На самом деле, подозревать что-то неладное, я стала в начале третьего курса, когда от сдачи докладов и переписывания архивных документов мы никуда и не ушли. Третьекурсники, практически выпускники, взрослые люди, уже что-то понимающие в жизни (по моему скромному мнению) делали то же, что несчастные козероги-перваки, только для других преподавателей. Практики обходили нашу группу стороной, а защита диплома неумолима приближалась.

Тогда глава кафедры истории древнего мира пристроил нас в областные архивы. Так я просидели почти целое лето в окружении пыльных текстов и нагретого дерева, перекладывая документы в художественном колледже, изредка извлекая нужные папки для выдачи выписок незадачливым выпускникам, потерявшим документа. Тем летом я поняла, что работать историком безумно увлекательно только в книгах или в фильмах, не имеющих отношения к реальности. Ну, в общем, после практике я как-то и высказала эту мысль рядом с кабинетом декана факультета, где мы толпились всем потоком ради утверждения ведомостей. И надо же было совпасть так, что в момент, когда я устало сетовала на бессмысленность нашей профессии и абсолютную бесполезность сотрудников архивов, Анастасий Семенович, декан и по совместительству руководил дипломной работы вышел из кабинета. Это была немая сцена достойная упоминания на конкурсе драматических работ.

Благодаря неспособности удерживать язык за зубами, вместо работы в фондах Исторического музея, в отделе Востока, куда меня обещал пристроить мой научных руководитель, заимевший вполне оправданный зуб на меня, я оказалась в архиве усадьбы. А тут, какой сюрприз, экспонатов-то с гулькин нос, чего говорить о работе с древностями. Но моя соседка, выслушав излияния по поводу несправедливости в устройстве на работу, прозорливо заметила, что мечту на хлеб не намажешь, а вот жить бывшему студенту без опыта как-то надо. Особенно сейчас, когда казенные стены общежития больше не оберегали меня от взрослой жизни. И месяц аренды комнаты больше не стоил как билет до Санкт-Петербурга в одну сторону.

Но добродушной старушке не стоит слушать об этом, не хотелось, чтобы еще и она разочаровывалась во мне. Отхлебнув терпкий чай, я просто сказала:

– Так вышло. Не думала, не гадала, а случайно попала. Надеюсь, задержусь здесь. Не выгоните же сразу?

Алевтина Павловна улыбнулась и придвинула ко мне вазочку с маленькими лакированными сушками и конфетами «Маска». При ближайшем рассмотрении лицо собеседницы выглядело хрупким, покрытым прозрачными венками и многочисленными морщинами. Она была как добрые волшебницы разом и ни на одна одновременно, потому что в живых серых, ни капли не помутневших от времени глазах, горел озорной огонек жизнелюбия.

– Ну, раз случайно ты ко мне попала, то придется тебе проводить подробную экскурсию. Так что допивай чай, и пойдем. Сейчас как раз солнце вышло, лучшее время, чтобы прудом полюбоваться. И сразу же много запомнить! А то Агата Борисовна опять скажет, что я молодежи необразованность с рук спускаю. А я не спускаю. Просто думаю, что торопиться не к чему, правда же, Жорочка?

На обращение Алевтины Павловны тут же раздался непонятный звук, похожий на смесь кряканья и визга. Я заглянула за узкий книжный шкаф, закрывающей угол комнаты. Там стояла большая, сверкающая на солнце, пробивающемся через крошечное окно, клетка, в которой важно восседал попугай с желтым хохолком и красными пятнышками около клюва, делавшими его похожим на зардевшуюся барышню.

– Правда, правда, – провизжал он, передвигаясь по жердочке.

Я едва не раскрыла рот от удивления, но вовремя сдержалась.

– Да ты не пугайся, Рита. Это Жорочка, мы тут с ним деньки коротаем. Он не большой любитель разговоров задушевных, только оценочное суждения все выдает, да выдает. Но, как говорится, сейчас заживем. Не дашь же ты теперь мне заскучать, он глядишь и предложениям подлиннее научится выговариваит. А теперь хватит булькать носом в почти пустой чашке, пошли.

И старушка, прихватив зеленоватую беретку, валяющуюся на стуле, вышла из комнаты и на ходу накинула коричневый плащ. Я, путаясь в ногах, не попадающих в такт походке провожатой, пошла следом. Наша неказистая комната находилась на первом, полуподвальном этаже реставрируемого второй год Большого дома. Это здание большинство посетителей знали как Дворец, главное украшение музейного комплекса Кусково. Два окна, имеющиеся на рабочем месте, располагались над землей едва ли выше двух ладоней, что выглядела жалко на контрасте с потенциальной помпезностью основного строения. Но и оно было далеко до образа, навеянного многочисленными сказками и о принцах и принцессах, живущих в усадьбах и дворцах. По итогу здание утопало в строительной пыли, оповещающей немногочисленных сотрудников о реставрационных работах. А вот широкий пруд, расположенный в нескольких десятков шагов от входа в нашу скромную обитель, действительно выглядел волшебно. Наверное, в точно таком водоем одиннадцать белых лебедей в сверкающих коронах беззаботно плавали, сбежав от мачехи-ведьмы. А их сестра Элиза сидела где-то рядом под похожей золоченой ивой. А вода спокойно качали резные кленовые листья, собирающиеся коричнево-желтыми россыпями у берегов.

Главная аллея, ведущая в центр полностью расчищенного парка, имела законченный вид, а вот стеклянное здания в конце основной тропинки, находилось далеко от образчика дворянского роскоши. Строительные работы продолжались, люди толпились у ограды и грузили мешки с мусором в небольшой грузовые, наполненный до отказа, несколько человек выносили длинные деревянные ящики из главных ворот. Но Алевтину Павловну, похоже, шум, нависший над Дворцом, ничуть не интересовал, она, затащив меня в внутрь и уверенно лавируя между попадающимися рабочими, вела меня прямо в центральную залу.

Там я впервые ахнула. Помещение было полностью возвращено к виду, при котором бывшие владельцы усадьбы, Шереметьевы, ходили по комнатам. На стенах – атласные обои, картины в массивных золоченых рамах, на каменных полках – китайские вазы, причудливые подсвечники и старые часики в каменных оправах. А рядом со стеной, хорошо освещаемой чередой окон в пол, на шаткой конструкции стоял мужчина и медленно прорисовывал крылышко голозадому ангелу, кружащемуся в компании собратьев по потолку. Наверное, мечта любого художника – возится с карапузами, порхающими по усадьбе восемнадцатого века. Алевтина Павловна подошла к сотруднику и принялась привлекать его внимание, размахивая худенькими руками.

– Риточка, иди сюда. Это Филлип Александрович, он у нас тут главный по художественной части. Талантливый, красивый, – она мне подмигнула. – Частенько ко мне заходит, документы просит или уточняет что-то по мелочам обстановки. Большую часть мебели, кстати, именно он привел в божеский вид, вот что значит умелые руки. Так, что может и ты обращается за помощью или советом. Имеешь полное право, ты теперь младший сотрудник отдела надзора за музейным имуществом.

Мужчина сел на ненадежные леса, свесил ноги в перепачканных строительной пылью кроссовках и ободряюще улыбнулся мне, желая всеми силами поддержать. Ему было около тридцати, возможно, немного больше. В кармане серой рубашки торчали кисти, в длинных, забранных на макушке русых волосах виднелась краска. Он напоминал ребенка, отвлеченного от интересной игры в угоду желания взрослых покрасоваться чадом.

– Очень приятно Маргарита, я до конца октября работаю в этом зале, поэтому заглядывайте, если вдруг, ну я не знаю, захотите обсудить живопись? – он улыбнулся еще шире, продемонстрировав милые ямочки, тут же появившиеся на щеках.

– Хорошо, если захотите побеседовать о правильном хранении бумажных документов, тоже заглядывайте. Перескажу вам свою дипломную работу про хранение информации на Востоке. – спокойно произнесла я, стараясь произвести впечатление взрослого серьезного человека.

Художника не особо заинтересовали мои академические знания, он перекинулся парой вежливых фраз с Алевтиной Павловной и вернулся к розовеющему сквозь прозрачную ткань пузику младенца.