После паузы в несколько вздохов Йеруш просто ответил:

— Ладно.

Оба понимали, что ему совершенно не всё равно, где именно испытывать свой подводный костюм. Что Илидор, несмотря на всё услышанное сейчас (или как раз поэтому) бессовестно хватает реальность железной хваткой и выкручивает её до хруста, желая увидеть, где бьётся её пульс, желая понять очень точно: сколько правдивой искренности в Йерушевом «Ты мне ничего не должен»? И что в своё кроткое «Ладно» Найло сейчас обернул всю немногую смиренность, которая у него есть, всё возможное доверие к дракону, — обернул и протянул их ему, как бабочку в кулаке.

Когда это вообще стало возможным? Сколько времени прошло с того дня, когда я колотил этого эльфа головой об пол машинной, а он таскал меня по болотам в клетке? Когда, где, как всё успело настолько измениться?..

Дурацкий вопрос, золотой дракон. В Такароне. Абсолютно всё изменилось в Такароне и, возможно, когда вы с Найло вышли из гимблских врат, то не только вы двое, а и весь остальной мир уже не был прежним.

В низине люди плясали и прыгали вокруг костра, а с посветлевшего неба вдруг медленно и торжественно посыпались… Дракон вздрогнул: в первый мир ему показалось, что с неба посыпались хлопья пепла. Но это были просто снежинки — пушистые, торжественно-неспешные в вечернем безветрии.

Илидор закинул голову, стал смотреть на снег и смотрел, пока не появилось ощущение, будто он падает вверх, в бесконечное небо без звёзд. Пушистые снежинки опускались на его щёки, на ресницы, на меховую жилетку, покалывали голую полоску шеи над шарфом, укрывали кружевом золотые волосы. Илидор медленно падал в пушистое небо без звёзд и думал, что не зря полетел из Сварьи на север. Не просто на север, а в горы — тут холоднее, тут чувствуется наступление зимы, ну хоть какой-нибудь, хоть мягкой южной, которая приходит на месяц позднее, чем Илидор привык. Дракон не любил сонную медленную зиму, но сейчас понял, насколько ему не хватало зимнего волшебства. Не хватало снега, который падает с неба без звёзд и отсекает пространства, меняет расстояния, замедляет действительность. Во время снегопада, когда исчезают горизонты, взгляд может наконец сместиться на что-то более близкое.

Что остаётся в вечности от того, у кого не было вечности?

— Год переворачивается, — не понять зачем сообщил Йеруш. И тут же спросил: — Почему драконы не отмечают дни рождений?

— Потому что у нас нет календарей. Только вечность, — помедлив, ответил Илидор, высунул язык и стал ловить снежинки.

Найло долго молчал, сжавшись в комок, сунув руки в рукава куртки. Он мёрз, но не накидывал капюшон — тоже по-своему любовался первым снегом и позволял ему укрывать свою голову ни хрена не греющей шапкой.

— У тебя нет вечности, — наконец сказал он очень тихо.

Кочерга его знает, как Найло это понял. Может быть, когда Илидор потребовал своей очереди определять место, где пройдёт ещё один кусочек жизни, Йеруш наконец сложил воедино все части подобных историй. И наконец сообразил, почему Илидору не наплевать на такие маленькие для обычного дракона отрезочки жизни. Или же что-то дрогнуло в голосе Илидора, когда он сказал «У нас нет календарей», и Йеруш услышал фальшь в этом «у нас». Или же ничего Йеруш не понял, а просто ляпнул наугад.

Илидор не ответил, да Найло и не особенно рассчитывал на ответ. Но чувствовал, как что-то внутри него делается чуть менее торопливым, чуть менее взъерошенным от неожиданного, обескураживающего осознания: они с Илидором схожи ещё и в этом. У них обоих нет впереди вечности.

Ещё долго падал пушистый снег и всё ярче разгорался в селении гигантский костёр, который будут поддерживать до переследующего утра, помогая году перевернуться. Сегодня на рассвете каждая хозяйка подожжет от этого костра лучину и отнесёт её в свой дом, и в каждом доме родится новый печной огонь от чистого пламени.

Всю ночь люди безымянного горного селения будут плясать, петь, смеяться и ворожить вокруг огромного костра. Ослеплённые его светом, они не увидят, как от одной из ближайших гор оттолкнётся легкокрылая тень и полетит на юг, едва заметно поблёскивая золотыми чешуйками в свете звёзд, почти не заметных в ночном заснеженном небе.

По берегу Сварьи плыли огни фонарей, доносились отголоски дудки. Наверняка там плясали люди, взявшись за руки в коле, да не в одном. Сегодня на рассвете каждая хозяйка отнесла к своей печи по лучине, подожжённой от нового чистого пламени. К закату вокруг костра расставили столы с угощениями, а между ними ходили дудочники. Люди смеялись, шутили, ели, пили, перемигивались, во что-нибудь играли и заигрывали друг с другом, снова плясали.

В саду Сайи пахло травяными отварами с вишней, смородиной и корицей, мятным джемом и грозой.

Откровенно говоря, дракон бы предпочёл сейчас быть там, на берегу поселка, среди танцев, пения и смеха, а не в тихом прибашенном саду. В общем, никто не мешал Илидору слиться отсюда, но, по привычной странности, ни Сайя, ни Йеруш этого не хотели. Оба исподволь бросали на дракона встревоженные взгляды, безмолвно вопиющие: «Пожалуйста, не уходи!».

Илидор откинулся на спинку стула, с улыбкой посмотрел на ранние звёзды и принялся напевать себе под нос. Совсем негромко, очень ненавязчиво — что-то волнительно-обещающее, очень подходящее к настроению праздника, столь редкому ничегонеделанию, внезапной близости с тем, кто в круговерти дел мог казаться далёким, но может стать куда ближе и важнее, чем…

— Не надо, — произнёс Йеруш, почти не разжимая губ.

Илидор вопросительно изогнул бровь. Сайя сидела, опустив взгляд, сильно розовела ушами и сосредоточенно вылавливала из чашки смородиновую труху.

— Не надо, — повторил Найло уже почти совсем беззвучно. — Это нечестно. И не нужно.

Магия драконьего пения почти не действовала на Йеруша, но теперь он различал в этом пении некоторые слова. И слова он понимал.

— Какой же ты зануда, — тоже почти беззвучно ответил дракон, поднялся и бодро спросил в полный голос: — Сайя, можно мне в честь праздника пообнимать садовые статуи?

Эльфка встрепенулась:

— Да! Да. Только возьми лампу. И… Может, я с тобой пойду? Проверю, чтобы ты ничего не поломал и себе не навредил.

Илидор смотрел на Сайю, изогнув бровь. Она сцепила пальцы.

— Ладно, лампу возьми, да поярче. — И чуть раздражённо пояснила в ответ на непонимающий взгляд: — Не нужно сегодня переходить границу светотени, потому лучше вообще не ходи никуда.

— Это ещё почему?

Она обхватила себя за плечи длинными костлявыми пальцами.

— Если я начну объяснять, вы решите, что я слишком долго жила среди людей. Я не разделяю их суеверий и не праздную их праздников, но в такую ночь как эта… Кто знает, что можно встретить сегодня за гранью тьмы?

— Например?

— Я не знаю. Магические завихрения? Незаснувшую нечисть? Дракона?

Йеруш поперхнулся чаем и зашёлся в кашле.

— К слову о драконах! — Илидор сделал длинный шаг назад. — Найло тебе про них рассказывал? Ты знаешь, что он бывал в Донкернасе?

— О!

Сайя, забыв о своём смущении, обернулась к Йерушу, и дракон наконец тихонько слился в сад, прихватив лампу.

Год переворачивался, и впервые это что-то означало в жизни Илидора. Драконы никогда не обращали внимания на эльфские значные дни или человеческие праздники — для драконов они имели меньше смысла, чем пыль под ногами. У самих драконов не было календарей, праздников и значных дней — только вечность и ветер, наполняющий крылья.

Но теперь Илидор не жил среди драконов. Теперь вокруг него были лишь те, у кого нет впереди вечности, нет даже крыльев. Те, кому нужны путевые вехи. И дракон, впервые примеряя на себя другой способ жизни, мог попытаться понять: а зачем эти вехи?

Под ногами его ломались сухие ветки и мёртвые листья. Он бродил по саду Сайи среди неработающих механизмов — сломанных, неудачных, неправильно срощенных, и кожей ощущал, как они перекликаются, переговариваются с другими механизмами, которые встречал золотой дракон в другом месте и времени.