– Напрасно, – спокойно заметила Глория, – вот он для тебя идеальная пара. Вы вместе будете стареть.

– Мама, – Эва вскочила со стула. – Я понимаю, что никто не вечен, но давай не будем говорить о старости, моя жизнь только начинается, у меня столько всего впереди.

– Правильно, твоя жизнь только начинается, а у Рейнальдо она уже на закате, – заметила Глория.

– Мама, – Эва снова плюхнулась на диван, – хватит говорить, что Рей старый. Он чуть старше отца. Разве папа – старый?

Глория повернула голову в одну сторону, потом в другую, разминая шею:

– Твой отец полон сил, – призналась она.

– Вот видишь! – обрадовалась Эва. – И Рей такой же – полон сил. И совсем не странный.

– Уверена? – Глория положила руки на подлокотники кресла. – Почему он до сих пор не женился?

– Потому что он до сих пор оплакивает свою жену, видишь какой он верный, я помогу ему справиться с его болью, – Эва мечтательно закатила глаза, – окружу такой любовью.

– Эва, – Глория вновь наклонилась в сторону дочери, – ты считаешь, что у него все эти годы не было женщин? Опустись на землю, милая, мужчины не такие, какими ты их себе представляешь. Они жестоки, себялюбивы, а как они любят свободу, – она покачала головой.

– Можешь говорить, что угодно, но мой Рей не такой, он верный, и если не женился, то ждал меня. Я рожу ему ребенка, мы станем большой дружной семьей, – Эва рассмеялась, – смотри, я выйду замуж, и стану для Макса – мачехой, а когда рожу ребенка, то этот ребенок будет братом или сестрой Макса, – у нее на глазах выступили слезы от смеха. – Вот это правильно, а то Макс, да Макс, фу, пусть со своей Исабель разбирается. Кстати, они поссорились, – сообщила Эва.

– Прекрасный момент поддержать Максимо, – заметила Глория.

Эва встала с дивана:

– На этой прекрасной ноте я ухожу спать. Макса я всегда поддержу, я его верная подруга, но не более, – она категорично взмахнула руками, – пойду в кровать, мечтать о моем Рейнальдо, – она томно вздохнула. – Пусть мне приснится мой Рей, мой мужественный мужчина…

…мужество. Ему было его не занимать. Артуро прислушался. В комнате Оливии все стихло. Уснула? Он не знал. Он просто стоял у бара и смотрел в окно, за которым продолжал лить дождь. Быть мужественным он научился в самом раннем детстве, когда приходилось отстаивать свое собственное я. Вместе с мужеством он обрел и смелость. Смелость принимать решения и действовать. Артуро улыбнулся.

– Я идеален, – прошептал он.

Он посмотрел в сторону коридора. Встреча с сестрой оставила легкое послевкусие горечи. Они не виделись двадцать лет. Артуро пожал плечами, просто он не ходил к ней, она ведь оступилась. В его семье не было принято говорить о ней. Дочь знала, что тетка в тюрьме за двойное убийство, и что он потерял глаз по вине своей сестры, этого было достаточно, чтобы больше она не поднимала вопросов о ней.

Артуро налил в стакан виски и вытащил телефон. Смахнул пальцем несколько уведомлений и нашел номер Рейнальдо в списке контактов. Палец завис над светящимся экраном, он не решался нажать. Она находилась в доме, спала в своей кровати, словно вернулась после долгого отсутствия, как будто бы не бывало этих двадцати лет. Ее призрак обрел плоть и кровь.

Артуро подошел к дивану и присел на него. Он не любил ранчо, не любил за многочисленные напоминания о той семье, которая была разрушена. Семье, которая никогда не была идеальной, несмотря на все его старания. Глоток виски обжог горло. Он кашлянул и сделал еще глоток. В гостиной явно не хватало камина, но Артуро никогда не решился бы перестроить этот дом. Он не прикасался ни к чему, все осталось ровно так, как было при Оливии. Словно он хранил все это для нее. Хранил? Артуро задумался. У него остались всего сутки, чтобы решить все раз и навсегда. Она разрешила ему, сказала, делай, что хочешь. Не захотела выслушать, не захотела вникать.

Артуро снял блокировку экрана. Контакт «Рейнальдо Домингес» был выделен, ему нужно было только нажать, нажать, чтобы окончательно принять решение. Артуро снова сделал глоток. Решение уже было принято, оно было принято, когда он ехал на это ранчо, когда ждал ее. Он все продумал. Это было идеальное решение. Артуро улыбнулся, услышав гудки.

– Слушаю, – раздался бодрый голос Рейнальдо, словно он не спал, как будто бы ждал его звонка.

– Я принимаю твое предложение, – Артуро смотрел, как в бокале переливался виски. – У нас ровно сутки, чтобы все оформить.

– Пока действует доверенность? – произнес Рейнальдо, внимательно смотря на Исабель.

Девушка замерла, сидя за компьютером. Она смотрела на экран, но Рейнальдо прекрасно понимал, что все ее внимание переключилось на его телефонный разговор.

– Подготовь документы и учти мои условия о второй сделке, – ответил Артуро и отключил вызов.

Исабель прикрыла глаза и открыла. Пять минут первого, вот и начался последний отсчет для Оливии. Успеет ли она сообщить ей, успеет ли встретиться? Она поерзала на кресле, о чем то, предательски сообщило неприятным скрипом.

– Документы должны быть готовы к часу дня, – сообщил Рейнальдо, – на шесть вечера нужно вызвать нотариуса.

Исабель кивнула. Рейнальдо внимательно смотрел на нее. Она хотела ему сказать, что документы будут готовы раньше, но промолчала, это совсем было невыгодно Оливии и зачем-то нужно Рейнальдо, он как будто бы тянул время. Для чего? Исабель не понимала. Может быть в другой день, она бы и задумалась, над этим, но сегодня ее мысли занимала сеньора. Она хотела спросить его – видел ли сеньор Артуро сеньору Оливию, говорил ли он с ней? Где она была? Куда приехала? Исабель молчала, чувствуя, как в груди колотилось сердце. Оливия в городе, она уже рядом. Исабель должна все успеть, у нее просто не было другого выхода.

Девушка смотрела на сеньора, ей так хотелось проникнуть в его мысли. За последние две недели они подготовила несколько пакетов документов. Один, который вообще не понимала, зачем Рейнальдо готовил его, какую цель преследовал?

Рейнальдо кивнул, провел рукой по карману рубашки, словно успокаивал ноющую боль в сердце. Исабель посмотрела на его лицо: слегка бледное и уставший вид. Рейнальдо повернулся и прошел в свой кабинет. Исабель выдохнула. Порой ей тяжело было понять его, подстроиться под его настроение, особенно в последние дни. Его задумчивость, иногда отстраненность немного пугали ее. Вот с Максимилиано он менялся, глаза загорались, он чаще улыбался, но стоило Максу удалиться, взгляд тускнел, а на лицо набегала тень…

…если бы она могла, она бы сбежала, только бежать было некуда. Оливия прижала ладони к лицу. Темные круги под глазами, припухшие веки, ввалившиеся скулы, бледная кожа, волосы с поседевшими прядями. Она так давно не смотрела на себя в зеркало, не вглядывалась. Оливия опустила голову. Санти. Ее маленький сын. Она всю ночь думала о нем, пыталась вспомнить его улыбку, но его личико расплывалось, ускользая, она помнила только глаза, такие же, как у Маркуса. Неужели она начинала забывать сына? Почему из памяти постепенно стиралась его лицо? Она вновь взглянула в зеркало. В отражении на нее смотрела изможденная женщина. Женщина, которая с опозданием в 20 лет собиралась на могилу своего сына.

Оливия вышла из ванной комнаты, бросила взгляд на заправленную кровать – привычка, отработанная до механизма: встала, заправила, умылась. Ей захотелось сорвать покрывало и разбросать все по комнате, чтобы доказать, что она могла по-другому, только это все равно ничего не смогло бы изменить. Она провела в тюрьме двадцать лет. Долгие двадцать лет, которые впитались в ее кожу навязанными ей правилами и уставами.

Женщина стянула пеньюар и аккуратно положила его на кровать. В гардеробной выбрала темную рубашку с длинными рукавами и темные брюки. Ей пришлось надеть пояс, иначе брюки норовили соскользнуть с нее. Приятная ткань, мягкая, она уже забыла, каково это – когда кожу нежила материя, а не царапала. Оливия попыталась обуть туфли, но ноги словно одеревенели и не слушались. Она присела на пуфик, тяжелые капли горечи и невыплаканных слез утраты упали на кафель рядом с туфлями. Оливия смотрела на них, и понимала, что не в состоянии обуться, встать на каблуки, пойти. Слезы катились по ее щекам, она всхлипывала, рассматривая ряды своей обуви. Не надо было ей выходить из тюрьмы, там она по крайней мере не знала, что ее сын был мертв, там, у нее была одна маленькая надежда, что он был жив, что Санти вырос.