. Скоро мы раскрутим столы, скатаем навесы, упакуем в ящики бокалы и кофейные чашки, обмотав их бережно бумажными полотенцами. Заказанный грузовик вывезет всё летнее в какой-нибудь пустой гараж, и будет оно припадать пылью в темноте до следующего мая.

– У меня есть всё время мира, – ответил я ей строчкой из моей любимой песни.

– Столько не надо, – улыбнулась она. – Сделаешь кофе?

Мы сели за столик, она долго, уставившись в стол, мешала в чашке давно растворившийся сахар. Потом, наконец, подняла глаза.

– Мне нужен дружеский совет, – сказала она.

– Неожиданно. Почему я?

– Оказывается, больше не к кому… Ты умный, и, кажется, тебе от меня ничего не нужно.