– Выходит, кто-то открыл конверт до получателя, – задумчиво произнесла я.
– Думаю, получатель так и не заглянул в конверт. Послание вскрыли много позже смерти Дмитрия Николаевича. Я думаю, это произошло после обнаружения этой комнаты. – Алевтина Павловна присмотрелась еще лучше и отложила предмет в сторону.
– Почему вы так решили? Может быть, кто-то заходил сюда раньше?
– Понюхай. – старушка кивнула на прямоугольник.
От него едва уловимо пахло краской. Причем работ по покраске последние две недели в здании уже не велось, как мне казалось. Они закончились раньше, где-то около трех недель назад, и я их не застала. Но вход сюда к этому моменту уже нашли.
– Пахнет краской.
– Письмо, которое два столетия пролежало в книге пахнет краской…
– Значит, его кто-то доставал из этой книги. Ведь сюда мог зайти кто угодно, это мы тут с вам в перчатках, с приглушенным светом, как два крота. Зашел какой-нибудь рабочий, покопался.
Старушка промолчала. А я поняла, что это просто невозможно по нескольким причинам. Во – первых, пройти в эту часть реставрируемого дворца можно лишь через парадный вход с установленной пропускной системой, от которой есть ключи-карты исключительно у штатных сотрудников, что является несказанным предметом моей завести. Во – вторых, чтобы залетному рабочему вскрыть конверт, надо иметь умелые руки и небывалую удачу в поиске письма. Потому что два томика записей этих стоят не на крайних полок и требуют манипуляций для обнаружения. И человек должен целенаправленно двигать книги, чтобы отыскать послание.
– Ну да, это странно.
– Слушай, Риточка, сними-ка быстренько копии с письма и дневников. Мы, как и обещала Агате, выносить ничего отсюда не будем, но копии первых делом с них снимем. Надо показать нашей начальнице, что тут у нас за сокровища, я пока переложу уже обработанный материал. Ты сильно не спеши.
И старушка, вновь спрятав серьезность под маской беззаботности, склонилась над невысокими полками. А я, чтобы не растягивать и без того бесконечный процесс монотонной работы, принялась поспешать. Несмотря на наши старания, вышли мы из здания уже в сумерках, опускающихся прозрачной сизой дымкой на золоченый парк. Вдалеке поблескивала церковь, ловящая изящной маковкой последние лучи заходящего солнца, а розы не до конца слились с вечерней темнотой. В воздухе стоял дух подступающего октября, он провожал теплый и солнечный сентябрь в далекие страны. Я поежилась и посмотрела на часы, свою электричку до Королева я пропустила. Теперь надо было ждать следующей лишь через два часа.
– А ты чего стоишь, Рита? Домой не торопишься? – бабуля в этот момент поплотнее закуталась в шарф и совсем стала похожа на сказочного гнома.
– На электричку опоздала. Следующая нескоро. Думаю, посидеть в каморке нашей? Просто у меня пока что своего ключа нет, он только у вас. Можно? – с надеждой поинтересовалась я.
– Да чего ты, сразу бы сказала. Мне еще часок скоротать нужно, пока Шурочка приедет, а то задерживается. Пойдем, кажется, вода в термосе еще осталась. Чаю?
За неделю в обществе Алевтины Павловны я поняла про нее несколько вещей. Она никуда не спешит, но всё делает необходимо четко и метко, ей в этом даже хирурги позавидовать могут. Она с легкой иронией смотрит на мир, ловко лавируя между насмешкой и наигранной веселость. Особенная ее слабость – чай, его начальница пьет по пять раз в день и даже чаще. Мне приходится разделять эту страсть. Возможно, в ней все же есть какие-то британские корни? От них же и осанка, походка? И добродушное выражении бабули-одуванчика оттуда же. Сомневаюсь, что какая-нибудь мисси Хадсон была открыта миру. А может быть, Алевтина Павловна напоминает мне мою бабушку, по которой я скучаю.
Чайник закипал молниеносно, словно только и ждал момента, как его включат, а затем разольют кипяток по кружкам в мелкий горошек. Возможно, прибор и не ждал, а я вот пребывала в нетерпении. Двухлитрового термоса нам стало катастрофически не хватать, поэтому Алевтина Павловна принесла старый чайник из дома, я же обещала с первой зарплаты прикупить заварочник. Из баночки с малиновым враньем успокаивающе пахло чем-то медицинским. Моя бабушка говорила, что в малине есть природный парацетамол, поэтому и на вкус она им немного отдает. Правда, бабушкино варенье было определённо лучше, чем то, что стояла на низеньком журнальном столике. Но грешно жаловаться на домашнее малиновое варенье, особенно человеку, прожившему в общежитие на непонятной пище последние четыре года. Варенье по сравнению с моим импровизированным печеньем сухого батона и сахара – проста божественная амброзия.
– Спасибо большое. Прямо как-то и согрелась сразу. Глядишь, до койки доберусь, не окочурюсь в дороге – я расплылась в улыбке.
– Да не за что. Каждый раз вот на тебя смотрю и думаю, ну в чем у тебя душа держится? Кости ж одни. Ну, хоть конфеты ешь уже хорошо. Да бери, бери. Я же специально покупаю, чтобы было что на стол поставить. Давняя привычка. Еще с тех времен, что танцевала. Придут, бывало, гости, а у меня и еды-то нет, все на репетиция своих пробегала. А конфеты есть. Откуда, сейчас и не вспомню. Сама-то я конфеты не ела, а вот смотреть на людей, уплетающих сладости, мне нравилось. И до сих пор нравится, а сама сладкое так есть и не научилась, ну если только чуть-чуть. Да пей, же. Ты чего?
– Вы танцевали, прямо на сцене с пачкой, пуантами и всем что в кино показывают? – я впервые видела балерину.
– А ты что думаешь, я всю жизнь свою в этом кабинете просидела? Нет, конечно. Танцевала. На пенсию балерины рано выходят, вот и оказалась на курсах, а потом в архиве. Вот, скоро уже будет лет двадцать, как я здесь. Столько же в театре танцевала.
– А где? Где танцевали?
Алевтина Павловна озорно глянула на меня из-за кружки.
– Да в Большом, в Большом. Артисткой кордебалета была. Второй лебедь слева, снежинка, фея. Все я. И все время сожалела, что росточком не вышла, была бы повыше, может быть, танцевала бы и сольные номера. Но что уж…
– А я вот напротив, была бы не против быть, как вы. Вам и одежду проще купить. У меня что не кофта с длинным рукавом, так будто с плеча младшей сестры, все коротко. Да и с обувью проблемы. У меня сорок третий размер. Туфли ношу только в случае страшной необходимости или случайно проснувшемуся мазохизму. Ну, что поделать, какая есть, – я принялась разворачивать конфету «Метелица».
– Правильно говоришь. Какая есть – все здесь. И мне здесь нравится. Чувствую себя спокойно. Только вот история с конвертом… Что-то странно, ой странно. Поэтому ты, Риточка, повнимательнее мало ли, хорошо?
– Хорошо, – прошептала я куда-то в глубину чашки.
Тяжеленный телефон в тканевом чехле, который Алевтина Павловна носила на шее зазвонил, на секунду я испугалась, что еще час мне мерзнуть на станции, но старушка коротко ответила и жестом поманила меня.
– Пошли, Рит. Посуду завтра помоем. У Жорика еда есть. А мы тебя с Шурочкой подвезем.
После того, когда женщина дважды произнесла имя с едва уловимым шепелявым звуком «Ш», захотелось прижать к себе эту милейшую женщину, вцепится всеми конечностями, да так и повиснуть, чтобы не мерзнуть от одиночества. Интересно, она так ласково всех своих детей называет? А если у нее доченьки есть? Шурока и Машурочка? Ну, это было бы забавно, не спорю. Или она так внука своего величает. Интересно, сколько ему лет? Около двадцати? Под тридцать?
За этими мыслями я и не заметила, как прошла вдоль парка за провожатой ,оказалась за оградой, где рядом с миниатюрной «Тойотой» стоял крепенький старичок в старомодном костюме и белоснежными зачесанными волосами. И если лицо Алевтины Павловны было округлым, покрытым мелконькими морщинами, то у мужчины – длинное и широкое с несколькими горизонтальными глубокими заломами. Что-то общее у него было с дедком из мультфильма «Вверх», разве что любимая Элли продолжала находится рядом.
– Ну что, голуба моя, не замерзла? Еще и барышне замерзнуть не дала? – старичок прямо посмотрел на меня и протянул шершавую ладонь, с белыми бороздками накрепко въевшейся меловой пыли.
