"Вы охренели?! – кричу я им. – Там очередь перед стойкой уже!" Официантка мчится в зал, повар с каменным лицом встаёт, берёт пакет с фермерскими яйцами и ставит на весы. Он внимательно вглядывается в меняющиеся цифры. Я обречённо машу рукой, заглядываю в шхеру, где отсыпаются после смены официантки. Бабочка сидит на нижней койке, и, зажмурившись, безмятежно подпевает чему-то англоязычному. Я трясу её за плечо, она открывает глаза, в них удивление, наверное, от того факта, что я до сих пор жив.

– Иди работай, – говорю. – Они ушли.

Как ни в чём не бывало, хватает поднос и вприпрыжку бежит в зал.

Недолговечно детское горе. Пока стою, приходя в себя, заглядывает официантка:

– Выйди, тебя Костян зовёт.

– Кто? – не понял я.

– Ну Костян! Хозяин "У охотника".

Я вылезаю за стойку. Стоит мой спаситель, суёт деньги. Я мотаю головой, он перегибается через стойку и суёт их под клавиатуру.

– Подумай над моим предложением! – кричит он и уходит.

Толпа беснуется, диджей уже на месте, машет руками, Бабочка порхает по залу, танцуя на ходу, повар храпит на кухне – будто и не было ничего.

Только я вспоминаю тихое и тяжёлое, как камень, "сочтёмся" и с тоской думаю, что не ту работу себе выбрал. Выйдя из ступора, натыкаюсь на любопытный взгляд официантки.

– Что он тебе предложил?

– Работу.

– Тю, и ты думаешь? Иди, он нормальный.

Утром приехал хозяин, ещё более угрюмый, чем обычно. Позвал за стол, долго сидел, уставившись на меня и не мигая, чтоб я полностью проникся моментом, потом пододвинул ко мне стопку счетов:

– Где счёт Лупатого?

– Кого? – не понял я.

– Мясника, с которым у тебя конфликт был.

Я выудил одну из бумажек и протянул ему, он глянул, с показной усталостью потёр глаза.

– По твоей вине мы потеряли постоянного клиента. Постоянного жирного клиента!

– Он приставал к официантке!

– Я этого не вижу, зато вижу счёт. Хороший такой счёт!

– Он чуть не изнасиловал нашу официантку!

– Расскажи-ка поподробнее. Он прям тут начал её насиловать? Разложил на столике, стянул трусы…

– Он её облапал. Что я должен быть делать? Позволить ему распускать руки?

В его глазах не было ничего: ни понимания, ни сочувствия, ни хоть какихнибудь эмоций – глаза варана, ползущего за тобой, пока ты дохнешь.

Никакие объяснения ему не нужны.

– Ты не смог разрулить непонятку, не обижая уважаемых людей. Сумму этого счёта в пятикратном размере я вычту из твоего дохода. Иди сдавай смену.

Я только отошёл к стойке, и в бар зашёл мой ночной спаситель.

– Накосячил? – спросил он, кивнув в мою сторону.

– А то ты не знаешь, – неприязненно ответил мой хозяин.

– Знаю. Хочу у тебя его забрать.

– Не пойдёт. Он мне денег должен.

– Много?

Хозяин назвал сумму. Слышу протяжный свист, недовольное бурчание:

"У себя в рыгаловке свистеть будешь".

Сосед посмотрел с сомнением в мою сторону и покачал головой:

– Не, не готов.

Хозяин небрежно махнул рукой, подавая знак, что аудиенция кончена, и "Костян" ушёл, поджав виновато губы, а из шхеры выпорхнула улыбающаяся Бабочка в ярко-жёлтом купальнике, с полотенцем на шее, и улетела на пляж.

Смену за сменой я расплачивался за своё мушкетёрство. Денег оставалось едва на проезд и дешёвый перекус. Официантки с поваром дербанили по утрам чаевые, а я высчитывал, сколько денег мне ещё осталось до свободы.

Работать тут дальше я не собирался. Не возьмёт Костян, и хрен с ним, как-то выживу, хоть зимой баров и в разы меньше, чем барменов.

К "бархатному сезону" поток туристов стал пожиже, а публика посолидней.

У диджея пошёл период "Дискотеки девяностых" да шансона, и совсем не французского, а Бабочка сделала неприятное открытие: её улыбка действует не на всех.

– Это что ещё за фокусы?! – Уже потому, как поспешно и незаметно Бабочка проскользнула в кухню, я понимаю, что передо мной её жертва.

Разъярённая дама трясёт у меня перед носом счётом, который я выписал пару минут назад – Колыхается пересушенная кожа на предплечьях, плещутся морщинистые коричневые медузы в чашах купальника. Всегда было любопытно: в скольких метрах от кромки воды у людей включается стеснение. Что в счёте я и так догадываюсь – за стенкой кухни тишина, какой не бывает в пустых помещениях. Когда так тихо в детской, страшно открывать дверь.

– Позвольте, я посмотрю.

Я расправляю на столе смятый бланк. Единичка исправлена на четвёрку, тройка на восьмёрку, ещё одна единичка стала кривоватой семёркой, и всё не слишком умело. Итоговое число переправить не удалось, и оно тупо оторвано и в оставшуюся узенькую полоску вписано новое. В такой ситуации что ни сделай – всё плохо, а я так и не научился премудрости нагло смотреть в глаза и не краснеть. У дамы раздуваются ноздри, как акула чует слабый запах крови подраненной жертвы, так она слышит кислый запашок моей вины. Пусть не за себя, но без разницы. Злой стыд врезал по ушам, они запылали, и это ещё больше раззадорило обсчитанную клиентку.

– Разожрались на наших харчах, стыд потеряли! – радостно наращивая обороты завела она. – Мы с супругом кормить дармоедов не намерены!

Супруг сидит за "один-два", понуро смотрит в стол – крашенные виски, тело с безнадёжными попытками сохранить форму под натиском домашних котлет. Бабочка-дурочка думала продать одну улыбку по цене часа эскорта с завершением, и кому? Стареющему каблуку с женой, опытной скандалисткой! Клиентка сразу разъяснила мой внутренний вопрос:

– На несколько минут отошла – и на тебе!

Сумма их счёта ушла в минус вместе с тёплой бутылкой дорогого шампанского, которое пришлось оттирать под стойкой тряпкой. Простояла б она на полке ещё несколько сезонов, никому не нужная, не накосячь моя дорогая официантка. Выпроводив обсчитанных, захожу на кухню. По тому, как таращит выцветшие глаза повар, прикидываю, что под лежаком уже лежит пустой пузырь. Бабочка сидит со стаканом и невинно хлопает ресницами.

Кладу перед ней счёт и жду.

– Ну не получилось, – говорит она и с хлюпаньем втягивает сок.

– Ты не врубаешься, что это тупо?

– Ну зафакапила, бывает.

Я смотрю ей в глаза – они тёмные и холодные. Мне хочется увидеть там хоть какой-то проблеск вины, чтобы пробить, заставить прочувствовать, но нет: стальная броня, и броня не ребёнка, не знающего, что добро, что зло. Тут всё познано и отброшено, потому что скучно.

– Сумму в счёте видишь? – тыкаю пальцем в корявые цифры. – Они не заплатили, плюс пузырь "Моёта" за десять косарей. Эти бабки ты мне должна.

– С чего это? – возмущается она.

– С того, что я твои косяки покрывать не буду!

– Там счёт не на эту сумму был!

– Не знаю. Не помню. В счёте эта сумма стоит.

– У тебя есть копия!

Я беру её за руку и выволакиваю наружу. От пляжа бредет унылый Арсений, но ловит мой тяжёлый взгляд и разворачивается обратно.

– Что с тобой происходит?

Бабочка смотрит на меня с детской злостью, но слова взрослые, хабалистые:

– Всё б нормально было, он в счёт не смотрел, на сиськи пялился.

Отлистал бы не глядя, если б не припёрлась его кастрюлька.

– Кто?!

Словечко больно знакомое. Вторая моя официантка, которая во что только не вляпывалась и откуда только не выползала, зовёт так жён клиентов. Ну а кто ещё малу?ю дурочку жизни научит? Вот и она, только вспомни – уже высунула из норки любопытную мордочку – за ученицу переживает.

– Что в зале – нет никого? – спрашиваю её.

– Не-а, – говорит.

– Ну иди тогда салфетки разложи.

Исчезла, но больно тихо за стенкой – стоит уши греет.

– Морали мне читать будешь?

Никогда такой Бабочку не видел: губы сжаты в тонкую линию, глаза сощурены, набычилась. Молодая девчонка совсем – сколько ей? семнадцать? – а уже вижу хамовитую тётку, которая из неё лезет. Может и во мне сидит злобный ядовитый старик, смотрит из моих глаз и только и ждёт момента, чтобы выбраться наружу? Мотаю головой, отгоняя дурные мысли: