Неправда! Нет, Аравинт, конечно, в огне. Но Белла — жива и здорова. Однажды мать ее уже оплакала. И как оказалось — преждевременно. Наверное…

А ну хватит! Материнское сердце — вещун. Кармэн почувствовала бы… Значит, Белла — жива, здорова и более-менее благополучна!

Дочка-дочка… До сих пор неясно, что хуже: знать, что ты в опасности, но рядом, или мучиться неизвестностью.

Нет. Первое — хуже. Не в пример. И хватит об этом!

В меру быстро и в меру величественно — вдоль мрачных коридоров. Мимо тусклых факелов и в их отблесках — змей.

Вперед — на холодноватый свет столовой.

Граф Валентайн. Высокий, худощавый, даже красивый.

В траурном камзоле. Мужчина носит столь долгий траур по жене, с которой прожил больше двадцати лет, только если совсем утратил интерес к женщинам. Или если ему очень идет черное.

Идет. Но на дамского угодника он не похож, так что остается первое.

Тем более, не вылезать из черного — будучи уже женатым на другой…

В пути Кармэн видела его не больше минуты в день. Обедал герцогский брат отдельно. Как и ужинал.

В столовой же вдвоем (не считая слуг) эвитанская герцогиня и мэндский граф простояли не больше трех минут. Обычно Кармэн хватало и втрое меньше, чтобы понять отношение любого мужчины. Но на лице монаршего брата — никаких чувств. Опять.

Причем не «не отразилось», а именно — «нет». Ни в лице, ни в глазах. Ни огня, ни льда, ни счастья, ни горя, ни боли, ни радости. Будто уже ушла вся жизнь, оставив пустую оболочку. Высушенную до дна. И именно она ходит, говорит, принимает в доме аравинтских беглецов.

Стало уже даже не страшно. Просто тоскливо. И холодно. Как в детстве.

— Ваша светлость, — безупречно вежливо. Как и всё здесь.

Герцогиня обернулась. Раньше, чем поняла: это — не к ней. Граф Валентайн уже шагнул к двери. И в его глазах мелькнул первый проблеск чувств. Если, конечно, Кармэн не ошиблась. Слишком уж быстро отвернулся.

Искра тепла предназначена юному графскому сыну. И его молодому гувернеру. Всего на миг, но статуя ожила. В отличие от сына. Тот так и остался серьезным и печальным. И безмолвным.

У детей не должно быть таких лиц. Если у них есть детство.

Один гувернер смотрит как человек — живыми черными глазами. Почти задорными. Точь-в-точь как давешняя служанка.

Тоже шпион? Запросто.

— Поздоровайтесь с вашим отцом и с гостьей, Михаил.

Всё смешалось в семьях Мэнда. Мало всех прочих стран, еще и Мидантия!

— Здравствуйте, отец. Здравствуйте, прекрасная дама, — заученно повторил ребенок.

Сколько ему — девять? Он должен бегать, играть, веселиться, шалить. А если и строить серьезное лицо перед отцом или гувернером, то всё равно — озорных искр в таком возрасте еще не скроешь.

Наверное. Кармэн видела совсем не тех детей, что растут в строгих семьях.

Или мальчик тоскует по матери? Прошло ведь меньше трех лет.

Или по мачехе? Такое бывает тоже. Так кто мешал отправить его в поместье вместе с ней? Впрочем, такому отцу и мужу могло и в голову не прийти.

Граф Валентайн с всё той же непроницаемой рожей и пустыми глазами галантно подал руку Кармэн. Принцесса-герцогиня с тоской прошествовала к столу. Следом шагают Михаил и черноокий гувернер.

Сам граф взгромоздился за четыре стула. Сына усадили на противоположной стороне. Гувернер уселся рядом — со стороны пустого ряда стульев. Длиннющего, как самая тоскливая жизнь.

И в залу с трижды большей церемонностью вплыла дама слегка за пределами средних лет. И средней полноты. А в роскошном платье напоминает бочку. Ладно хоть соответствует возрасту — никаких декольте и рюшечек. Особенно белых или розовых. Только бордовый бархат, парча и золото. Может, этим и вызвано недовольство на ее лице?

Вряд ли. Оно настолько впечаталось в кислые черты, что, наверное, родилось вместе с дамой. И с нею же росло, крепко, набиралось сил.

— Ваша светлость, — поджала она губы. В упор сверля одним глазом поспешно подставившего локоть гувернера, другим — неподвижную маску-лицо графа. — Я вынуждена жаловаться на возмутительное поведение вашей дочери.

— Зайдите ко мне после обеда, госпожа Кикнаро. И мы обсудим, чем вас обидела Анжелика. Уверен, она принесет подобающие извинения, — всё так же бесстрастно заявил граф. — Самые искренние.

— Анжелика? Анжелика — нежнейшее и достойнейшее существо подлунного мира. Я говорю о несносной Изабелле! Ох, мое бедное сердце! Мое бедное, несчастное, исстрадавшееся сердце! Оно вот-вот разобьется на тысячи осколков!

Кармэн на ее месте уж точно не стала бы изображать готовность к обмороку. Во-первых — пора бы привыкнуть, что граф на это не реагирует. А во-вторых — дам подобной комплекции кавалеры не слишком стремятся ловить. Да и особо крепким сложением тут ни один не отличается.

— Не волнуйтесь так! В вашем возрасте вредно! — галантный кавалер тут же сунул страдающей мегере нюхательные соли.

Галантный. А главное — тактичный. Или он нарочно? С такими глазами — запросто.

— В моем возрасте? — бой-баба цепко схватила соли, сунула под нос, ядрено затянулась. От души чихнула и кинулась в бой:

— В моем возрасте⁈ Молодой человек, я старше вас совсем ненамного!

— Да, сударыня, — поспешно согласился молодой подхалим. — Ваша красота тому порукой. А сегодня вы выглядите особенно чудесно! Это платье… и цвет лица…

Ага — одно в тон другому. Особенно сейчас.

— Да как вы смеете⁈ — возмущенно поджала губы почтенная красавица. — Как вы разговариваете с дамой, что годится вам в матери?

Только бы удержать на лице рожу, подобную графской! Потому что вместо нее упорно просится улыбка. Впервые за всё это время.

А еще — хохот. Оглушительнейший. Таких куриц Кармэн повидала тьму тьмущую.

Но вот что делает подобная особа в доме графа Валентайна? Где собрались сплошь подхалимы, льстецы и чужие шпионы. И слишком серьезные и печальные дети, что тоскуют то ли по матерям, то ли по воле.

— Ваша красота ослепляет, — серьезно заметил юный воспитанник наглого красавца. — Рядом с вами моих сестер даже не заметишь. Вы — как распустившаяся роза рядом с бледными бутонами. Как яркое золото осени среди…

И даже не улыбается, ужас-то какой!

А вот про сестер — зря! Дама вновь вскинулась — боевым конем. При звуке гвардейской трубы.

— Я требую — слышите, требую, чтобы Изабеллу призвали к ответу. В мое время достойным средством воспитания девиц была розга!

Кармэн едва сдержала пару едких замечаний. Слишком уж часто подобные рекомендации высказывались в отношении ее самой. Зато попробовал бы кто их осуществить…

— Я уже говорил вам, сударыня, — голос графа не изменился и теперь. — Причем — не раз и не два. Я не возражаю против применения к Изабелле розги или чего вам там еще вздумается. Хоть кнута. А сейчас…

— Но вы не приказали ей мне подчиняться! — взвизгнула дама. — И не могу же я лично…

А что тогда? Представить ледяного графа с кнутом Кармэн не в силах при всей фантазии. А уж гувернера-мужчину…

— Сударыня, — голос Валентайна чуть оледенел. Или это только показалось? — Если б моя дочь всегда выполняла мои приказы, необходимость в таких наказаниях отпала бы вовсе. Вам так не кажется?

Логично.

Неужели в этом доме правда найдутся еще недовольные?

— Всё, хватит об этом. Из ваших слов я понял, что Изабелла к ужину не выйдет? — невозмутимо уточнил господин граф. — Тогда прошу всех садиться.

2

Грегори вчера ждал весь день. Пока кто-нибудь предложит в следующий раз устроиться в заброшенном доме очередной разрушенной эвитанцами деревни.

Не дождался. Правильно — рисковать быть обнаруженными не хочет никто. И дело даже не в том, что виновник вражеского вторжения — один из них. Как раз этого крестьяне не знают.

Просто люди, конечно, по природе больше склонны к добру, чем к злу. Но когда речь идет о спасении себя или близких от голода… Или от солдатских пуль. А на другой чаше весов — жизнь каких-то приблудных чужаков…