– Ну что? Хоть немного впечатляет? – задорно, по-ребячески спросили мена старушка, поднимая взгляд.

– Ну, богатый зал, моя хрущёвка определённо похуже, хотя пыли и там хватает. Рисунок красивый, художник тоже, – уже в боковом коридоре буднично заметила я.

– Эх ты. Тут же все дышит другим временем, разве только Филлип Александрович излишне эпатирует внешним видом. А так, Рита, представляешь, сколько людей видели стены. Сколько людей ходили по этим полам за двести с лишним лет…

– Ну и воздухом с нами они тоже дышали, я уже не говорю сколько раз мы общую с ними воду пили. Знаете, круговорот жидкости…

– Ох, нет в тебе романтического порыва, да? На внучку соседей похожа, та все тоже желчью на мир брызжет. Ничем ее не заинтересуешь, хоть столетний фолиант, хоть дворец пятнадцатого века. Хотя, – бабуля притормозила и воровато поглядела по сторонам, – давай еще немного пройдемся вглубь. Может быть, это тебе покажется интересным. – и старушка, круто развернувшись направилась влево по коридору, заставив меня поторапливаться.

Раньше за мной не водилось желчности. Я всегда старалась вести себя прилежно, правильно и вежливо. Выставить себя в нелестном свете – уж лучше вообще не показывается и отсиживается вдали ото всех, в темноте. А сейчас? Не приложу ума, как это вышло, что равнодушие и скепсис крепко-накрепко укоренились в мыслях и словах. Важно ли, что обо мне подумают? Конечно, лучше пускай подумают плохо и лишний раз работой не загружают, глядишь, как-нибудь и прорвемся. Я вздохнула. Куда вообще делось мое желание хоть что-то делать не из-под палки? Возможно, пало смертью храбрых на ниве бесполезного высшего образования, последние полгода, не приносящие мне совершенно никакой радости. Да какой радости, даже маломальского интереса. Одногруппники, заметившие мое переменившее отношение к учебе, во время финальной сессии, когда я угодила на первую и последнюю свою пересдачу, назвали мое состояние «выгоранием».

Алевтина Павловна остановилась около небольшого дверного проема, словно выломанного в стене.

– Ну и как ты думаешь, что это? – она восторженно взглянула на меня, указывая рукой вперед.

Помещение, напоминающее деревянный пенал отсутствием окон, нагоняло клаустрофобию. Стены покрыты местами отклеившейся и расползшейся атласной тканью красноватого цвета, по периметру помещения стояли деревянные полки, заполненные черными от времени иконами и кипами бумаг. Рядом с массивным сундуком с причудливой крышкой притулился стул с желтой обивкой, разодравшейся у самого края. В подсвеченном светом из коридоров воздухе качалась пыль, будто наполняющая собой комнату сверху донизу. Крупные частицы то и дело толкали мелкие и создавалось ощущение дрожи, передаваемой воздухом. Я чихнула, вдохнув носом слишком сильно.

– Какая-то учебная комната? Но она граничит с покоями хозяев. Тут учился чей-то сын? Или молилась чья-то дочь? Депрессивно, как-то.

Старушка поманили меня поближе к проему, куда, судя по ее осторожным движениям, не стоило заходить.

– Это секретная комната, примыкающая к спальне Дмитрия Николаевича Шереметьева. Предположительно он здесь хранил вещи своей матери, а возможно, эта комната принадлежала еще его отцу. Представляешь? Нашли ее месяц назад, если бы пол не решили в одно месте подлатать, не заметили бы. Тут точно никто не бывал пару сотен лет.

Внутри меня заклокотал восторг, невидимые струны натянулись и задрожали, по телу пробежали мурашки. Такое раньше было, когда я отправлялась в археологические экспедиции со школой, находила каки-то черепки непонятного века и от этого чувствовала себя первооткрывателем Египетских пирамид.

– Серьезно?! Никому неизвестная комната, секретная комната, и про неё нигде не говорится? Да это же клад! А что же в записях? Ну вот в этих стопках? – оживившись, заговорила я.

– Ну, что ты разошлась, аж испугала меня. Да вот Агата Борисовна не велит шум поднимать. Говорит, что и без того работы много, если сюда еще понаедут исследователи, за ними пресса, а за ними еще десятка два незнакомых людей неясной принадлежности, реставрация нашего Кусково превратится в фарс. Поэтому, собственно, тебя мне в помощницы и поставили.

– То есть, людей со стороны нельзя, а девчушку прямо из института можно?

– Да ты не понимаешь, что ли? Агата Борисовна хочет произвести фурор, когда мы с тобой все бумаги рассортируем, задокументируем и представим все в виде списочка, который она любезно преподнесёт директору комплекса, а тот уже чиновникам или кому сочтет нужным.

– А разве сама Агата Борисовна не начальник?

– Она только Кусково заведует, а тот, что повыше, и Кусково, и Останкино. В общем, мы еще даже всего не обошли, а уже заговорились. А ведь еще парк. – старушка грустно глянула на тайную комнату- пенал и решительно повела меня дальше.

Внутри все еще клокотал интерес и восторг от осознания чудесности происходящего, но прохладный, по-осеннему пронизывающий ветер заставила меня застегнуть дутую зеленую куртку и ненадолго отбросить мысли о древнем сокровище. Золотистые деревца по периметру обновлённой аллеи местами покрылись багрянцем, сдобренным щедрыми пригоршнями золота. А вот поздние розы до сих пор радовали глаз палевыми пятнами, возвышались над опустевшими газонами и клумбами. Мраморные статуи, мимо которых мы шли, с недовольством глядели нам вслед, завидуя нашему утеплению.

– Вообще, еще немного архива хранится в сухой части Зимней оранжерее, но внутрь мы пойдем уже завтра. Сегодня только так, пробежимся. А завтра с новыми силами и начнем. А вот там Голландский дом, там весной тюльпаны высаживают, заглядение. Рита?

Я остановилась около красивого здания с зеленой крышей, напоминающей верхушку фантазийного фонтана. Завитки спускались по стенам цвета сливочного масла, огибали круглые окошки и спускались до самой земли. Стеклянные двери переливались на сентябрьском солнце, выставив напоказ латунные ручки, отполированные за множество лет до поблескивающих проплешин. Рядом, в небольшую выемку, находящейся ниже приподнятого фундамента, на каменной скамеечке сидел сухонький старичок в черной форме с желтыми буквами «Охрана».

– О, Алевтина! Тебя не уж то помощницей одарили? – произнес мужчина, обнажив полубеззубую улыбку частично прячущуюся за усами. – После Ярика место пустовала, но куда уже деться, люди уходят, а работа-то остается.

– Что-то в таком духе, Василий. Это Рита. – старушка указала ладонью сначала на меня, затем на деда Василия. Прошу любить и жаловать, наша охрана доблестная, вечерами тут прогуливается, за порядком следит. Сколько ты в Кусково уже Василий?

– Да уже десятый год пошел. Нравится мне тут, хорошо, спокойно. Люди приятные, виды – куда уж там моему Челябинску. Да и денег могу внукам посылать на учебу. Ни у кого на шеи обузой не болтаюсь, а ребятишкам моим подспорье не помешает, раз уж так получилось. Последний взрослый я у них. Надо бы и постараться.

Я улыбнулась. Не ясно было как этот милейший дедушка сможет кого-то остановить в случае непредвиденной ситуации, благо, ответ на этот вопрос до сих пор не требовался. Да что и говорить, с набором сотрудников в усадьбе тяжело. Хотя, почему я, собственно, жалуюсь, людям тоже надо за жилье платить. И мне надо. Ну, разве что Алевтина Павловна живет уже в своем доме и о денежной стороне быта не думает. Завидую я энергичной старушке. Тоже хочу себе говорящего попугая, кашемировый свитер и большую комнату, чтобы можно было кровать поставить попрёк нее. А пока…

– А ты Василий заходи на чаек, через полчасика. Мы как раз все обойдем, да вернёмся в угол свой. Я принесла сегодня яблочных вафлей, сушки есть и конфеты, возьмешь с собой. Ты, помнится, просил книг в понедельник, я принесла. Самые толстые, какие только дома нашлись.

– Неужто яблочная пора уже настала? Как быстро, однако. Едва малина началась, ты еще сокрушалась, как ее собирать, а уже и яблоки. Как ты только управляешься с хозяйством своим? А за книги большое спасибо, будет, чем в конуре вечерком заняться, – старичок деловито засунул руки в широкие карманы куртки и поднялся с места.