Глава IV
Мысли о пустыне невольно заставляли Омара все глубже погружаться в воспоминания о семье. Как бы ему ни хотелось насильно перестать думать о ней и сменить источник рассуждений – не выходило. Даже наоборот: все навязчивей и въедливей становились они, эти воспоминания. «Возможно, и правда настало время поддаться на уговоры разума и отдаться во власть размышлений о клане?» – подумал Омар, снова взглянув на звезды. Уже прошло достаточное количество лет, чтобы молодой бен Али отпустил воспоминания о родственниках и не тяготил себя извечным изнемождением, связанным с непреходящим чувством, одним словом описать которое было бы невозможно. Оно напоминало интеграцию страха, презрения, тоски и отчужденного безразличия, с переменным успехом подавляемого живым состраданием. Сколько разных цветов и красок, которыми можно было бы обрисовать такое чувство: черный, ядовито-красный, дымчато-серый – все они сливались в одно большое пятно, замазавшее рассудок Омара и не дававшее ему покоя.
За последние годы клан бен Али заметно поредел, и Омар не мог не знать, по какой причине. «Охотники» Лазара Буффле специально истребляли детей и их матерей, чтобы клан не имел возможности разрастаться. О судьбах своих ближайших родственников – тех, кого считал семьей – Омар ничего не знал, лишь мог строить пустые догадки, основанные на его знаниях о клановых тайниках пятилетней давности, которые само собой, уже не могли считаться достоверными. Из бесед солдат можно было услышать изредка некоторую информацию о делах клана, но чаще всего она касалась очередных бессмысленных стычек между ними. О личной, не связанной с бесконечной круговертью пустых убийств и бесчинств, жизни своей семьи Омару также ничего не было известно. Да и ему не особо хотелось специально этим интересоваться, хотя периодически из души выплескивались грусть и тоска, и недолгие минуты меланхоличных раздумий и воспоминаний затуманивали арабу голову. Наибольший интерес в такие промежутки представлял для Омара Хусейн – старший брат, сильный и благородный воин, стоящий на страже традиционных арабских и мусульманских ценностей. Правда, порой благородство в душе и поступках Хусейна отходило на дальний план, уступая место неистовой ярости, по своей жестокости и аморальности сравнимой только с тем, что со времен Великой французской революции стали именовать «терроризмом». Фанатик – такой человек. Обязательно нужно убить как можно больше «врагов и узурпаторов», как можно больше профранцузских поселений опустошить, весь мир сжечь в пламени религиозного и политического фанатизма – безжалостном и бесконтрольном. «Не уверен, что он вообще думает о политике, – думал Омар о брате, устремив взгляд на кузнечный горн. – Для него всегда существовала только одна цель – добиться независимости Алжира. Он был готов применять любые методы и привлекать любые средства для достижения этой цели. Научился у отца, что поделать. Иногда даже кажется, что Хусейн давно превзошел отца по кровожадности и сепаратистскому помешательству. Он бездумно сражается, не предполагая, какие последствия могут от этого быть. Утопическая, но совершенно бредовая идея, что после провозглашения свободного алжирского государства настанут светлые и славные времена расцвета всего и вся. Полная чушь! У власти окажутся необразованные крестьяне и однобокие вояки, страну будет ждать изоляция. Ни к чему, кроме еще большей разрухи, еще большему числу смертей и еще большему обнищанию жителей это не приведет.»
Омар все же отвлекся и посмотрел на кабак, в котором не утихала пьянка. Потом он направил взгляд на здание комендатуры. Из окон кабинета на вотором этаже горел свет, что означало, что майор Жёв продолжал работать. Хотя, он скорее не работал, а отдыхал, читая какую-нибудь книгу в вливая в себя бокал за бокалом хороший коньяк. Далее бен Али перевел взгляд на высокий флагшток, стоявший на плацу. Поднятый сине-бело-красный флаг слегка развевался – ветер даже на высоте свыше ста метров (если учитывать возвышенность, на которой располагалась крепость) дул с неохотой, словно делал одолжение всем жителям ночного Орана. При этом не было жарко. О причинах этого говорилось много выше. Глядя на все, что окружало сейчас Омара, он душил в себе мысль, что Хусейн спокойно может это уничтожить, разрушить уже полностью сформировавшееся новое, абсолютно уникальное общество. Может быть, Омар хотел бы лично от брата услышать ответ. Но страх услышать вполне предсказуемые слова отбивал всякое желание даже надеяться на встречу, которой, все же, было суждено произойти. И Омар не подозревал, как скоро это случится.
Часы в кабинете Жёва пробили полночь. Красивое число – двенадцать, – символичное. Освобождение, очищение от грязи прошедшего дня, новое начало, сила, неподвластная человеку. Как и все время, собственно. Его невозможно контролировать, невозможно на него как-то влиять; можно только лишь строить невыполнимые планы по его покорению и имитировать этот самый недостижимый контроль. Посему извечные изречения вроде «Ах, сколько бы я всего мог сделать в своей жизни, если бы имел чуть больше времени!» абсолютно бессмысленны и жалки. Сослагательного наклонения не терпит ничто рациональное и уже свершенное, а потому подобного рода проявление жалости к самому себе не является чем-то иным, нежели обыкновенным оправданием собственной слабости и ошибок, допущенных из-за постоянных раздумий о понятиях и элементах бытия, человеку неподвластных. Да, гораздо проще и удобнее искать оправдания. И оправдание, что «не хватило времени» – самое универсальное из всех. А меж тем попросту невозможно даже вообразить, каким был бы мир, если бы у людей был контроль над временем. Омару, вот, думалось, что жизнь была бы слишком скучна и предсказуема, а люди вымерли бы из-за такого бесконечного круга всем известных событий, исход которых всегда можно поменять по своему усмотрению. Да, и от скуки умереть можно. Человек, сам того не замечая, зачахнет с поразительной быстротой. Возможно, Омар прав. Гораздо интереснее и привлекательнее жить с осознанием того, что есть вещи, превозмочь безграничную силу и власть которых никогда не удастся ни одному живому существу. И болезней от этого меньше, и душа спокойней, да и появляется хоть какой-то смысл в существовании. Простейший пример приведем: два разных человека гладят двух разных коят. Один человек – маленький ребенок, только научившийся читать. А второй человек – пожилой состоявшийся мужчина, успевший за свою жизнь прочитать не одну сотню книг и статей. Однако, при столь существенных физизиологическом и интеллектуальном различиях, в ту минуту, что маленький ребенок, что пожилой мужчина были одинаковыми. Были одинаковыми их мысли и действия. Они не думали о том, как бы с пользой провести именно эту минуту. Вместо этого они без лишних забот восхищались красотой и милым видом котят (каких именно – на воображение читателя). Поэтому нужно больше думать о тех вещах, которые нам подвластны. А из элементов времени нам подвластен лишь часовой механизм, которым мы можем распоряжаться, как захотим. Все. На само время и его естественный ход перевод стрелок никак не повлияет. Иллюзия обладания властью так же сладка, как и сама власть, но с очень горьким послевкусием от того, что чрезвычайно скоротечна, и потому, что является имитацией желаемого, не давая фактического результата. Любой человек, впавший в зависимость от таких имитаций, ничего в действительности не добивается, а лишь с еще большими усилиями ищет оправдания собственной ничтожности и слабости21, все сильнее теряя связь с реальностью.
И вот Омар. У него в голове мелькали такие же мысли, когда он думал о брате. Пытаясь оправдаться перед самим собой, он для себя же мысленно отстаивал правоту своих убеждений, представляя, будто дебатирует с Хусейном. Настоящей же встречи, где не будет возможности по своему усмотрению фантазировать разные варианты исхода диалога, он боялся, будто Иблиса. Решив хотя бы временно сбросить с себя ярмо столь пространных рассуждений, Омар схватил со стола Фуле небольшую книжку и стал читать. Стоит сказать, что читать Омар любил (что можно было понять, исходя из его любви к гарнизонной библиотеке) и, что важнее, умел читать практически любую литературу. Сюжет (если речь идет о беллетристике) увлекал его с первых строк. Для нас книга, информацию из которой принялся жадно поглощать Омар, не столь важна. Гораздно важнее то, что Омар сумел отвлечься и расслабиться. Вскоре пробил час пополуночи. Ночью время шло по-другому, словно в волшебной стране, не подчиняясь законам логики и путая человека. А когда человек еще чем-то занят – время вообще перестает ощущаться объективно.
