Даже уютно расположившись на софе, Вик выглядел более живым и динамичным, чем многие люди, которые, спеша, бежали по улицам, решила Даная, потянувшись за камерой, думая о том, возможно ли запечатлеть на пленке эту безграничную, скрученную в спираль энергию. Конечно, на цветной, такое сильное лицо, как его, требовало четкости, фактуры и теней черного и белого. Но это все не годилось, фон совершенно не подходил. Глаза, которые смотрели в ее объектив, видели слишком много горя, знали слишком много, и ее стилизованная, терпимая ко всему комната, столкнувшись с правдой и реальностью Вика, казалась до странностей нереальной…

— Я думаю, тебе уже лучше, — прокомментировал он, поставив чашку на металлический кофейный столик рядом с остатками еды, которую они взяли в китайском ресторанчике и которая так и осталась в коробках.

— Что ты имеешь в виду, говоря «тебе уже лучше»? — подозрительно спросила Даная.

— Ты опять держишь в руках фотоаппарат, поэтому я решил, что ты в порядке. Это благодаря китайской еде? Или это из-за того, что сказал тебе я?

Даная засмеялась:

— Извини, Вик, я не хотела быть грубой. И такой… негостеприимной.

— Значит, ты мне рада?

— Я не позвала бы тебя сегодня вечером, если бы не была рада, — ответила она, торопливо убирая аппарат и избегая его глаз.

Вик, опершись на локоть, потягивал кофе и глядел на нее. И не надо было быть гением проницательности, чтобы понять, что Даная расстроена.

— Ты не хочешь рассказать мне, что произошло сегодня вечером? — спросил он.

Она осторожно глянула на него, потом снова занялась своей камерой, вставляя новую пленку.

— Нет.

— Достаточно ясно, — пожал он плечами, — но если захочешь, я хороший слушатель.

— Это очень банально для твоего утонченного слуха, — горько парировала она. Потом, положив фотоаппарат, пристально посмотрела на него. — О, прости, Вик, я не хотела этого сказать. Просто… ну, сегодня утром мои планы несколько спутались, и я неожиданно почувствовала себя потерянной, как будто все, над чем я работала последние несколько лет, может неожиданно исчезнуть. Знаю, все думают, что я жестокая и непобедимая. Они не знают, как это было тяжело. Ведь никто не начинает так, правда, Вик? Я хочу сказать, я была обычным ребенком, как и все другие, посещала балетную школу, играла в мяч — и все в таком роде. Женщины, живущие для карьеры, такими не рождаются — ими становятся!

— Что тебе необходимо, моя юная Даная, это перемена, — ответил Вик со своей прежней задорной усмешкой. — А я как раз тот самый парень, который тебе это предлагает. Завтра я улетаю в Вашингтон. Новое задание — репортаж о переменах в столице. Я ступаю на дипломатическую тропу, Даная, — вечера, приемы, лимузины, шампанское. Почему бы тебе не поехать со мной? Прихвати фотоаппарат и сделай несколько снимков влиятельных девочек и мальчиков за работой и на отдыхе. Я гарантирую тебе, там будет много сюрпризов. И кроме того, я хочу, чтобы ты была со мной. Что скажешь?

«Почему бы не заглотить тоже кусочек счастья, если это возможно», — думала Даная. Единственно, в чем она была уверена — с этим мужчиной, живущим стремительной, наполненной событиями и путешествиями жизнью, длительной связи быть не может. А в Вашингтоне у нее появится возможность заглянуть в самое сердце власти… Это даст шанс сделать великолепную подборку фотографий. «Черт с этим со всем», — решила она, сбрасывая с себя ответственность за «Имиджис», как слишком тяжелую одежду.

— Я поеду с тобой, Вик, — ответила она с сияющими глазами.

— Что тебя убедило? — спросил он со своей кривой усмешкой. — Вашингтон или я?

— То и другое, — просто ответила она.

Взяв фотоаппарат из ее рук, он осторожно положил его на стол.

— Я надеялся, что ты так ответишь, — прошептал он, обнимая ее, — потому что это — единственная причина, по которой я согласился на это задание. Даная или Вашингтон — или никакого Вашингтона.

Положив голову ему на плечо, Даная счастливо вздохнула. Ей нужен был сегодня вечером Вик, нужна его спокойная уверенность, его сила. Потому что вся ее уверенность маскировала все еще сохраняющуюся нерешительность и иногда возникающий страх. Когда она подняла голову и взглянула на него и его губы прильнули к ее губам, она оставила все сомнения, ушел, испарился гнев на Галу, и все страхи, волнения по поводу карьеры исчезли. Это была просто Даная, захваченная любовью.

— Вот тут, — сказал Вик, ведя ее наверх по ступенькам отеля «Уотергейт» на третий прием за этот вечер. — Вот где заключаются сделки — на приемах в посольстве, коктейлях, которые устраивают промышленники, и ужинах.

Решения правительства получают жизнь в гостиничных коридорах, контракты заключаются в уборных для джентльменов. Мы, вероятно, встретили, по крайней мере, полдюжины шпиков, а ты даже не вычислила ни одного!

— Уверена, что видела такого! — возразила она, смеясь. — Как насчет того толстого мужчины, который курил огромную сигару на приеме прессы только что? Могу поклясться, что в свое время он продал несколько секретов.

— Это, моя дорогая, не ведающая истины Даная, был один из самых уважаемых в стране сенаторов, — ответил Вик, подталкивая ее впереди себя в уже заполненную народом комнату, где проходил прием в честь балетной труппы с какого-то острова, которая не так давно чуть не привела к падению президента. Схватив пару бокалов с подноса проходящего мимо официанта, он ловко проманеврировал с ними до тихого места у окна и, вздохнув, передал ей шампанское. — Бог знает почему я здесь, — пробормотал он.

— Я думаю, ты знаешь почему, — ответила она, ее глаза встретили его глубокий, только ей предназначенный взгляд.

— Ты права, Бог, конечно, знает, почему я здесь. Потому что я люблю тебя.

Она плеснула шампанским на его рубашку и посмотрела на него.

— Скажи это еще раз, Вик Ломбарди, — потребовала она, — просто скажи это еще раз… медленно и четко…

— Я… люблю… тебя… Даная… Лоренс, — повторил он так громко и четко, что люди обернулись, чтобы посмотреть и улыбнуться. — Даже если ты выльешь на меня все шампанское.

— Извини… извини… о, я хотела сказать, ты уверен?

— Конечно, я убежден в этом, — удивленно ответил он. — Почему ты об этом спрашиваешь?

— Дело в том… ну, никто никогда не влюблялся в меня, — призналась она.

Действительно ли она имела это в виду? — с нежностью думал Вик. Вот она, жесткая манхэттенская девчонка, грустно рассказывающая ему, что никто никогда не любил ее. Боже, он хотел обнять ее здесь и сейчас же, сказать ей, что все в порядке…

— Давай уйдем отсюда, — сказал он, схватив ее за руку. — Я хочу побыть с тобой наедине. Боже, как я скучаю по нашему острову…

— И по нашему коттеджу, и лунному свету, бегущему по пляжу, — шептала она, в то время как он тащил ее сквозь толпу.

— Я так много думал о тебе, так скучал по тебе… Отель «Фор сизнз», — сказал Вик шоферу, — и мы спешим.

Их апартаменты были роскошны и полны цветов, и их ожидала кровать королевских размеров, а они так сильно хотели друг друга… И снова Даная забылась в его объятиях, утонув в чувствах и ощущениях, о которых она даже не подозревала. Они занимались любовью торопливо, с каким-то отчаянием, будто боялись, что больше никогда не представится возможности побыть вместе… Но они будут вместе, думала она, конечно, они будут вместе. Это слишком сильно, чтобы быть просто приключением, конечно, это не может закончиться после нескольких дней, украденных и проведенных в Вашингтоне, дней, вырванных у обязанностей и повседневной реальной жизни.

— Я тоже люблю тебя, — шептала она, сплетаясь с его телом. — Не покидай меня.

Даная перевесила камеру с одного обнаженного плеча на другое, потому что на коже уже появилось красноватое пятно. Вечернее платье от Сен-Лорана с облегающим корсажем из шелка и бархата без бретелек и белая пышная юбка из тафты были, безусловно, блистательны, но не оставляли места, куда можно повесить камеру, чтобы это не выглядело неуместно. На самом деле после четырех дней водоворота социальной и политической жизни Вашингтона она чувствовала себя не в своей тарелке. Она была вне единства звука и изображения, не было той глубины, слишком легковесна она была для серьезного мира.