Ее выбор остановился на черных кроссовках. Оливия обулась и пожала плечами, как будто бы перед кем-то оправдывалась за свой нелепый вид. Рука на полном автомате потянулась к ящику, выдвинула его, она достала темный кожаный чехол. Невольно, не задумываясь, она вспоминала прошлую жизнь, свои привычки, вернее ее тело помнило, руки знали.

Оливия надела очки и вышла из спальни. Ее слегка шатало и подташнивало, но есть она не хотела, что-то внутри нее сжималось в спираль, но она за долгие годы в тюрьме научилась не обращать внимания на боль – лекарство в тюрьме было огромной роскошью, и в этот раз, просто слегка поморщилась, не думая о боли, глубоко вздохнула. Она ничего не хотела, просто увидеть могилу сына, словно желала удостовериться, что Артуро сказал ей жестокую правду, о которой она не знала столько лет.

– Завтрак? – услышала она его голос и вздрогнула.

Она совершенно отвыкла от общения, о того, что кто-то мог ждать ее, предлагать ей что-то. Оливия даже не взглянула на него, просто качнула головой.

– Не поздороваешься? – уколол он ее и хмыкнул.

Он осуждал ее, поняла Оливия, но какое ей было дело до него? Она не хотела сейчас думать о нем, пытаться разыгрывать приветливость, изображать благодарность, она просто подошла к двери. Ее плечи слегка напряглись, она замешкалась всего на мгновение. Не должна, она не должна больше никого спрашивать. Она полностью свободна в своем перемещении, поступках. Она была свободна, была вольна в своих действиях.

– Так и будешь молчать? – в его голосе послышалось раздражение. – Я остался тут с тобой на ночь, – напомнил он.

Оливия обернулась. Неужели он не понимал, что она не привыкла, что она забыла все. Нет, не правила приличия. Нет. Она практически забыла, как общаться. Первые месяцы в тюрьме ей дались очень тяжело без общения, как и первый год, а потом она научилась просто молчать. Ведь ее слова никому не были нужны, слушать ее никто не хотел, не желал. Что же сейчас от нее требовал брат? Где он был все эти долгие годы, когда он был так нужен ей? Нужен? Она смотрела на него, молча ведя этот неслышный и ненужный ему монолог.

– Ты отвезешь меня? – хриплым голосом, едва слышно спросила она.

Артуро нахмурился, смотря на нее своим единственным глазом. Оливию смотрела на него сквозь темные очки. Отвыкла она видеть живое напоминание ее проступка – темное яблоко вместо второго глаза – ее собственное клеймо на лице брата.

– Все такая же, – Артуро стиснул зубы.

Оливия никак не отреагировала, просто открыла дверь и вышла из дома. Свобода. Могла идти, куда хотела, могла делать все, что хотела. Какова же была цена этой непозволительной роскоши? Она не понимала, чувствуя себя полностью потерянной, не осознавая реальности, боясь принять ее.

Артуро, проходя мимо нее, слегка толкнул ее плечом, заставив ее схватиться за стену дома. Ничего не менялось, все такой же ее брат. Оливия направилась за ним следом. Она понимала, что это ее дом, ее ранчо, но все никак не могла себе позволить действовать самостоятельно, невольно ожидая разрешения, указки, приказа. Он открыл для нее дверь, и она неуклюже забралась в его большую машину, села, забившись в угол, обхватила себя руками. Молчала она, молчал и он. Она иногда смахивала слезы, изредка всхлипывая. Артуро резко нажимал на газ, потом на тормоз, отчего она раз за разом ударялась плечом о дверь. Ей пришлось взяться за ручку, чтобы хоть как-то удерживаться на сиденье. За окном мелькали незнакомые и смутно знакомые дома, улицы. Мелодия телефонного звонка нарушила тишину в машине.

– Я просил не беспокоить, – грубо ответил он. – Что? Я занят, скоро буду. Да, в офисе. До связи.

Оливия не смотрела на брата, прекрасно понимая, что он терял с ней время, у него была своя жизнь, в которой ей не было место. Он же сказал, что у него семья, дочь, вспомнила она. Дочь. А ее сын умер. Артуро не сдержал своего слова, не позаботился о ее сыне, которого она вместе с доверенностью вручила ему. Глаза снова защипали, она моргнула несколько раз и кашлянула, стараясь не заплакать.

Артуро резко дернул руль влево, она больно ударилась плечом о дверь, и машина остановилась. Оливия уже практически потянула ручку, чтобы открыть дверь, но Артуро опередил ее. Оливия чуть не выпала из машины, успев схватиться за переднее сиденье. Вчера он даже обнял ее, проявляя сочувствие, сегодня же сторонился, словно прокаженной. Наверное, она такой и была, вернее стала изгоем. Не надо его ни о чем спрашивать, подумала Оливия. Не нужно узнавать о его семье, потому что для нее не было места в ней. Ее единственная семья покоилась на кладбище, мужа она убила, а сын умер. Оливия брела за Артуро по дорожке между могил, порой запинаясь. Сорок… шестьдесят девять. Она стиснула зубы так, что стало больно. Нет. Она больше не будет считать шаги. Она никогда больше не вернется в тюрьму. Шаг стал уверенней, спина слегка распрямилась и тут же плечи поникли.

В тени большого дерева она увидела могилу своего сына. Темные тучи нависли над кладбищем. Она не устояла, рухнув на колени, пальцы рук коснулись серой, еще влажной, плиты. Сантьяго Торрес 25.04.1999 – 07.12.2002.

– Сынок, – едва слышно прошептала она, пальцы рук гладили могильный камень, вытирая оставшиеся после дождя капли. – Мой Санти, – слезы катились по ее щекам.

Артуро коснулся ее плеча, сжал и отпустил.

– Дорогу знаешь, – услышала она позади себя севший голос брата, – мне пора, – его глаз и повязку скрывали темные очки.

Артуро постоял всего минуту, взглянул на могилу родителей, повернулся и ушел. Оливия ничего не слышала. Она не ждала от брата сочувствия, понимая, что она опоздала со слезами, с прощанием, она со всем опоздала, опоздала жить, не уберегла своего сына. Артуро уже давно пережил смерть ее сына, а она только начинала осознавать это.

– Санти, мой Санти, – она подползла поближе, коснулась надписи.

Все такое холодное, серое, бледно-мертвое, как она сама. Словно не живая, Оливия легла на плиту, стараясь обнять то, что невозможно было обнять, прижать, согреть. Ее сын умер много лет назад. Погребенный под этой плитой, он стал таким же холодным, как сырая земля после дождя. Даже если выглянет солнце, оно согреет все вокруг, но никогда не укутает своим теплом ее сына, ее саму.

Мелкий колючий дождь, как острые иглы, впивался в ее кожу, холодя ее еще больше. Оливия же распласталась на плите, прижалась щекой, застонала. Стон шел из самой души, как проклятие. Почему он, почему не она? Она совершила такое жуткое преступление – убила двух людей, почему она осталась жива, почему ее сын умер? Это ее наказание? Оливия вздрогнула. Такое божье наказание – пережить собственного ребенка. Как после этого тогда жить? Зачем? Зачем ей эта свобода без ее сына?

Она лежала на плите, обнимая то, что могла обнять, слезы уже не катились из ее глаз, она просто лежала под струями дождя, стараясь слиться с могильной плитой, словно могла просочиться под нее, чтобы стать как можно ближе к сыну… и она станет ближе. Оливия едва заметно кивнула с закрытыми глазами.

– Я иду к тебе, Санти, – прошептала она. – Иду…

…

– Сеньор, мне нужно уйти, – Исабель стояла около стола Рейнальдо.

Он отложил документы в сторону. Исабель смотрела за его плечо. Кабинет Оливии все также был закрыт, шторы опущены. Его хозяйка не появилась в офисе. Исабель конечно понимала, что сеньора не помчится сразу же на работу, но в глубине души все же надеялась, а вдруг она решится и приедет.

– Документы все готовы? – уточнил Рейнальдо и размял затекшие от долгого сидения плечи.

– Да, сеньор, у вас на рабочем столе, в папке от сегодняшней даты полный комплект, – Исабель завела руки за спину, нервно посматривая на большие часы, висевшие на стене.

– Будь, – начал Рейнальдо и прервался.

На столе завибрировал мобильный телефон. Он тут же изменился в лице, всего одно движение, и вибрация прекратилась. Исабель не успела заметить, кто звонил. Она настолько сильно устала от бессонной ночи за компьютером, в добавок ко всему, из ее головы никак не выходили мысли о сеньоре. Она не знала, где она. Одна единственная мысль – может быть на ранчо? У Исабель был только этот адрес. Она надеялась, что сеньора поехала именно туда, не могла же она направиться к сеньору Артуро или могла?