Это было сердечное, искреннее обещание, которое я нарушила бесчисленное количество раз в последующие несколько лет. Потому что, по трагическому стечению обстоятельств, Марк Эван Комптон оказался абсолютным кошмаром.

В течение нескольких лет я была крайне доверчивым сторонником Марка.

— Уверена он не специально, — говорила я разгневанной Табите каждое утро, когда мы шли в школу. — Я про то, что он подменил твои витаминные жевательные конфеты на слабительное.

Или использовал твою любимую футболку, чтобы застелить ею дно клетки хомяка.

Ткнул тебя в глаз пластиковой вилкой.

Запер тебя в бельевом шкафу.

Убедил всех детей района, называть тебя Думбитой. (прим. пер.: комбинация слова «dumb» (тупая) и имени «Tabitha» (Табита)).

Надрессировал собаку отгрызать голову твоей любимой кукле Барби.

Выблевал три порции макарон с сыром прямо тебе на колени.

Подкладывал насекомых тебе в кровать.

Я искала ему оправдания, потому что со мной Марк никогда не вёл себя ужасно. Какую бы инстинктивную любовь я ни почувствовала к нему в день его рождения, она была взаимной. Папа и мистер Комптон были лучшими друзьями со старшей школы, и наши семьи постоянно находились в непосредственной близости друг от друга. Мама ушла от нас сразу после моего рождения, а папа, из-за своей занятости на работе, очень ценил помощь Комптонов в присмотре за мной. Конечно, мы с Табитой были неразлучны. Но и с Марком у меня была особая связь.

— Как бы я хотел, чтобы ты жила у нас, — говорил он мне ласково, когда я уходила из комнаты Табиты после того, как оставалась у них на выходные.

И: «Ты мой самый любимый человек на свете».

И: «Когда мы вырастем, я хочу, чтобы мы поженились».

Ничего подобного не случилось бы. У меня уже был выбран муж: Алан Кроуфорд, парень постарше с нашей улицы (а если с ним не сложится, то Лэнс Басс из группы NSYNC). В моих глазах Марк был маленьким мальчиком. Тем не менее, я находила его очаровательным. Я научила его алфавиту и как завязывать шнурки. Взамен он накричал на ребёнка, который толкнул меня на детской площадке, и каждый год делал мне валентинки.

— Ты должна быть моей лучшей подругой, — еженедельно напоминала мне Табита. — Я знала, что этот молокосос украдёт половину всего. Просто не думала, что и тебя тоже.

Но я любила их обоих. И годами, даже когда отношения между Табитой и Марком начали включать аллергенные вещества, подсыпанные друг другу в обеды, острые кнопки и постоянные угрозы взаимного уничтожения, я старалась не принимать ничью сторону.

— Ты не должна выбирать между ними, дорогая, — сказал бы папа. — Это типичное соперничество брата и сестры. Фаза, которую они перерастут. Просто пережди.

И я ждала, пока нам не исполнилось двенадцать, а Марку — девять, и случился инцидент с яйцом.

По сей день Марк утверждает, что это было не нарочно. Что он не знал, что наша «ненормальная школа будет заниматься столь же безумным занятием, как притворяться, что яйцо — это «ребёнок», и заставлять учеников носить его с собой в течение недели, не разбивая». Но наша ненормальная школа не только занималась столь же безумным занятием, но и выставляла нам за это оценки. Целых 30 % нашей итоговой оценки по «Семейным наукам» зависело от этого проклятого яйца.

Вот почему, когда я зашла на кухню Комптонов и увидела Марка, поедающего яйцо, — поджаренное, на тосте, с помидорами на гарнир — то не остановила Табиту от возмездия. Я молча наблюдала, как она бегала за ним. Ничего не сказала, когда она схватила своего брата за шиворот, хоть он уже был выше нас обеих. Прислонилась к двери и скрестила руки на груди, когда она потянула его за волосы. И после того, как их крики оторвали мистера Комптона от работы в саду и заставили вернуться в дом, а после, разняв детей он повернулся ко мне и спросил:

— Джейми, что произошло?

Я выдала правду.

— Марк начал это, — сказала я.

После этого он был наказан, хотя я не помню, как долго. Зато я отчётливо помню его взгляд, полный предательства и инстинктивное понимание того, что это ознаменует конец эпохи.

В следующем году вместо валентинок я получала унизительные прозвища, постоянные издёвки и новообретённую вражду с младшим братом моей лучшей подруге.

Оглядываясь назад, понимаешь, что Марк был не столько «трудным» ребёнком, сколько гиперактивным и нуждающимся в постоянной стимуляции. Вечно скучающий, чересчур смышлёный и явно слишком подкованный в компьютерах. Его записали во все возможные спортивные секции, и он преуспел во всех. Но внутри него как будто что-то постоянно бурлило, а бесконечные шутки и проделки помогали это унять.

«Типичное поведение одарённого ребёнка», — как-то раз сказала одна из девушек папы.

Она была психологом и действительно мне нравилась. По правде говоря, она была моей самой любимой из всех женщин, которых он приводил домой. Какое-то время я надеялась, что она станет моей мачехой, но папины отношения редко длились больше парочки лет. И это было проблемой, потому что я очень сильно привязывалась к каждой из них. Однако по разным причинам его партнёрши всегда уходили, и хотя отец быстро оправлялся, их уход неизменно заставлял меня чувствовать себя одинокой, брошенной и, возможно, немного виноватой. Была ли в этом моя вина? Была ли я слишком навязчивой? Стоило ли мне вести себя сдержаннее в их присутствии? Не поэтому ли мама бросила меня вскоре после рождения?

А, возможно, такова природа отношений: они временные, хрупкие, недолговечные. И не стоят того, чтобы их начинать.

Со временем я выработала свои способы справляться с этим. Единственное, что было в моей власти — это моё собственное поведение. Мне нужно было быть максимально внимательной и добиваться больших успехов, и если я этого достигну, возможно, люди задумаются о том, чтобы остаться со мной. А если нет… я научила себя быть благодарной за то, что они оставят после себя. Я благодарна девушкам папы за то, что они научили меня рыбачить, пользоваться тампонами и печь хлеб. И, конечно же, за то, что Марк Комптон был немного недооценённым гением.

Я тоже видела намёки на это. Скорость, с которой он заканчивал домашнюю работу, если это означало возможность выйти из дома и потусоваться с друзьями. Книги, которые он читал, развалившись на диване в гостиной, и все они явно не предназначались для его возраста. Хирургическая точность его колкостей, как будто он точно знал, что сказать, чтобы вывести всех из себя.

Но в целом, как только Марк перестал быть мальчиком, которого я обожала, и стал кем-то средним между маленьким гоблином и настоящим злодеем, мы с Табитой стали проводить больше времени у меня дома, и, похоже, его это вполне устраивало. На несколько лет он, казалось, забыл моё имя и обращался ко мне не иначе, как: Четырёхглазая, Коротышка, Ботан, Терка для сыра и ещё парой обидных прозвищ, которые цеплялись к тому, что во мне тогда больше всего бросалось в глаза (и из-за чего я больше всего комплексовала). В итоге он стал называть меня «Туалетная Бумага», после унизительного случая, когда я два часа ходила по школе с прилипшей к ботинку туалетной бумагой. Марк был тем, кто сказал мне избавиться от неё (Табита тогда заболела и не пришла в школу, а других надёжных друзей у меня не было), но прозвище так и приклеилось ко мне. С другой стороны, учитывая, что он вечно называл Табиту «Её Королевское Гадство», а она его «Нежданчиком мамы и папы», мне, наверное, ещё повезло.

Я не оставалась в долгу. Называла его Маркушей, хотя знала, что это его бесит. Как и у всех подростков, у него был период, когда он выглядел очень нескладным: слишком высоким и худощавым, с непропорционально длинными конечностями и слишком выраженными чертами лица. Но я всё ещё чувствовала себя обязанной его защищать, и в глубине души я знала, что постоянные придирки были единственным способом, которым он мог общаться с нами. По мере того как мы взрослели, когда Марк стал больше занят своей жизнью, а поддразнивания становились всё более вялыми (он больше игнорировал нас, чем дразнил), я почти начала скучать по прежним временам.