– Включай! – В голосе Джози звучало отчаяние. Медсестра вопросительно взглянула на доктора Хейза.

– Давай, – кивнул тот.

– Триста шестьдесят джоулей, – ясно произнесла Джози.

На этот раз реакция последовала. Сердце забилось в синусовом ритме, слабо, но уверенно. У Джози от облегчения дрогнули колени.

– Пульс есть, – объявила сестра. Анестезиолог опустилась в кресло, утирая пот со лба:

– Ох, он был на грани.

С комком в горле Джози вернулась к перелому. Она не решалась заговорить, боясь не сдержать слез, и хотела немедленно завершить процедуру. Она не могла позволить себе проиграть прямо здесь.

– Я помогу. – Спокойный голос Хьюстона едва не разбил вдребезги остатки ее самообладания.

Как может он быть таким невозмутимым, собранным и уверенным в себе, когда человек едва не умер на операционном столе, этого она не могла понять. Она кивнула ему, опасаясь, что, если она встретится с ним взглядом, Хьюстон услышит и увидит ее растерянность, всю ее несостоятельность как хирурга.

Хьюстон начал работать, завинчивая последнюю гайку левой рукой, и Джози не могла не заметить, что ему хватало одной руки, чтобы за то же время выполнить работу, которую она вряд ли успела бы сделать двумя руками. Она увидела в этом явный знак, что не создана для операционной.

Он отступил назад, чтобы уступить ей место, когда ей пришлось сшивать мышцы на бедре. Двадцать минут спустя она наложила последний шов, и мужчину увезли в стационар для обследования и выявления признаков негативных последствий остановки сердца.

Глядя вслед удалявшейся каталке, Джози тяжело вздохнула. У нее тряслись руки. Интересно, ее рука с иглой так же тряслась, когда она зашивала рану? Ведь у этого бедолаги может остаться уродливый шрам.

Нелепость этой мысли заставила ее лихорадочно стащить с рук резиновые перчатки и рвануть в раздевалку.

– Джози.

Не слушая Хьюстона, она опрометью выскочила из операционной и с трудом удержалась, чтобы не броситься бегом в холл. Она едва дышала, лицо пылало. В ординаторской она перешла на бег трусцой и не остановилась, пока не спряталась за последним рядом шкафчиков с одеждой. Сидя на скамейке, она обхватила голову руками и зарыдала.

Это были слезы облегчения. Слезы паники. Ужаса от того, что у нее под ножом на операционном столе мог умереть человек.

Она не дала себе труда скинуть испачканный кровью халат, руки бессильно упали на колени. Никогда еще она не чувствовала себя так отвратительно, как сейчас. Там, на с голе, лежал человек, а не пациент. Человек, который доверил ей жизнь.

Что она делает? Она не создана для этого. Сара была права. Лучше бы она изготовляла бижутерию или торговала безделушками в мелочной лавке на набережной, а не стремилась стать доктором.

– Джози.

Черт возьми. Хьюстон! Она вскинула голову, вытерла глаза и перестала рыдать.

– Подожди минуточку, – попросила она дрожащим придушенным голосом.

Будь он порядочным человеком и питай он хотя бы малейшее уважение к ее чувствам, он бы дождался, пока она не скажет, что вполне справилась с собой. Или просто оставил бы ее в покое. Но Хьюстон пристроился на соседней скамье, погладил ее руку, приведя и без того растрепанные чувства Джози в полнейшее расстройство. Общаться с ним сейчас, чувствовать на себе его сочувственный взгляд было выше ее сил. Она раздраженно отвернулась от него:

– И как тебе показалось?

– Ты проделала отличную работу. – Она вскинулась на него, пораженная:

– Ты с ума сошел? Я же едва не убила его!

Ей тут же захотелось взять свои слова обратно. Они слишком откровенно обнаружили все ее страхи, а Хьюстон и слышать не хотел ее скулеж и хныканье.

– Нет. – Хьюстон покачал головой. – Ты спасла того человека. И не должна корить себя за то, что тебе неподвластно.

Ее тронула попытка подбодрить ее, привести в чувство. Но сейчас ей хотелось только побыть одной.

– Я была слишком медлительна. Если бы я все сделала быстрее, у него не было бы остановки сердца.

– Повторяю, ты спасла его, Джози. Я уверен, что у него остановилось сердце из-за не выявленного диагнозом глубокого тромбоза в икре. Тромб поднялся по вене и вызвал легочную эмболию. Мы оказались как раз на месте в тот самый момент, когда тромб двинулся.

Это объясняло, как все произошло. Ее вины здесь не было. Но почему-то от этого ей не стало легче. Джози вытерла влажные щеки и села, сгорбившись. На душе было муторно.

– Пациенты умирают, так случается. Это факт медицины. Ты все исполняешь наилучшим образом, проявляешь свои лучшие качества и умение, и это все, что может ожидать от тебя больной.

Но именно здесь была собака зарыта. Здесь-то и коренились ее сомнения.

Она не смогла удержаться и пробормотала:

– А что, если мои лучшие качества и умение недостаточно хороши?

Хьюстон пожал плечами:

– Иногда может быть и так.

Его манера принимать все как свершившийся факт испугала ее.

– Я просто не могу поверить, что ты в состоянии сидеть здесь и говорить, словно тебе наплевать на то, что кто-то умирает!

Он стиснул зубы, но здоровой рукой взял ее за руку и мягко сжал.

– Конечно же, мне не наплевать на это. Но я хирург. Моя работа в том и состоит, чтобы излечивать недомогания, болезни или раны. Иногда мне не удается это. Я не чудотворец. Я не могу исправить неисправимое.

Несмотря на все старания не замечать этого, Джози чувствовала себя спокойнее, когда его сильная рука легла на ее руки и она ощутила привычный запах его одеколона. Он сел рядом с ней, и их тела соприкоснулись. У Хьюстона были то самообладание и уверенность в себе, которых так недоставало Джози. А когда он был таким, как сейчас, – теплым, заботливым и душевным, – у нее не было сил противостоять ему.

Это был тот Хьюстон, о котором она собиралась заботиться, кого глубоко уважала и кем восхищалась. Тот, кто отдавал самое лучшее в себе и заботился о каждом больном, хотел он или нет признать это. Это был тот Хьюстон, чувства к которому быстро превзошли восхищение и увлечение.

– Хирургия безлична, Джози. Не потому, что у хирурга холодное сердце, – просто оно должно быть таким. Когда ты в операционной, ты исправляешь поломку, ремонтируешь человека. Делаешь свое дело. Как в случае с миссис Фрэнске. Ты работаешь отлично, но при этом чуть медлишь и колеблешься. – Он улыбнулся и толкнул ее коленкой: – Я тебе уже говорил это и повторяю сейчас. Ты должна проявлять своего рода высокомерие, как это зачастую заметно у большинства хирургов. Это должно быть присуще и тебе. У нее, наверное, отсутствовало как раз это – высокомерие.

– Тебе легко говорить. Ты сам такой. Со мной все обстоит иначе. Я ежедневно смотрюсь в зеркало, но не вижу умного, профессионального хирурга, который оттуда глядел бы на меня. Мне приходится больше трудиться, чтобы завоевать уважение, заставить людей принимать меня всерьез. – Разволновавшись, она вскочила, полная решимости бежать от него и от этого его совершенства. – Тебе этого не понять. Ты ведь, наверное, ни разу в жизни, ничуточку ни в чем не сомневался, не ощущал неуверенности в себе.

Она была готова расплакаться. Глаза набухли, эти гнусные, предательские слезы могли показать ему, что она ни на что не годная и неуправляемая. Он, который никогда не терял самообладания, видит, как она вошла в штопор и не может выбраться из него.

– Джози. – Хьюстон встал и собирался коснуться ее, а ей хотелось спрятаться, зарыться поглубже и вообще убраться как можно дальше от его глаз.

– Пожалуйста, не надо. Оставь меня в покое. Я сейчас чувствую полную душевную опустошенность, а ты тревожишь меня.

Но он не оставил ее в покое. Он взял ее за руки и подвел к зеркалу в полный рост между двумя рядами шкафчиков.

Джози вздрогнула, увидев себя. Испачканный кровью халат, подчеркивавший ее округлые формы, делал ее похожей на подручного Франкенштейна. У нее были темные круги под глазами, волосы спутались под белым колпаком. Ей хотелось не замечать этого, притвориться обольстительной и уверенной в себе, готовой вальсировать во время операции. Но это не удавалось.