Хорошо, что зауряд-ревнитель Тархим, повышенный теперь до полного ревнителя, раскрыл коварный план Йеруша Найло. И теперь пусть Йеруш скажет спасибо, что ему позволяют убраться поздорову из этого почтенного города, не накладывая на него повинных выплат, не запирают в казематы, не тащат на судилище, не рубят головы. Исключительно потому, что подобные мероприятия повлекли бы за собой многие хлопоты, включая необходимость списываться с неведомым Университетом в далёких эльфских землях. Словом, пусть Йеруш Найло убирается из города, пока городские власти не передумали просто выставить его за ворота и воспретить возвращаться.

Тархим смеялся, когда Йеруша гнали из города.

— Как там учёные за твоим плечом, сильно помогли? — издевательски бросил в спину напоследок, когда уже почти захлопнулась воротная калитка.

Никаких денег, разумеется, Найло не получил и вообще ничего не получил, помимо жесточайшего унижения. А потерял множество всего, включая последние собственные деньги и целый рюкзак вещей, нужнейших в работе и странствиях. Потерял кураж и убеждённость в своей способности как-нибудь выкручиваться из передряг. И веру в хоть какую-то справедливость, честность, упорядоченность этого мира.

Незримо стоящая за плечом череда великих учёных, разумеется, никак сейчас не помогала.

Список мест, куда мне запретили возвращаться, стал длиннее списка мест, где меня не попытаются избить. Может, и правда было бы лучше, стой за моим плечом семья? Будь у меня нелюбимое, но прочно определённое в мире место, с которым мы взаимно должны друг другу?

Йеруш сидел один за городскими воротами в непроглядной темноте, на холодной обочине, в заброшенности. В его ушах стоял смех Тархима, голову разрывали на кусочки бессильная ярость, детская обида на чужую подлость, растерянность и страх. И голоса, голоса в голове. Они, кто бы сомневался, раздухарились и вскоре стали такими громкими, что заглушили смех Тархима. Голоса в голове кричали, кричали, кричали о том, что у Йеруша никогда не могло ничего получиться. Он ни разу в жизни ничего не смог сделать правильно. С рождения до сего дня он жалкий, никчемный, нелепый, неудачный, вечно разочаровывающий Йер.

Но если бы за его плечом стояла семья, то даже будучи жалким и нелепым, он бы не оказался один в столь унизительной безысходности.

Найло взвыл, зажмурился, вцепился в свои волосы.

Как его и предупреждали, в конечном итоге он остался в оглушительном одиночестве и ни с чем, притом произошло это довольно быстро. Сколько времени минуло с той ночи, когда он вылез из окна родительского дома и отправился к стоянке ночных экипажей — шесть лет? — и вот он уже потерпел крах.

На всех направлениях. Во всех начинаниях.

Стиснув стальными пальцами предплечье Илидора, Клинк оттащил его в просторную вещную кладовую, где дракон прежде не бывал. Илидор думал, что в кладовой припрятан семейный боевой молот, которым его сейчас попытаются сокрушить, и вообще чувствовал себя до крайности неловко.

В кладовой жили запах пыльных тканей и небольшой кособокий стол. Множество лавок и табуретов составлены друг на друга под длинными стенами, на короткой — ряды полок, прикрытых плотными полотняными занавесями.

Клинк усадил дракона за стол, уселся сам и потребовал объяснить, какой кочерги происходит.

— Я-то с сам-начала понял, что не так ты прост, — буркнул вдобавок, сложил руки на груди и вперился в дракона хмурым взглядом из-под кудлатых бровей.

Любой гном из подземья просто снёс бы голову тому, кто без спроса пролез к нарочно запертым вещам, но гномы, двести лет живущие среди людей, имели гораздо более мягкие нравы. К большой удаче Илидора. Или Клинка.

Дракон прочистил горло. Смотреть на Скопидома было совестно, потому Илидор начал говорить, не поднимая глаз:

— Когда Хардред Торопыга вышел из Такарона, он пытался стать торговцем. Но что-то пошло не так и спустя пару лет он уже пиратствовал в южных морях. Сменил несколько кораблей и купил штук двадцать драгоценных камней. Не то спрятал, не то собирался их спрятать в южном море, на одном удалённом острове.

Клинк молчал, покачивался на табуретке, утопив бороду в груди, смотрел на Илидора. Дракон от досады хотел было добавить, что доспех и оружие с выдвижки никогда не нюхали подземий, но не набрался для этого окаянства. Сказал другое:

— Сначала мне было интересно посмотреть на выдвижку, а теперь мне интересно посмотреть на Хардредово кладвище. Но ты не особо был расположен про это говорить. Где-то на уровне «Заткнись нахрен, Илидор».

Скопидом буравил дракона глазами и пожёвывал губу. Похожим образом вела себя Корза Крумло, когда Илидор был драконышем: узнав о каких-то проделках или шалостях, она усаживалась напротив, требовала немедленно ей всё рассказать, а потом молчала, молчала, смотрела и молчала до бесконечности. Из-за этого драконышам казалось, что Корза знает больше, чем они уже сказали, и они признавались в новых и новых проказах под этим выжидающим немигающим взглядом.

Илидор сложил руки на столе, сцепив в замок пальцы, и стал смотреть на Клинка. Всё в чем имело смысл повиниться, он уже сказал, пусть Скопидом теперь хоть до полуночи молчит. В полночь ему харчевню закрывать.

— Ундва хорошо о тебе говорит, — наконец изрёк Клинк. — А Ундва к работникам строга. Трогбард говорил о тебе хорошо, а Трогбарду трудно прийтись по душе. Ты можешь читать старые гномские руны, которых никто из гномов Лисок давно уж не упомнит.

Илидор молчал. Скопидом внимательно рассмотрел его сцепленные в замок пальцы и воткнул испытующий взгляд в посеребревшие глаза. Тягуче, словно покачивая каждое слово на языке перед тем, как выпустить его в мир, Клинк проговорил:

— Кто ты, в кочергу, такой? Я хочу знать.

Дракон глаз не отвёл, не разомкнул стиснутых пальцев. Медленно качнул головой.

— Нет. Не хочешь.

— Ну, — Клинк на миг надул щёки. — Тогда я не хочу с тобой дальше говорить про писанину Хардреда Торопыги. Из ответного наплевательства.

— Из наплевательства я мог бы просто стащить этот лоскут и уйти! — с досадой выплюнул Илидор.

Клинк Скопидом, всё так же глядя на дракона в упор, медленно качнул головой.

— Нет. Не мог бы.

Илидор скрипнул зубами. Клинк ещё долго сидел, смотрел на него, о чём-то размышлял, пыхтел и сопел, выдыхая запахи крепкого пива и копченого сала.

— Ты не мог бы украсть. Ведь Ундва хорошо говорит о тебе и Трогбард говорил о тебе хорошо. И ты знаешь не одни только старые руны, нет. Ты знаешь ещё того, кто тебя им учил. Ты знаешь многое, про что не сказал бы ни мне, ни Ундве, ни Трогбарду. Быть может, самому себе бы тоже не сказал.

Гном тяжело поднялся на ноги, впечатал кулаки в столешницу и опёрся на них.

— Ты сильнее, чем кажешься, глаза у тебя нелюдские, умеешь читать гномские руны, а мои дети тебя приняли за кого-то навроде родича. Дай-ка подумать, хм, хм.

Огромным усилием воли Илидор не отвёл взгляда и заставил себя дышать ровно. Клинк отвернулся первым и вперевалку неспешно пошёл к настенным полкам. Неспешно откинул закрывающую их ткань, завозился там, и голос его стал звучать глуше.

— Не украл бы ты ничего, Илидор. Это я верно знаю. А вот отправишься ль ты в море без моего позволения — это не знаю. Это, так я мыслю, ты отчего-то можешь. Ты знаешь, что мне наследство Хардреда ни к чему, но ты ж не из той породы, что охотится за чужим добром и хватает плохо положенное. Зачем тебе те ценные каменья? Сокровищницу собираешь?

— Не мне, — признался Илидор неохотно. — Они помогут одному эльфу. Камни нужны для научных изысканий, которые ему поручили другие страшно важные эльфы. Изыскания тоже страшно важные. Для него это, считай, дело чести, притом дело срочное, и срок уже идёт.

Клинк на мгновение обернулся, прекратив шуршать и звякать чем-то на полках.

— Тот эльф, что приходил ввечеру тогда? А он тебе кто?

— Он мне заноза в загривке, — с чувством ответил Илидор.