Это происшествие вызвало немедленную реакцию. К делу привлекли представителей местных органов власти, детского психиатра, медиков и полицейских. Семья оказалась под официальным надзором, а Грейс при этом находилась на втором триместре беременности. Специалисты заново изучили медицинскую карту Алиссы и стали сомневаться, что у Грейс всего лишь повышенное чувство тревоги и ничего более. Грейс с возмущением отвергла предположение, что она намеренно причинила вред дочери. Однако привлеченные к делу люди начали рассматривать сфабрикованное или спровоцированное заболевание как возможное и даже вероятное объяснение серии тревожных событий. Местные власти запросили оценку риска, которую провела специализированная семейная клиника. Медики выразили глубокую обеспокоенность психологическим состоянием Грейс, отметив ее отрицание того, что симптомы были ложными, неспособность осознать вред, который она причиняет дочери, и постоянные обращения в службы здравоохранения и неотложной помощи. Вывод был такой: Алисса подвержена серьезному риску и вопрос об опеке Грейс и Маркуса над девочкой и еще не рожденным ребенком следует пересмотреть. Именно на этом этапе дело оказалось на моем столе. Меня попросили провести оценку возможности психологического лечения Грейс, что предшествовало принятию решения о том, можно ли устранить глубинные причины ее поведения и позволит ли это со временем признать ее надежным родителем. С самого начала было ясно, что Грейс не по своей воле пришла к курсу психотерапии, однако этого было не избежать, если она хотела доказать, что не представляет опасности для ребенка, и получить право опеки над детьми.
Первые встречи с Грейс были сложными и неутешительными, а порой даже возникали конфликты. Мне требовалось уравновесить свои чувства по поводу того, что она предположительно сделала с дочерью, и реальность. Передо мной сидела женщина, сильно обеспокоенная обвинениями в свой адрес и боровшаяся с печальной двойственностью ее положения: она была на шестом месяце беременности одним ребенком, а ее собирались разлучить с другим. Я постаралась успокоить ее и заверила, что я здесь не для того, чтобы осуждать, а для того, чтобы помочь ей понять, что заставило службы по делам детей так обеспокоиться ситуацией и как может выглядеть дальнейший путь. Но Грейс не находила себе места в течение первых часов совместной работы. Было видно, что ей отчаянно хочется уйти. Она уверенно начала рассказывать свою версию событий, излагая обстоятельства резкого ухудшения состояния Алиссы почти на автомате. Но вскоре эта маска слетела, обнажив истинное лицо женщины, которая одновременно испытывала злость, паранойю и страх.
Вторую встречу я начала со стандартного вопроса о том, что Грейс думала или чувствовала после первого сеанса. Она посмотрела на меня с ужасом и отвращением: «Думаю, вы меня ненавидите. Вы хотите отнять у меня детей». Я редко видела такую перемену между сеансами. Грейс разразилась речью о том, что она считала «фикцией». Я не выступала в роли независимого эксперта, а просто выполняла указания социальных служб, и все это было частью скоординированных усилий по ее преследованию. Мои попытки переубедить ее не возымели успеха, и к концу встречи женщина оставалась в таком же тревожном состоянии, как и в начале. Грейс реагировала на меня эмоционально, но это вполне ожидаемо. Многие становятся пациентами судебного психолога не потому, что они так хотят, а потому, что так надо: в случае Грейс это требовалось для сохранения опеки над детьми, а в других ситуациях – для избежания тюрьмы или сохранения отношений. Каким бы ни был случай, человек чувствует себя вынужденным проходить курс психотерапии, поэтому относится к процессу с подозрением, а иногда и враждебностью.
В третий раз мы встретились лишь через две недели: промежуточный сеанс Грейс отменила, сославшись на усталость и головную боль, а также заметив, что он совпадает с родительским собранием в школе Алиссы. Грейс снова выглядела бледной и расстроенной. Она расплакалась и сказала, что не спала с четырех часов утра, потому что беспокоилась из-за предстоящего сеанса и чувствовала, что разваливается на части. Именно в этот момент я предприняла необычный шаг и согласилась на ее постоянные просьбы о том, чтобы Маркус присоединился к нам в кабинете, а не ждал снаружи. Грейс сразу просияла: «Правда? Вы готовы принять нас вместе?» Такая смена настроения говорила о многом. Я почувствовала, что начинаю понимать эту противоречивую женщину, которая одновременно стремилась контролировать события и регулярно выставляла себя беспомощной жертвой обстоятельств. И я стала сострадать человеку, который, казалось, боялся оставаться один – даже со мной.
Обычно я не работаю с парой, если пациента направляют ко мне индивидуально, но есть обстоятельства, которые оправдывают такой подход и могут сделать его полезным. В данном случае в процессе оценки риска стало ясно, что Алисса страдает от жестокого обращения именно со стороны матери, однако в отношениях Грейс и Маркуса также существовала проблема понимания и коммуникации. Если Грейс и Маркус хотели сохранить опеку над Алиссой и еще не рожденным сыном, нужно было не только разобраться с прошлым Грейс, которое подтолкнуло ее к таким действиям, но и устранить дистанцию между супругами, из-за которой они не смогли поддерживать друг друга и воспитывать дочь в безопасных условиях.
Присутствие мужа заметно расслабило Грейс, помогая нам перевести разговор на неизведанную территорию ее детства. Когда мы это сделали, стали очевидны некоторые из основных движущих мотивов ее поведения как матери. Грейс забеременела, когда ей было около 25, и все важнейшие жизненные события до этого были так или иначе связаны с врачами и больницами. Она вспомнила, что мама регулярно водила ее к педиатру, ссылаясь на приступы астмы, замедленный рост и предполагаемую аллергию, в том числе на орехи. Для этих визитов к врачу ее наряжали (так, будто она собиралась в церковь или в гости к бабушке с дедушкой), и уровень заботы и внимания, которые она получала, заставлял ее чувствовать себя особенной. При посещении педиатра, для чего иногда нужно было ехать в больницу, мать Грейс казалась более оживленной и разговорчивой, чем обычно, и не была погружена в работу или в заботу о младшем брате. В детстве Грейс была в какой-то степени одинокой, потому что мать ограничивала ее общение с детьми вне школы. Это повлияло на то, как женщина позднее стала воспитывать собственную дочь. Грейс просили посидеть с сестрой, а ее это раздражало. Женщина отметила, что в детстве она чувствовала себя в безопасности только дома, на диване с мамой, смотрящей телевизор, или в больнице, где ее окружало так много заботливых специалистов, большинство из которых уделяли ей особое внимание.
Мы начинали подбираться к причинам такого поведения, и чувство отчаяния, которое я изначально испытывала из-за безнадежности ситуации, стало ослабевать. В частности, меня удивили слова Грейс о связи между вниманием медперсонала и эмоциональной заботой – на это часто ссылаются люди, страдающие от синдрома Мюнхгаузена (в том числе делегированного). Женщина с диагностированным синдромом описывала это так: «Дело во внимании и нежности, которую я получаю. Когда меня заносят в машину „Скорой помощи“, возникает ощущение, что меня любят и обо мне заботятся. Я чувствую успокоение и умиротворение. Это очень сильное чувство»[17].
Взгляды Грейс на здоровье и уход формировались не только под влиянием частых и, вероятно, лишних визитов к врачу, но также из-за проблем со здоровьем матери. Она страдала от настоящих припадков, первый из которых случился на глазах у Грейс, когда ей было восемь. Она быстро вызвала «Скорую» и была награждена похвалой и вниманием за то, что оказалась умницей, сохранила спокойствие в критической ситуации и позаботилась о маме. Будучи впечатлительной и лишенной важных аспектов детства вроде игр с друзьями, Грейс зацепилась за этот опыт. Это стало моделью поведения, которая позволяла получить доступ к заботе и вниманию взрослых. Грейс казалось, что она ими обделена – особенно со стороны отца, который за несколько лет до этого ушел из семьи и переехал в другую страну. Девочка редко когда получала столько любви, как в день припадка у мамы: тогда все фельдшеры и медсестры говорили ей, что она золотце. Будучи ребенком, подростком, а затем и матерью, Грейс продолжала искать это чувство и неизменно возвращалась на проторенную дорожку. Позднее это стало проявляться в лечении Алиссы – в рассказах о ложных симптомах и провоцировании болезни, чтобы получить внимание медиков. Однако до этого девушка хотела быть не только среди пациентов, но и среди тех, кто осуществляет уход. В подростковом возрасте она работала волонтером в «Скорой помощи Святого Иоанна», где впервые завела настоящие дружеские и романтические отношения. Как следствие, Грейс стала мечтать о карьере фельдшера – она не отказалась от этой идеи и на момент наших сеансов.
