С тех пор Арсений из бара больше не уезжал. Не знаю, как на другой смене, а на нашей он целый день бродил по залу, а по ночам спал на надувном матрасе за стенкой. Он рассказывал свои истории, но сбивался и замолкал, только появлялась Бабочка. Взглядом, полным боли и тоски, он следил за ней, густо краснел, ловя мой взгляд, и сразу заказывал выпивку. Пил недорогой виски, опрокидывая в раскрытый рот и занюхивая запястьем, все больше и больше пьянел, но каждый раз, когда я думал, что вот, сейчас Арсений наберётся смелости и подойдёт к Бабочке, он сползал со стула и, шатаясь, уходил к морю.

Так смена шла за сменой. Старшая официантка научила Бабочку своим нехитрым премудростям. Теперь, получив наличные со сдачей, она тоже поправляла салфетки, переставляла кувшинчик с цветочками – делала что угодно, лишь бы клиент сказал "Спасибо", на что улыбалась и отвечала:

"Это вам спасибо!", ведь "Спасибо" клиента – это "сдачи не надо".

Улыбаться Бабочка умела. От её улыбки невозможно было не улыбнуться самому, и, конечно, почти всегда сдача оставалась у неё.

Один раз, когда Арсений остужал голову в море, а все столы были помыты, заготовки сделаны, салфетки расставлены, Бабочка сидела на пустой кеге и сосредоточенно чиркала что-то в блокноте.

– Чаевые считаешь? – подколол я её.

– Не, рисую.

– Покажешь?

Она протянула блокнот:

– Смотри.

Конечно же там были бабочки. Большие и маленькие, на удивление хорошо нарисованные.

– А где живот? – спросил я.

Она растерянно на меня посмотрела, растерянность сменилась пониманием, и по центру листа появился закрашенный кружок.

– Что это? – теперь не понял я.

– Пупок!

Всю смену я ходил и улыбался, а около часа ночи случилось то, чего я так долго опасался. В этот вечер не случиться чего-то плохого не могло.

Бывает что-то в воздухе, от чего люди, пьянея, не веселеют, а наливаются дурной злобой.

Воздух в баре искрил и пах скорой дракой. Танцпол был пуст, по кухне заказов почти не было, с бара в зал шёл крепкий алкоголь. Диджей поставил немецкое техно и свалил курить, по времени скурил, наверное, пачку. Моя опытная официантка ходила с каменным лицом и особенно старательно никого не касалась, одной Бабочке всё было ни по чём – то там, тот тут среди сгорбленных спин мелькала её светящаяся в ультрафиолете футболка.

Я достал из морозилки ещё две заиндевевших бутылки водки и сунул на их место тёплую, а, когда закрыл дверь, а за ней стояла Бабочка. Её била крупная дрожь, ручки сжались в кулачки, глаза полны слёз. Странным движением, как сломанная механическая кукла, она дёргала подбородком в сторону зала и повторяла:

– Он… Он…

– Что "он"?! – спросил я как можно строже. На стойке лежал целый веер невыполненных заказов и истерика официантки мне была совсем не в кассу.

– Он…

Я сунул ей стакан с водой:

– Выпей, выдохни и скажи, что случилось.

Дробно стуча зубами, она выпила и выпалила:

– Он меня облапал! Усадил на колени и облапал! Он… рукой… залез ко мне… в трусики!

– Кто он?

– Мужик, пьяный, с "два-три".

Третий стол во втором ряду. У стойки ждала свой заказ вторая официантка.

– Знаешь, кто на "два-три"? – спросил я.

– Знаю. Мясной павильон держит на рынке, редкий мудак, и дружки такие же.

– Возьмёшь?

– Щас. Её стол, пусть учится.

Я посмотрел на Бабочку, и она замотала головой:

– Нет-нет-нет, я и близко не подойду, я лучше прям сейчас уволюсь.

Выхода у меня не было. На охране хозяин экономил, а я – не боец ММА.

Хилый диджей, две официантки, да повар, который в кухню боком входил – вот и вся моя армия. Я выудил счёт столика "два-три", сумма на нём стояла приличная – я за две смены столько не заработаю – и пошёл.

За столом сидят четверо здоровенных мужиков. Есть такая порода богатырей, свининой откормленных, водкой проспиртованных – кулаки с пивную кружку, ряха отпескоструена, на коленях – десятивёдерное тугое пузо. Вроде, и сала там на среднюю хрюшку хватит, а силы в ручищах немеряно. На меня и одного б хватило, а их четверо. Стою перед ними в чёрной жилетке, да в бабочке, уместный, как императорский пингвин в клетке с медведями. Один, что с краю, поднимает на меня голову, поднимает тяжело: в счёте два литра бурбона, семь кружек пива.

– Слышь, халдей, – говорит, – мелкую позови, мы не договорили.

Я, как могу твёрдо, а значит совсем не твёрдо, и чуть не сорвавшись на козлетон, отвечаю:

– Она не будет обслуживать ваш стол.

Сложив руки на груди, он смотрит на меня, как на неведому зверушку.

– Ты, наверно, не понял. Мелкую сюда зови.

Я кладу на стол счёт.

– Оплатите, пожалуйста, и я прошу вас покинуть наше заведение.

Он с преувеличенным вниманием вглядывается в бланк и переглядывается с друзьями:

– Не, слышали?

Все громко ржут.

– Слышь, ищи работу, придурок… Лежачую. Первое, что я сделаю – сломаю тебе ноги.

Он вцепляется руками в стол, и мне кажется, что сейчас столешница хрустнет и разломится. Я оглядываюсь. Из проёма кухни высунула испуганную мордочку вторая официантка, Бабочки и повара не видать, диджейский пульт по-прежнему брошен, и я всерьёз начинаю беспокоиться о здоровье диджея – столько курить! Арсений, пьяный в дымину, спит где-то там на своём матрасе, на его счету сегодня стало на ноль семь вискаря больше, да и какой из него боец?

Мне ужасно хочется сохранить и лицо, и морду – она у меня вполне востребованная, и девчонкам нравится, но я понимаю, что чем-то одним придётся пожертвовать. Скорей всего, вместе с ногами. Как пленный солдат на допросе повторяет личный номер, я твержу: "Оплатите, пожалуйста, счёт и покиньте заведение", прекрасно понимая, что платить никто не будет, а из заведения вынесут меня.

Обидчик Бабочки поднимается, нависает надо мной, от него несёт водкой и кровью – запах сырого мяса въедается в кожу, его не вывести. С него могли б писать Халка – двухметровая гора мышц. Кругом толпа, но за бармена никто вписываться не будет: бармены гады, они обсчитывают и не доливают, на клиентах наживаются, официанток тискать не дают.

– Слышь, я пока по-хорошему… Мелкую сюда гони быстро.

– Она не проститутка.

– Она офси… Офсянка. – Почти "овсянка", но смеяться не хотелось. – Не хрен недотрогу строить. Если такая нежная, пусть в библиотеке работает.

Давай, халдей! Ещё есть шанс на своих ногах уйти.

Я снова завожу:

"Оплатите, пожалуйста счёт", – я ничего больше сказать не могу, да и смысла нет, повторяю эту фразу, как мантру, за неё кое-как и держусь, и тут на плечо мне ложится чья-то рука и сдвигает в сторону, а на моём месте оказывается какой-то пузатый коротышка. За ним ещё один человек, в котором я узнаю хозяина соседнего бара.

– Ща разрулим, – говорит он, – ща кум ему разъяснит про места, где тот не был.

Случилось чудо: Бабочкин обидчик сник, осел на стул, и теперь коротышкакум нависает над ним, а здоровяки-друзья разглядывают потолок.

– Кум – замначальника ОВД, он этого урода знает, закрыть может на раз, а тот на зоне не был ещё, вон как моросит.

И правда, вижу: клиент лезет за бумажником, старательно отсчитывает деньги, слюнявя пальцы. Дёргает дружков – купюру разменять. Кум ждёт.

– А ты молодец, хорошо держался! – кричит мне в ухо хозяин соседнего бара. – Иди ко мне работать, под тебя место освобожу.

Приходится сильно напрягать связки: музыка ревёт. Диджей курит -, дискотека идёт. Я ничего ответить не могу, хоть и понимаю, что хуже от этого точно не будет. Меня начинает сладковато подташнивать – опасность чудом миновала, и теперь накрыло откатом.

Встают все четверо, смотрят куда угодно, только не на кума и не на меня.

Мясник ещё раз не спеша пересчитывает деньги и засовывает их в бокал, прямо в пиве топит. Проходя мимо, толкает меня в плечо, и я слышу его тихое: "Сочтёмся…" Спасители возвращаются за свой стол. Старшую официантку я нахожу на кухне, она уже чокается с поваром.