Далее, прошу прощения, мы должны сделать философское отступление, чтобы по-настоящему понять Гумбольдта.
В свое время Иммануил Кант, скрупулезно исследовав понятия, казавшиеся сами собой разумеющимися, которые люди в своей теоретической и практической деятельности употребляли не задумываясь, пришел к выводу о ложности наших представлений.
Первичное восприятие (апперцепция) всегда обманчива. Что есть истина, мера, сущность, совесть, добро?… Честное критическое исследование Канта показало: первичные, каждодневно употребляющиеся людьми понятия антиномичны в себе; однозначно сказать, что есть истина или, что есть добро, невозможно. Антиномии неразрешимы в своей посюсторонности. Однозначно всю эту сложную простоту можно воспринимать только при учете трансцендентальной природы элементарных понятий. Все первичные (следовательно, базовые понятия) имеют относительную природу в нашем мире. Любое определение, опирающееся на имманентные сущности, будет недостаточным, как минимум, наполовину. Оно может казаться правильным и пушистым в обиходе, но в любой момент может стать оборотнем и наделать немало бед. Все войны начинались с рассуждений о справедливости или истинной вере. Эти рассуждения казались правильными, иначе они не могли бы поднять такие массы людей, чтобы те убивали друг друга с полным осознанием своей правоты. Все революции начинались с идей справедливости и свободы, а приводили к обратному результату: к диктатурам.
В принципе, кантовская "критика разума" достаточно проста и величественна именно в своей простоте. Любой неглупый человек способен верифицировать ее. Достаточно задуматься о сущности, например, добра и зла. Когда добрый человек убил злого, что победило – добро или зло? Начав беспристрастно рассуждать, умный человек придет к неутешительному выводу, что если основные понятия и можно где-то определить однозначно, то не в нашем мире.
Трансцендентальность понятий автоматически означает умо-непостигаемость (неинтеллигибельность по Канту), пред-данность и полный антиисторизм. У трансцендентного нет истории. Оно вечно, неизменно, представляя собой абсолютное бытие, мутным аналогом которого является имманентный мир.
«Средство выражения мыслей»: такой ответ на вопрос, что такое язык, кажется правильным. Но он суть ничто иное, как кантовская первичная апперцепция, до отделения трансцендентного от имманентного. Это хорошо понимал Гумбольдт. В критической части своей деятельности он исходил из кантовской "критики разума", в позитивной части – из трансцендентального идеализма Шеллинга.
Теперь о том, что, во-вторых. В качестве "родовых" понятий для определения языка Гумбольдт использовал такие, которые его предшественникам казались немыслимыми. Это трансцендентальные понятия "Дух" и "Энергия". Последнее понятие только в 20в. "приземлилось", женившись на проводах, и навеки погибло за металл в глазах людей высокого полета. Во времена Гумбольдта оно было еще по-античному девственным, нетронутым и употреблялось в качестве трактовки понятий Дух и душа. "Энергия" являлась термином теологии и философии. Энергия – это трансцендентное качество духа, его способность творить.
Язык, согласно Гумбольдту, – это «объединенная духовная энергия народа, чудесным образом запечатленная в определенных звуках, в этом облике и через взаимосвязь своих звуков понятная всем говорящим и возбуждающая в них примерно одинаковую энергию". (Гумбольдт,1985,С.346).
Согласно Гумбольдту, язык вообще можно определить только как ноумен, а не как феномен. Это трансценденция. Феноменальный подход к языку может быть со стороны функций и со стороны классификаторства по типам (и Гумбольдт дал типологию, которая до сих пор является наиболее признанной).
Чем были вызваны столь высокие определения Гумбольдта, уводящие от "средства коммуникации" в область высоких энергий?
В то время происходило идеологическое утверждение "принципа национальностей". Изживали себя монархии как виды государств, где национальность не имеет значения, важно только отношение к монарху и к династии. Назревал великий передел политической карты ввиду просыпания национального духа каждого народа. Прошло время таких государств как Австрийская империя, состоявшая в основном из угров и славян, "государство Папы", "королевство Вюртемберг", "Неаполитанское королевство". Девятнадцатый век прошел под флагом борьбы за национальные государства. По Гумбольдту выходило, что история народа – это история его языка. Отсюда такой алчный интерес к генеалогии языков, вызов, на который компаративисты ответить не смогли не потому, что мало знали, наоборот… Они все поражали объемами своих познаний, просто невероятными арсеналами памяти и полиглотизмом. Буквально все, начиная с Боппа, с лекций которого люди уходили ошарашенными, думая, что человек "не может столько знать".
Оказалось, надо не это: необходим новый метод. Компаративизм работает в аналогии, в генеалогии не работает. Энергия Гумбольдта слишком высоко и неуловимо парит. Но после него думать о языке приземлено, только как о средстве коммуникации, копаться в морфемах и считать это главным направлением поисков, было немыслимо. Понятие "Дух языка", введенное в лингвистику, само собой призывало вслушиваться в звуки, в мелодику языка, т.е. обозначило переход к фонологической парадигме. Тут подоспела и соответствующая философия.
Естественный подход
Высокие слова о языке как духе народа, как воплощении некой умонепостигаемой энергии, внушали представителям каждого народа гордость за свой язык, заставляли произносить о нем высокие слова, превознося его Дух и принижая языки других народов ("собачья мова" и т.д.). Нападки на другие языки – лучший способ возвысить свой народ.
Гумбольдт породнил языкознание с трансцендентальной философией. В постгумбольдтовский период лингвистика оставалась служанкой философии, только уже иной – "философии жизни", основанной на интуитивизме. Это с одной стороны. С другой – она восприняла теорию эволюции, вначале еще по Ламарку, а потом по Уоллесу и Дарвину. Как следствие, наряду с духовидчеством, стремлением проникнуть в "самый Дух" языка прямо душой, появился историзм в виде организменного подхода. Языки стали рассматриваться как естественные этапы эволюции духа.
Интуитивизм дополнял сравнительно-исторический подход и, в то же время, противопоставлялся ему. Компаративисты основывали свои классификации на морфоформах. Интуитивисты, перешагивая через разницу корней и способов словообразования, искали генетическое родство, основываясь на значениях и на музыке языка. Переводя энергетизм Гумбольдта на эволюционные рельсы, лингвисты начали смотреть на язык, как на организм.
Главный идеолог нового направления, которое стало именоваться "естественным", А.Шлейхер, считал, что языки надо рассматривать как виды в теории эволюции. Развитие языков происходит по законам эволюции. Таким образом, естественники наделили языкознание историзмом, поставили вопрос о необходимости диахронического изучения языков. Вопрос об истоках языков, каждый из которых являлся "Духом" определенного исторического народа, оказался демистифицирован, решение его выглядело достаточно просто. Как организмы развиваются, теряя одни формы и приобретая другие, так развиваются и языки.
Апофеозом деятельности А.Шлейхера, когда он перевел гумбольдтовскую классификацию в исторический план, стало разделение языков на более развитые и менее развитые. Согласно Шлейхеру, самыми отсталыми являются корнеизолирующие языки (китайский, в частности), а самыми развитыми – флективные (индоевропейские, семитские). Языки американских индейцев (инкорпорирующие) и народов Северной Евразии (агглютинативные) оказались более развитыми, чем китайский, но менее развитыми, чем немецкий.
