Никто не посмел ему возразить. Советникам ничего не оставалось делать, как присоединиться к прославлению меня. Дезирэ подошёл, взял мою руку, коснулся губами лайковой перчатки.

— Я так горжусь вашим добрым сердцем, моя дорогая, — прошептал зловеще.

И вышел. Эхо отразило перестук его каблуков. Я замерла, чувствуя, как растёт в сердце леденящий ужас. Но затем натянула на уста любезную улыбку:

— Продолжим, господа. Его Высочество призвали срочные дела, но мы пока не решили…

В покои я вернулась только под утро. Мы худо-бедно составили не то чтобы вот прям прекрасный план, но хоть какой-то. Два года без налогов. И в королевскую казну, и в пользу феодалов. Злило, что пришлось срывать голос, чтобы убедить остолопов в необходимости подобного решения. А что они, собственно, ожидают от осеннего сбора? У крестьян не то, что денег или свиней, у них и полмешка муки на оброк не найдётся. Ну а если вилланам нечего дать, так не проще ли феодалам милостиво отменить налог, чем решать, что сделать с тысячами должников? Ну не шкуру же с них спускать на кожу, право слово.

Радовало только одно: я сейчас войду, и меня обнимут тёплые крепкие руки. Непременно. Целоваться мы не станем — спасибо, научена, но в объятьях-то разве может быть что-то плохое? Я так устала! Могу я хоть пять минут побыть просто слабой женщиной, плачущей в надёжное плечо?

Шмыгнув носом, я открыла дверь в предвкушении.

Да-да, потом он уедет. Навсегда. И я снова останусь одна — короли всегда одиноки, но сейчас… Хотя бы пять минут…

Комнату заливал жемчужный свет восхода.

— Арман, — позвала я тихонько.

Мне никто не ответил. Куда же рыцарь мог подеваться? Я прошла в спальню, распахнула балдахин.

— Ква.

Золотистые круглые глаза смотрели с безысходной печалью. Я бессильно опустилась на пол. То есть… ну то есть… колдовство никуда не делось? Арман мог снова становиться мужчиной лишь после заката и до восхода солнца, я правильно понимаю?

ОТ АВТОРА для любознательных

пелиссон — нечто вроде длинного жакета без рукавов

«Жизнь продли мне бог, я б держал руки лишь под ее плащом» — строчка из стихотворения поэта и трубадура Гильома Аквитанского (XI — XII века)

«История Эрталии с древнейших и до наших дней» — именно эту книгу читает Майя в романе «В смысле, Белоснежка⁈»

«А наш батюшка Ленин совсем усоп, он разложился на плесень и на липовый мёд» — песня Егора Летова (группа «Гражданская Оборона») «Всё идёт по плану»

Глава 10

Не хочу замуж!

— Прекрасны поля… — пел тонкий голосок.

Я нахмурилась, пытаясь отгадать — чей? Эллен? Да нет, пел явно мальчик, хоть и высоким хрустальным голоском.

— … ещё прекраснее леса, одетые в летний наряд, — вторило ему сразу несколько голосов, среди которых я узнала и голос Этьена.

Мы с отцом и братьями стояли на паперти перед храмом — ждали жениха. Мельник с семьёй задерживался. Может быть, как раз именно из-за этого крестного хода? Я сжимала в руках букет. Как же я плакала тогда! Как просила друга не уходить, не бросать меня одну. И Этьен, он тоже плакал. Зелёные глаза быстро покраснели от слёз.

— Пойми, мне Христос велел.

— Ну и зачем тебе этот проклятый гроб Господень? Ой, прости, Пречистая!

— Не бохульствуй, Кэт. Пожалуйста. Понимаешь, его пытались отвоевать кровью. А святыню нельзя — кровью…

Он был уверен, что небо отверзется, море расступится, а земля поглотит сарацин перед чистыми безгрешными сердцами.

— Именно дети, то есть мы, понимаешь? Это же и в Писании сказано: пустите ко Мне детей. Помнишь, священник читал в прошлом году? Неужели ты не веришь?

Я верила. Конечно, верила. Если в мире и есть чистое сердце, то это, конечно, Этьен. Кто ж ещё?

Вот только как быть грешной мне?

Вскоре стала видна и процессия: дети, отроки, юноши, одетые в самое нарядное и чистое, под разноцветными хоругвями. И Этьен — счастливый, радостный, такой торжественно-серьёзный, как в день причастия. А рядом шагает гордый Жак. Ему даже лицо вымыли и кудри расчесали.

— … но Христос прекраснее, Христос чище, — поёт Щегол тоненьким голоском, и его глаза сияют, словно воскресные глазированные пряники.

— … и натруженные сердца поют ему хвалу, — подхватывает хор.

Розовощёкая малютка Эллен едет на плечах Кривого Жака — старшего брата.

— Идиоты, — ворчит мой отец и сплёвывает под ноги. — Бросить бы вас всех в долговую яму. А лучше перевешать. Всех до одного. Будь я королём — перевешал бы.

— Не, одного достаточно, — смеётся Ив, старший из моих братьев. — Остальные сами разбегутся.

А я в тоске замечаю за восторженной процессией мирных крестоносцев гнедого коня, тянущего повозку. Такой есть только у мельника. Крестный ход не спешит, но какая разница: через четверть часа, полчаса или через сутки я стану вещью ненавистного Вальжана?

— Я… мне надо в кустики.

Отец оборачивается, супится.

— После.

— Я не выдержу, — хнычу я.

— Бать, смотри какая толкучка. Она успеет.

— А то ещё обоссытся, — подхватывает другой. Кажется, Жан.

— Ну давай. Только быстро, а то дрыном отхожу, — наконец снисходит отец.

Я осторожно кладу букет на ступеньки храма, снимаю фату, подхватываю юбки и бегу. Туда, к Луаре, на заросшие ивняком берега. И, скрывшись с глаз моей семьи, бросаю верхнюю юбку в реку. За ней падает и нижняя. Благо, май стоит прохладный, и на моих ногах — шерстяные штаны.

Пусть хоть убьют. Не пойду под венец!

Если уж Жак Кривой взял с собой сестру — Эллен, то почему бы и мне не пойти с ними? К королю, в Иерусалим, к чёрту. Куда угодно, только не расставаться с Этьеном. Никогда.

Жак

— Говорят, есть люди, которые едят лягушек. Не попробовать ли и нам? Может, это решит все проблемы с голодом?

Я распахнула глаза и резко села.

Дезирэ!

Жених сидел за столом, посмеиваясь. Лягух пытался атаковать пальцы принца липким языком, наскакивал, угрожающе пыхтя.

— Ваше высочество, мы пока не женаты, и входить в мои покои…

— Пока, нелюбовь моя. Но через пять дней — наша свадьба. Я как раз-таки и зашёл вам это сообщить.

Сердце упало.

— Так быстро?

— А что тянуть-то? Королевству нужен наследник. И мне. Обожаю детей. Такие вкусненькие!

И Дезирэ щелчком отправил соперника в полёт. Поднялся, оправил дублет.

— Прелесть моя, развлекайся, но знай меру. Я поеду на восточные границы, вернусь аккурат к свадьбе.

— На… границы?

— Да, там кочевники шалят. Бедолажки. Мне их уже жаль, верите? Вы, я смотрю, тоже зверюшек любите?

— Зверюшек? — тупо переспросила я.

Сердце ныло и плакало. Не хочу замуж! Не хочу!

— Птичек, лягушечек всяких. Правда же, они лучше людей?

Он подошёл, задрал мой подбородок жёстким пальцем, наклонился, властно раскрыл мои губы губами, а затем вдруг укусил. Я замычала, отдёрнулась. Принц не отпустил. Слизнул кровь с нижней губы:

— М-м, какая вкусная! — подмигнул мне. — Недаром всякие тёмные твари обожают кровь девственниц. Клянусь, после свадьбы я заточу тебя в высокой-превысокой башне и буду лично пользовать в своё удовольствие. Чтобы никто не смел даже взглядом посягать на моё.

А потом принц вдруг лизнул мою щёку. Рассмеялся и направился на выход. На пороге обернулся, ещё раз оглядел голодным взглядом:

— Вкусненькая, маленькая девочка. М-м… Моя личная красная шапочка.