– Матушка, есть ли у нас какой отрез тонкой ткани?

– На что тебе? – Марьяна двигалась механически, как робот, в глазах ни одной мысли. Не по себе становилось от этого взгляда.

– Пошить кое-что в дорогу, Настя говорит, в Перемилово вохвов видели.

Женщина села ко мне на лавку.

– Вот и отпущу тебя, доченька, – взгляд её немного прояснился, – учись прилежно. Не возвращайся домой. Не даст тебе здесь жизни, – она ласково погладила меня по голове, – найду, что просишь. Побудешь последнюю ночку со мной и упорхнёшь, точно птенец. Останусь я совсем одна, – на этих словах она сникла, поправила прядку волос, выбившуюся из-под платка, и снова вернулась к печке.

Жалко стало её, пусть и не родная. Какая жизнь с этим боровом ждёт Марьяну?

– Как смогу, – сказала я ей тихо, подойдя к печке, – заберу к себе. Дождись только.

Надеюсь, там, в нашем мире, Марфа позаботится и о моих родителях. Поможет, если беда случится. Как она там, интересно? Освоилась хоть малость?

Марьяна обернулась, ласково улыбнувшись:

– Дождусь, доченька, коли, воля твоя.

Из-за угла выглянула Настя:

– Долго ещё возиться будете? Вечерять пора.

При всей её привлекательной внешности, характер у сестрёнки был не сахар.

– Иди, Настенька, на стол накрывай. Скоро ужинать будем, – отослала ей Марьяна.

Еда была не столь сытной, как днём. Каша на молоке, варёные овощи, хлеб. Когда мы поели, на небе уже отгорал закат. Марьяна вышла на улицу, закрывая ставни, а Настя зажгла лучину, что заменяла свечу, закрепив её в светец.

Как тут шить, когда и не видно ничего.

– Матушка, дай мне отрез, на улицу пойду, там светлее.

Марьяна протянула немного ткани.

Стужайло нахмурился:

– Не барыня, свечи жечь.

– Я и не просила, – бросила ему, выходя из избы.

Не мудрствуя лукаво, раскроила и собрала самые простые короткие шортики, благо шить любила с детства, вдела тесёмку вместо резинки. Полюбовалась на получившееся бельё. Не Франция, но прикрыть всё, что пониже спины, сойдёт. Сделала ещё пару штук, дошивая под светом звёзд. А вот бюстгальтер уже не успею. Придётся обойтись без него.

Когда вошла в дом, все уже легли. Храпел Стужайло на лавке, мерно посапывали Марьяна и Настя на полатях. Стянув сарафан, забралась рядышком с ними. Женщина сквозь сон обняла меня, укрыв лоскутным одеялом.

– Не спи, Марфа, – раздался шёпот Ратко, – недоброе задумал хозяин.

– Спасибо, – ответила ему едва слышно, – теперь уж точно не усну.

Не знаю, сколько прошло времени. В доме было тихо, глаза слипались. Я щипала себя изредка, чтобы хоть как-то взбодриться. Почудился неясный шорох. Потом на лавке заворочался отчим. Послышались тихие шаги. Он встал возле бабьего кута, не заходя внутрь. Тихо, точно нараспев, забормотал что-то. На меня будто опустилась железная плита, ни рукой, ни ногой не могла пошевелить. Сердце затрепыхалось, как птица в силках. Страх холодной волной разлился по телу. Рядом виднелись яркие глаза домового, который как-то странно дёргал руками.

– Силу, память изымаю, – подвывал Стужайло, – от Марфы, да к Настасье. Печать на память, печать на мысли, печать на уста.

В голове помутилось, и на время я отключилась. Пришла в себя, когда всё стихло. Меня тормошил Ратко:

– Очнись, Марфуша, – он почти плакал.

– Ты что?

– Ох, думал, не сумел тебя уберечь. Худое сотворил Стужайло, силу твою отнял. Хотел и памяти лишить, только смог я ему помешать. Не мне тягаться с колдуном.

– Спасибо. Если бы я и памяти лишилась, было бы совсем худо. Расскажу завтра волхвам.

– Не сможешь, – покачал головой Ратко, – печать на устах. Всё будешь знать, а перечить не сумеешь и правду сказать.

– Вот тебе раз, – села я на полатях, – как же быть?

– Становись сильнее, чем Стужайло, там снимешь его заклятье.

– Гад! Боров толстобрюхий, – выругалась я беззвучно, – ну ничего, сочтёмся мы с тобой. Обещаю.

– Не выдавай себя, – испуганно прикрыл мне рот ладошкой домовой, – прикинься одурманенной. Иначе станется, в лесу тебя подкараулит.

– Об этом не подумала. Хорошо, буду тише воды, ниже травы. Благодарю тебя за помощь.

– Эх, – махнул рукой Ратко, – куда мне супротив колдуна.

Я легла и укрылась. Теперь опасаться нечего, можно и поспать до утра.

Не встало ещё солнце, как заворочалась Марьяна, просыпаясь. За ней встала и я. Женщина открыла ставни, впуская в горницу первые робкие лучи предрассветного солнышка.

Сползла, в прямом смысле слова, с полатей и опустилась на лавку, переводя дух. Что за чары наслал на меня Стужайло? Всё тело ломило, каждый сустав ныл. Казалось, будто жизненные силы и энергия утекают из меня, словно вода сквозь решето. Несладко мне придётся, если в таком состоянии к колдунам идти. Какая из меня ученица, когда я еле могу рукой пошевелить. Чёрт лысый!

Я почувствовала, как кто-то гладит меня по руке. Марьяны в избе не было, Настя и отчим ещё спали. Обернувшись, увидела Ратко, который словно съёжился и стал меньше.

– Прости, девонька. Мало от меня прока. Да в дому хозяина я ему перечить не в силах. Как и устоять перед сильным колдовством. А это заклятие ой какое непростое, запретное.

– Запретное? Значит, по головке за это Стужайло не погладят?

– Коли прознают наши колдуны главные, так и силу у него отнять могут.

– Ратко, – улыбнулась я, – да ты кладезь полезной информации. Жаль, с собой тебя взять не могу. Выходит, надо только рассказать вашим грозным волшебникам?

– Не получится, – вздохнул домовой, – замок на устах твоих. Никому об этом ты поведать не сможешь. Да смотри, перед Стужайло не подай вида, что ты всё помнишь. Дурочку из себя строй.

– Нет таких замков, которые вскрыть нельзя, – я встала, налила в кружку немного молока, – на вот, попей. Уеду, потом угостить некому будет.

– Благодарствую, – шмыгнул Ратко носом, – доброго пути тебе, девонька.

В избу вошла Марьяна, и домовой исчез. Взяла у неё вёдра с молоком, помогла процедить. Вышла во двор, растопила печурку, поставив на огонь котёл. Спасибо нашим походам, готовить я умела в любых условиях.

Марьяна вынесла пшено для каши.

– Матушка, – позвала я её, решила проверить, правда ли никому рассказать не смогу о том, что Стужайло сделал, или Ратко всё же ошибся, – ночью ты ничего не слышала?

– Нет, Марфушенька, спокойно всё было.

Я раскрыла рот, чтобы поведать о заклятье, как мне свело челюсти, да так, что хрустнули зубы. Язык занемел, будто каменный. На минуту стало страшно.

– Доченька, да здорова ли ты? – Марьяна подошла, приложила руку ко лбу. Извечный материнский жест.

– Д-д-да, – челюсти потихоньку отпускало, – волнуюсь, каково оно на обучении будет.

Так, а не лишнего ли я ляпнула? Не спросила у Ратко, что точно должна забыть: только о ночном колдовстве или обо всём, что колдовства касается? Вот растяпа.

Матушка приуныла:

– Не бойся ничего, тяжело там, да потом волшбой овладеешь. Никто тебе не указ будет. А сгодишься в преемники, так и вовсе…

Во двор вышел отчим, и Марьяна умолкла. На Стужайло были одни штаны, он подошёл к колодцу, набрал воды и вылил её на себя, отфыркиваясь. После обернулся к нам. Я еле удержалась, чтобы не вскрикнуть. Мужчина постарел за ночь лет на десять. Волосы стали почти все седые, лицо прорезали глубокие морщины, глаза запали.

– Чего застыли? Быстрей на стол собирайте, волхвы не задержатся.

Марьяна опустила глаза и вернулась к печке. Я схватила корзинку с овощами.

Накрыв на стол, мы сели завтракать. Стужайло разрезал румяный каравай, раздал всем ложки.

В горницу вошла Настя, выходившая умыться. Какая-то странность привлекла мой взгляд, присмотрелась. Глаза! У девушки они стали карие! И черты лица неуловимо изменились. Стараясь не подать вида, трясущейся рукой зачерпнула каши, только вот кусок в горло не лез. Кое-как дождалась, когда все поели. Собрала посуду и выбежала во двор. Бросила плошки на лавку и подошла к большому корыту с водой. Вгляделась в своё отражение. Несколько минут внимательно рассматривала, а потом ударила кулаком по воде от бессильной злобы.