А после рядом довольный развалился. И не заметил он даже, что по лицу Агатиному слезы текли горькие, да рубашка белая, нарядная в крови испачкалась.

– Моя ты, запомни это. И впредь моей будешь. Я тебя в шелка да парчу наряжать стану. Все каменья самоцветные, какие есть на земле нашей, твои будут. А что сваты к Зоряне пошли, так и пусть. Будет она женой мне по названию. Ты же женой мне по сердцу станешь. Негоже супротив воли родителей идти. А то ведь лишат всего. И будем мы с тобой скитаться, как безродные. Не в твоей же лачуге ветхой жить нам! А так будешь ты в злате да серебре ходить, всем на зависть. И никто косо не посмеет на тебя посмотреть, – сказал он и, встав, оправил рубаху и ушел к дружкам верным. Лишь напоследок добавив, что ночью сегодня, пока все спать будет, придет он к ней. И чтобы ждала она его, не засыпала.

А Агата кое-как после ухода Услада поднялась да до берёзки еле дошла. Привалилась она к ней, как к спасительнице. Упала в объятия ветвистые. Да разве боль свою дереву отдашь? Такую боль и объятия материнские, теплые, родные, не излечат. Куда уж дереву то сделать…

Прислонилась девушка к березе, глядя на гуляния и чувствуя в душе пустоту такую, что и ведром не вычерпаешь. И, не чувствуя под собой неверных ног, села на траву молодую зеленую, да глаза прикрыла, роняя слезы горькие.

И вдруг среди песен и смеха весёлого, что до Агаты словно издалека доносились, послышался звон метала, да топот коней, что сменился женскими криками.

Глава 5. Сарочины

Поднялась она и подошла к кустам, туда, где гуляния недавно были глядя. И увидела, как из леса выходят сарочины.

И вроде лицом они совсем не отличались от деревенских, и одежды их такие же были – так сразу и не отличишь и не скажешь, где свой, а где чужак пришлый. Разве что, присмотревшись, увидишь, что кафтаны у сарочин были все же чуть другие, на чужой манер пошитые. Не как принято у людей добрых, а запашные. Да разве ещё порой у кого нитями шелковыми вышиты были воротники. И хоть однажды лишь довелось Агате их видеть, хорошо она запомнила и тот день, когда они на деревню напали, и то, как бабка Яговна ее за печкой прятала, да богам молилась, чтобы обошла их дом беда.

– Бабушка, а почему они здесь? Зачем приходили, да дома пожгли?Неужто гнева богов не боятся? – спросила маленькая Агата, после того как сарочины, награбив что успели, да в полон часть девок угнав, ускакали, оставив разоренные дворы.

Вихрем они  прошли по деревне, в каждый дом почти заглянули. Из каждого двора, где нажитым добром откуп взяли, а где и жизнью чужой. Только дом Яговны и обошли. Наверное, решили, что и жить-то там никто уж не живет – такой ветхий он был да неказистый.

– А разве ж проклятые могут чего бояться? – ответила тогда Яговна, – Боги их дома лишили, да скитаться по земле отправили. Вот и творят теперь сарочины бесчинства свои, да людей добрых пугают.»

Вот и сейчас смотрела Агата на пришлых. Вроде и кожа таким же цветом, как у нее, и глаза похожи. Да вот только говор другим был, и взгляд глаз –  злой, хищный.

Во второй раз довелось увидеть тех, кто не с миром пришел, не с добром. Грабить они пришли. Грабить и убивать. Да и в какой день!  Не чтят они богов, не боятся гнев их на себя наслать.

Раздался звон стали. И ветер донес до Агаты сладкий привкус крови, которая упала рудой на зеленую траву и окрасила ее в красный цвет. Словно не желая ждать своей очереди, и наперекор повелению Лета-Додолы, выросли на пригорке маки кроваво-красные оперед других цветов.

А воздух все наполнялся и наполнялся новыми звуками. Заржали кони, разнеслись крики  и брань над лесом, смешались они с детским плачем и бабьим воем. Затрещал огонь, который должен был зиму погонять, да вместо того перекинулся на березку молодую, украшенную лентами,  не жалея ее. Лизнул огонь жадный и скамью, на которой подарки для богини Лели лежали. А Зоряну, что на резном стуле сидела и богиню изображала, схватил один из пришлых, и довольно цокая языком, потащил к своей лошади.

– А ну отпусти ее! – узнала Агата голос Услада, который встал перед чужеземцем, держа в руках тяжелую дубину.

Замерло сердце, и сама собой в голове мысль появилась: а встал бы он, Услад, перед сарочином, будь на месте Зоряны Агата?

И тут же она мысли эти прогнала, потому, как и сама знала: не встал бы! То невеста обещанная, сосватанная. Жена будущая. Уж коли не заступиться за нее, так стыд и позор его и семью всю его ждёт. А Агата? Что она? Так, полуночное развлечение, та, с кем лишь украдкой можно ночи коротать.

И такая злость взяла Агату, что и пусть бы мечом Услада рубили сейчас чужаки, она бы и рада только была: за обман его, за честь свою девичью поруганную, за то что другой обещанный, ее в свои сети манил…

И тут за кустом калины мелькнул мужчина в синем кафтане. Стоял он будто в стороне, за всем наблюдая. Словно и не человек совсем, а истукан какой. И только глаза – темные, живые, с интересом вокруг смотрящие, говорили, что это все же живой человек. И вроде видно лицо его, а и не разобрать…

И тут, прямо у уха девушки раздался свист, и рядом с Агатой что-то пролетело, будто птица быстрая. Пролетело и упало, острым наконечником в сырую землю войдя, знай только, перья на древке на ветру едва покачиваются.

 Стрела…

Агата обернулась и увидела, как чужак вновь поднимает лук и натягивает тугую тетиву, метя наконечником стрелы в грудь Услада, да свистит свистом особым, своих предупреждая, чтобы на пути стрелы не встали.

И поняла девушка, что желание ее, то, о чем вскользь по злобе обманутого сердца подумала, в явь сейчас превратится да исполнится.

И такой страх душу затопил, что и дышать страшно! И заслужил Услад наказания. Но ведь жизнь отнятую не вернуть.

И от мыслей этих будто весь мир переменился: пропали из него краски, смолкли крики и шум, утихло ржание коней и лай собак, стих плач да брань чужеземная. А вокруг заплясали темные тени, черные, жуткие, ломаные, да корявые. Плясали они и у ног Услада, готовые схватить его да в землю утащить. Плясали у ног сарочина пришлого, который напротив стоял, собираясь Зоряну в качестве трофея победного да девки для развлечения забрать. Плясали они и у ног самой Агаты.

И вспомнился ей вдруг тот человек в синем кафтане у кустов калины. Интересно стало: а что к нему тени, также тянутся? Также готовы схватить? Готовы ли супротив него пойти?

Вот только пусто у куста было. Будто и не было там никого.

И тут тугой воздух пронзила пущенная сарочином стрела. Полетела, целясь в самое сердце Услада. Да так медленно, тягуче, будто и не по  воздуху она летела, а сквозь мед тягучий.

Посмотрела на стрелу Агата, и та  тень, что ближе всех к стреле  была, поймала ту, да в землю утянула, а след за ней и чужака, ее выпустившего.

Закричал тот, забился, не видя и, не понимая, откуда враг незримый пришел. Да только, сколько бы не кричал он и от боли не корчился – пропал в сырой земле.

А тени только больше выросли. И следом за сарочином, что стрелу выпустил, и остальные пришлые больше не врагами стали. Разделили они участь собрата жуткую.

Кричали сарочины, стонали, дух из тела выпуская. Кто по голову в землю ушел, кто по пояс, а кто и вовсе полностью. Деревенские же принялись богам молиться, да бежать скорее от гиблого места.