Прошёл один день, клонился к вечеру другой. Прокопка устал ждать и, тоскуя, смотрел в поле. Было ветрено, трава волнами расходилась, то отсвечивая зеленью, то отсверкивая серебром. От дальнего леса отделилось тёмное пятно и, шевелясь, стало приближаться. Прокопка протёр глаза, пристально вгляделся – неужели люди? Это были всадники, ехавшие прямо на него кучей. Парень попятился в глубь леса, но понял, что кобыла его выдаст, она стояла саженях в ста от опушки леса. Он, пригибаясь, побежал к ней, но было уже поздно. Его заметили, несколько всадников поскакали к нему, с гиканьем и свистом. Прокопка присел в траву и оставался без движения, сколько смог вытерпеть, затем вскочил и побежал к лесу.

– Стой, дурень! – крикнул Сёмка Ротов.

Но Прокопка его не слышал, он, путаясь ногами в траве, бежал прочь. Сёмка догнал его и схватил за ворот рубахи. Парень отчаянно рванулся, упал ничком на землю и закрыл голову руками.

– Поднимите его, ребята, – сказал Ротов. – Не до ночи ждать, пока он встанет.

Двое казаков спешились и поставили парня перед полусотником.

– Кто таков?

– Прокопка.

– Ты из тех, что живут на Майне? – спросил Ротов. – Это далеко отсель?

Парень, всхлипывая, поведал о беде, случившейся с поселенцами.

– Гойда! – вскричал полусотник. – Все на конь! И ты, парень, лезь на кобылу и не отставай!

Дорогу на Майну казаки ведали. Переправив свою сотню из Синбирска в Заволжье, сотник Агапов выделил Сёмке Ротову три десятка казаков и послал на казанскую сторону, чтобы они нашли новопоселённых шляхтичей. Казаки прошли по Майне, но шляхтичей не обнаружили, те появились там через два-три дня после казачьей разведки.

Казаки ехали скоро, но были настороже, появления неведомых степных людей можно было ожидать в любой миг. Сосновый лес закончился, дальше было поле с берёзовыми и дубовыми островами. На краю одного из них передовые казаки нашли окровавленного человека. Сабельным ударом у него было разрублено плечо, и он едва дышал. По кафтану и пороховнице определили, что это стрелец. Ротов плеснул ему в лицо водой из баклаги. Стрелец вздрогнул и открыл глаза.

– Что за люди на вас налетели? – спросил Сёмка. – Калмыки?

– Нет, башкирцы, – ответил стрелец.

– Сколько сабель?

– Я видел с десяток, – пробормотал, закрывая глаза, стрелец. – Сколь всего, не ведаю.

– Прокопка! – крикнул Ротов. – Возьми стрельца, положи на кобылу и вези за нами!

До Майны осталось рукой подать, и Сёмка развернул казаков в линию. Вскоре они нашли ещё одного стрельца, затем другого – оба были мертвы.

Над разгромленным стрелецким станом поднимался дым, горели телеги, пустые рогожные кули и сено. Сёмка огляделся и разослал казаков в разные стороны искать мёртвых и скликать живых. Сам он поехал, прихватив с собой Прокопку, за реку. Шалаши, в которых жили мужики и Палецкий, были развалены, копны сена сожжены. Они проехали на землю Степанова, там тоже было все порушено, но нашлись мужики, все пятеро.

– Как дело было? – спросил их Сёмка.

Из путаных ответов крестьян выяснилось, что они косили сено, когда услышали вопли Степанова, за которым гнались несколько башкирцев. Мужики бросили косы и убежали в ближний лес. Оттуда они увидели, как шляхтича связали и потащили за собой конные люди в овчинных одеждах.

На обратном пути к стрелецкому стану нашлись и Прокопкины товарищи, всего двое, ещё двое были убиты и лежали в поле, заваленные травой. Сёмка приказал взять их с собой.

Люди Удалова и Лайкова, как и сами шляхтичи, остались целы. Башкирцы до них не добежали. Этому помешали стрельцы, которые, хотя и были захвачены врасплох, не растерялись, а взялись за сабли и ударили из пищалей. Башкирцы лезли толпой, поэтому огненный бой был неприцельным, но удачным. Несколько башкирцев были поражены насмерть, а их атаман получил пулю в бедро. Огненный бой умерил пыл нападавших и, помахав саблями, они отступили за реку, откуда обстреляли стрельцов из луков.

На Майну наваливалась ночь, и о преследовании башкирцев нечего было и думать.

Всех убитых стрельцов и крестьян снесли в одно место и положили в ряд на траве.

– Делайте могилу, одну на всех, – сказал Ротов казакам. – Завтра с утра пойдём за нехристями вдогон.

Яму копали при свете большого костра.

– Стелите на низ ветки, – сказал Ротов.

После того как убитые были опущены в могилу, он велел накрыть их рогожей из-под кулей. К месту погребения подошли оба оставшихся в живых шляхтича, Лайков и Удалов, и стали читать заупокойную молитву. В яму посыпались комья сухой земли.

– Осенью велю на сем месте поставить памятный крест, – сказал шляхтич Лайков.

– Ты что, решил сюда вернуться? – спросил Удалов. – А я уйду отсель. Ударю челом великому государю, пусть пожалует землю в ином уезде, где дворян не режут, не утаскивают в полон.

– Не дури, Василий! – сказал Лайков. – Не другой землей тебя великий государь пожалует, а батогами за растрату жалованья. Деньги ты взял, а где твоя служба?

Над землей вступала в свои права ночь. Крупно вызвездило.

Следы башкирцев нашлись быстро. Помятая трава, отпечатки копыт на глинистых берегах большого ручья, впадающего в Майну, указывали на их недавнее присутствие.

Казаки поднялись рано и покинули стан, только едва начало светать. Сёмка решил, что башкирцы в лес не пойдут, и взял южнее, обогнул чернолесье и вывел казачью станицу в широкое и чистое поле. Здесь Ротов подозвал к себе двух казаков и послал их разведывать путь. Он знал, что башкирцы находятся впереди на один день, и не предполагал догнать их сегодня, но завтра они должны были сойтись. Башкирцы вряд ли догадываются, что за ними учинена погоня, на пути к Майне казаки не встречали ни одного чужого человека, и об их присутствии кочевые разбойники определенно не ведали.

Станица шла то рысью, то шагом. Было ещё не жарко, солнце только-только показало над краем земли свою золотую макушку, небо было чистым от облаков, дул прохладный ветерок, дурманяще пахло спелыми травами, из-под копыт коней прыскали в разные стороны перепёлки.

Чувствами, владевшими казаками, бросившимися в погоню за башкирцами, были накопленные в течение веков обида и ненависть земледельческого народа к степным жителям, в чьих понятиях Русь была страной, где всегда можно разжиться добычей: рабами, наложницами, сукнами, мехами и всякими дорогими товарами. Русь и Дикое поле воевали между собой около десяти веков, ко времени основания Синбирска эта война близилась к исходу. Были покорены Казань и Астрахань, ногайские татары с великими для себя потерями прорвались к своим сородичам в Крым. Волжскую границу тревожили своими набегами калмыки и башкирцы. Им противостояли казаки, привычные к полевой службе, к тому же вооружённые огнестрельным оружием, поэтому исход борьбы был предрешён.

К полудню станица достигла небольшого чистого озера, где её ждала разведка. Здесь казаки остановились на отдых. Коней не рассёдлывали, ослабили подпруги и отпустили под присмотром сторожевого казака гулять в поле. Вода в озере была тёплой, многие казаки сбросили одежду и выкупались, затем разбрелись меж кустов подремать в тенечке. Ротов, однако, не дал им разлеживаться. Самочувствие казаков его волновало мало, он глядел, отдохнули ли кони, казак может подремать и в седле, дело привычное, а кони должны быть в силе, ведь погоня была только в начале.

Казаки скоро сели на коней и помчались дальше. Большие лесные острова кончились, перед ними простиралась степь, слегка всхолмленная пологими и невысокими увалами. Вокруг было тихо и пусто, лишь изредка на зыбучих волнах знойного воздуха в белесое небо поднимался орёл и, недвижно паря в вышине, зорко всматривался в землю, ожидая, не шевельнется ли на ней что-нибудь живое. Но звери и птицы попрятались от зноя в норы и другие укромные места, степь казалась вымершей, и только топот казачьих коней мерным гулом раскатывался по окрестностям.

Сёмка Ротов облизал пересохшие от жары губы и почувствовал на языке полынную горечь, земля стала беднее, вместо сочной травы на ней росли ковыль, полынь, изредка вспыхивали медвяно пахнущие заросли цветущего татарника и покачивались зелёные шары перекати-поля. Сёмка ехал впереди станицы и первым заметил вдали людей, в которых они сразу опознали своих казаков, что были в разведке. Он ударил коня плетью и поспешил к ним. Двое казаков стояли без шапок, а перед ними лежал лицом к небу мёртвый человек.