– А Селия умерла во время родов? – тихо спросила она.

– Да.

Как и Делла, Камерон был одинок, и это причиняло ему страдания.

– Что ж, – проговорила Делла через минуту, – думаю, ужин готов.

Время после ужина было самым тягостным. В такие вечера, как этот, когда в темном небе сверкали далекие звезды, а прерии казались пустынными и бескрайними, Делле хотелось верить в то, что они единственные люди во всей Вселенной.

Что могут сказать друг другу два последних человека на земле? Особенно если одного из них снедают тайные мысли и фантазии, которые нельзя высказать вслух.

Свет от костра падал на его губы. Делле хотелось зарыться пальцами в его волосы. И она снова подумала о том, похожи ли поцелуи одного мужчины на поцелуи другого. А заодно вспомнила, какие тугие мышцы на торсе Камерона и как он обнял ее там, на террасе.

Делла попыталась взять себя в руки.

– Хотите посвистеть? – Все, что угодно, лишь бы выбросить эти мысли из головы.

– Если не возражаете.

Сначала осторожно, потом все более уверенно они насвистывали разные мелодии.

– У нас неплохо получается, – сказала Делла, когда они остановились. У нее уже устали губы. Наклонив голову, она хитро посмотрела на Джеймса. – Если вам когда-нибудь надоест быть легендой, мы сможем зарабатывать на сцене.

Несколько мгновений он смотрел на нее в недоумении, потом рассмеялся:

– Порой вы бываете очень игривой!

Его слова были ей приятны, главным образом потому, что вот уже много лет она не считала себя игривой. Или кокетливой, что почти одно и то же. Делла смутилась и махнула рукой в сторону своей постели.

– Уже поздно. Я просто… – Произносить слово «постель» в присутствии мужчины было нелегко… Маму это шокировало бы. И свекровь тоже. Как и любую женщину. Но Делле хотелось быть выше предрассудков, однако не получалось.

– Спасибо, что разделили со мной такой прекрасный вечер.

– Мне тоже было приятно.

Глядя на него, она подумала, что вытягивать губы для свиста – это одно, а для поцелуя – совсем другое. Когда вытягиваешь губы для свиста – это может показаться забавным, но когда для поцелуя – тут уже не до смеха.

Делла не знала, смотрит ли Камерон, как она забирается в постель, однако подозревала, что смотрит, и ощутила стыд. Но ей еще предстояло привести в порядок волосы. Иначе утром их не расчешешь. Да и спать с распущенными волосами не очень-то удобно.

Она повернула голову к костру и успела краем глаза уловить движение: Камерон поспешно отвернулся. Значит, он все-таки смотрел на нее. Осознание этого вызвало у нее радость. Но Делла понимала, что это плохой знак.

Вдруг ее осенило. Ведь можно заплести косу и так ходить весь день. Вокруг ни души.

Делла повернулась спиной к костру. Она досчитала до ста и перевернулась на другой бок, украдкой наблюдая за Камероном сквозь опущенные ресницы. Он сидел у костра, следя за угасавшим пламенем, держа в руках кружку с кофе. Интересно, о чем он думает? О завтрашнем дне? О том, что ему приходится поступаться своими привычками? О том, почему стал легендой и героем?

Или, может, о ней?

С тихим стоном Делла повернулась на живот и уткнулась лицом в тощую подушку. Она не должна думать о нем. Только о Кларенсе и Клер.

Куда ни взгляни, во все стороны тянулись бесконечные грядки с тыквами, простираясь плавными волнами кудрявых побегов и нежных цветков до самой линии горизонта.

Прекрасные лепестки должны были бы порадовать ее, но вызывали лишь тревогу.

Делла опустилась на колени между грядками, осознав, что она босая и в одной ночной рубашке. Она притянула руку к цветку, страстно желая заглянуть в него и в то же время страшась этого.

С замиранием сердца она отогнула один лепесток и обнаружила внутри цветка ребенка. Малыш свернулся в бутоне, как в колыбельке.

Малютка сердито махнул крошечным кулачком, и Делла отпрянула, к горлу подступил комок.

Делла в панике стала метаться по грядкам, заглядывая в бутоны. В каждом лежал младенец.

– Не бросай меня! – кричал он.

– Возьми меня с собой!

– Мама! Мама! Мама!

Зажав уши, Делла кружилась в бескрайнем море распускающихся бутонов. Вьющиеся плети тянулись к пей, словно пытаясь опутать и удержать.

– Я не могу позаботиться обо всех вас! Не могу! Слышат ли они ее? Понимают ли?

Она видела крошечные личики, тревожные, охваченные гневом, испуганные. Она предала их. А они в ней нуждаются.

– Простите меня! Пожалуйста, поймите! Я не могу взять вас с собой.

Что с ними станется? Может, сорвется несколько бутонов. А сколько еще останется.

– Делла? – Камерон осторожно потряс ее за плечо. – Проснитесь. Вам приснился кошмар.

Она резко села, схватила Камерона за руки. Слезы ручьями текли из глаз.

– Я не могу! – шептала она. В голосе ее слышалась мука. – Не могу позаботиться о них. – Тут взгляд ее прояснился. – Камерон? – Она нахмурилась.

– Это был сон.

– О Боже! – Отпустив его руки, Делла прижала трясущиеся пальцы к губам.

– Я принесу вам кофе. – Чем еще он мог ей помочь? – Что вам приснилось? – спросил он, присев на землю у ее постели.

– Огромное поле тыкв. Сотни, тысячи тыквенных побегов. И миллионы младенцев. Не так уж страшно. Но почему-то меня это повергло в шок.

– Сны – странная вещь, – проговорил Камерон. Делла взяла кружку с кофе. Кошмар отступил.

– А вам снятся страшные сны?

– Иногда, – ответил он и добавил: – Думаю, это с каждым бывает.

– А сны повторялись?

Камерон пристально посмотрел на Деллу. Она, как обычно, затронула тему, которую он предпочел бы не обсуждать. И как обычно, он чувствовал, что должен объясниться, потому что они уже заговорили об этом и Делла поведала ему о своем сне. И теперь ждет его ответа.

– Иногда мне снится, что я приехал в город и иду по центральной улице.

– А в этом сне есть другие люди, или вы один?

– Я всегда один. Но в стороне видны люди, целые семьи, они идут по своим делам. И не видят меня.

– Продолжайте.

– Я начинаю искать свою семью и вдруг вспоминаю, что у меня ее нет. И в этот момент вижу свое отражение в витрине магазина. Там я старый и седой.

– И это вас расстраивает.

– Да, – нехотя признался он, полагая, что, по мнению Деллы, в его кошмарах должна быть куча преступников или что-то в этом роде. Ей и в голову не могло прийти, что самый страшный кошмар для него – это оказаться посреди городка в полном одиночестве.

Раздраженный, он вернулся к костру и разбил в сковороду несколько яиц. Ему необходимо было хоть чем-нибудь занять себя.

Что особенного в этой Делле Уорд? Почему он изливает ей душу? Объясняет свои поступки? И почему для него так важно ее мнение о нем?

– Я знаю, о чем вы сейчас думаете, – проговорила Делла, подходя к костру. Она уже умылась и привела в порядок волосы, но косу не расплела.

– Нет, не знаете.

– Вы думаете, что ночной кошмар должен быть страшнее сна. Вам приснилось, что вы идете по улице, и сон показался вам страшным. Это вас и привело в замешательство.

Черт побери! Ведь она права. Камерон не нашелся что ответить и нахмурился.

– Я думаю, сны – это послания нам свыше.

– Чушь какая-то. – Камерон не верил в вещие сны.

– Тогда что, по-вашему, сон?

Делла сняла с огня сковороду, выложила яичницу на тарелку, добавила несколько ломтиков ветчины и протянула тарелку Камерону.

– Многие мои сны больше похожи на воспоминания, но эти воспоминания искажены, изуродованы. Иногда снится то, чего никогда не было и не могло быть. Порой мне кажется, что сон вещий, но растолковать его я не могу.

И знаете, что еще? – Она бросила на него взгляд. – Мне никогда не снятся Кларенс, Клер, моя мама. А так хотелось бы их увидеть во сне!

Камерон вдруг подумал, что Делла снилась ему, лишь когда была запечатленным на фотографии образом, но исчезла из снов, как только появилась в его жизни.

– И все же что вы подразумеваете под сном?