Вон очередная скала — серая и мшистая, как прочие. И столь же глухая — со всех сторон.
Лошади успокоились. Судя по тому, что постепенно, — сами.
Уже можно шуметь. Все, кто мог услышать, — услышали.
— У тебя — ничего? — окликнула илладийка… напарника? Предателя?
— Ничего, — в голосе — вина.
За что именно? Бывают же люди, читающие в душах других, как в открытой книге! Элгэ совсем недавно причисляла к таким себя. Со всем пылом на редкость незамутненной наивности!
У нее ни на грош проницательности — раз так и не сумела разгадать, лжет ли шестнадцатилетний мальчишка. Если да — умрет, конечно. Но Диего это уже не поможет…
Проклятие, нет!
И птицы не поют. Потому что здесь периодически топают люди. С грацией и тихой, изящной поступью быков-тяжеловозов.
Кони топтались, птицы не поют, а Элгэ — опять дура! Забыла, почему взялась искать? В этом лесу-городе были люди незадолго до прихода неких юнца и девицы. Потому как пернатые не поют и не пели. Если, конечно, они здесь вообще водятся. Или хоть что-то живое…
Мечтай! Комары, например, точно есть!
Ну никого нет — ни птиц, ни людей, а кровососы нашлись! Элгэ досадливо хлопнула по шее — совершила сразу двойное или тройное убийство. Крови захотели, гады? Получайте!
Крови… Вон теперь впору уже себя по лбу бить. И покрепче. Потому как — заслужила.
Крови, говорите? Могильные плиты, говорите? Капище?
Чтобы достать кинжал, нужен миг. Даже полмига. А эта плита — ничем не хуже других. Даже побольше.
— Я — Элгэ Илладийская!
Кровь каплет на скалу.
Слишком медленно. Мох всё еще почти не запятнан. Успевает впитать всё.
Девушка рванула серую поросль — мятый комок полетел в сторону. Ледяной камень коснулся окровавленного запястья. Не поймать бы заражение крови — плита позеленевшая. Или это только чудится?
— Я — Элгэ Илладийская, кровью моей и моего древнего рода требую!
В старых легендах Сила Илладэна передавалась всем рожденным на земле предков. Независимо от пола. Раз уж мы столкнулись с замшелой, как эта плита, сказкой — проверим ее правдивость!
— Верните мне брата!
2
Круговерть полупризрачных образов сгорает в алом пламени. Исчезает, растворяется в ослепительно-белоснежном сиянии. Алая кровь на древнем обсидиане алтаря, последние крики обреченных жертв, стремительная чешуйчатая смерть…
Алое неразличимо на черном — тем более при столь тусклом свете бледных свечей. Но он видел. В бело-огненной вспышке.
Сколько же оттенков у алого? И в каждом затихающем крике — призрачным пламенем вспыхивает тень любимого лица. На целый миг.
Мама!
Энрике!
Мариита!
Имена запекаются кровью памяти. Рвут сердце незаживающей раной. А его имя не произнесет никто — по капризу палача он станет последним. Так решил Верховный Жрец. Оставил самую сильную жертву для заключительного ритуала.
Чешуйчатая смерть колеблется у дальнего зева. Качается кошмарно-черный столб — толщиной в человека.
Роковая тень на стене. Качается, качается, качается…
— Алессандро! — В еще вчера озорных и счастливо смеющихся карих глазах Элениты — дикая мольба и ужас. Сестренка теперь вновь может кричать — и кричит!
Это ее брат — не может. Зубы бессильно кромсают кляп, а отчаянное «Возьми меня вместо нее!» рвется неразличимым хрипом. Никакого «вместо» не будет. Только «после».
Веревки вгрызаются в запястья, в ступни, рвут кожу. Струйки теплой, липкой крови бегут по рукам и ногам. Веревки безжалостны — как кривой нож, обсидиановый алтарь и Верховный Жрец. Они не порвутся только потому, что обреченный мальчишка хочет спасти ни в чём не повинную сестренку!
— Алессандро!!!.. — Эленита не хочет умирать в три с половиной года. Она хочет жить, смеяться, слушать пение птиц и мамины сказки! И вновь смотреть на мир с высоты плеч всесильного старшего брата… бесполезного слабака!
Взмах кривой смерти, шипение черной. Исчезает в белой вспышке личико сестренки…
И — взмах ножа над новой жертвой.
Жрец в маске не видит лиц. Иначе не смог бы… Вспомнил бы, что в возрасте Элены Алессандро смотрел на этот мир с его плеч.
Прости, сестренка! Твой брат сейчас тебя догонит. И, может, тебе и на Последний Суд разрешат ехать на его плечах. Прежде чем всех разделят на грешных и праведных.
Впрочем, там уже мама возьмет тебя на руки.
— Великий!.. — Горе застилает глаза и уши. Не дает разобрать имя того, в честь кого убивают! — Прими их души!..
Души!.. Не будет ни Суда, ни Светлого Ирия. Впереди нет даже Бездны Вечного Льда и Пламени. Только змея. И пища для…
Трещат… рвутся кровавые веревки. Окровавленный кулак врезается в чужую маску. Шипящий факел ложится в руку, летит в чешуйчатую морду. Разгоняет запредельный кошмар кровавого капища!..
3
Качается тень… нет, просто темный потолок.
Блики дрожащих свечей, бледное лицо, ореол непослушных смоляных кудрей. Жанна.
Рунос — в ее спальне.
А свечи дрожат — потому что принцесса бешено трясет любовника, пытаясь разбудить. А потолок и вовсе неподвижен. Это их тени мечутся.
— Рунос, Рунос, ты плачешь…
Этого еще не хватало! Нашел место…
— Прошу прощения, моя принцесса! — Теперь главное — суметь криво усмехнуться.
— Ерунда! — она цедит слова сквозь зубы, тянется к графину на столике. Наливает себе, ему…
Разбавленное вино поможет вряд ли. Но за другим идти далеко. Зубы не стучат о мидантийский хрусталь — уже хорошо.
Жанна смотрит в упор. Пристально и выжидающе — как никогда. Слишком пристально и выжидающе, чтобы позволить отмолчаться.
— И кто из нас чей целитель? — первой нарушила молчание она. Абсолютно неаристократично откидывая с высокого лба буйную гриву.
Принцесса отхлебнула полбокала залпом. А в голосе скользнула тень прежнего лукавства.
Нет… про тени сейчас не надо!
Жанна, Жанна… Ты — лучшая из своей семьи. Почему именно тебя случайный каприз закинул в постель придворного целителя? Того, кто никогда не излечит самого себя…
— Я уже попросил прощения… — усмехнулся Рунос.
— А я тебя уже простила! — отрезала принцесса, наливая по новой.
Жанну сейчас следует притянуть к себе и целовать. Пока ее глаза не затуманит дымка страсти. Пока принцесса не забудет все вопросы. Потом она о них вспомнит, но у него уже появится ответ…
Рунос вновь усмехнулся — уже вполне искренне. Как привык в этом дворце. На любовную сцену нет времени.
— Жанна, мне сейчас придется уехать. На всю оставшуюся ночь.
— Что произошло? — девушка больше не улыбается. Даже криво.
Встревожена? За свой покой или — неожиданно! — за Руноса?
Возможно, капризная принцесса действительно видит в нем больше, чем личного врача и удобного любовника, что всегда под рукой. Возможно, даже что-то чувствует к нему.
Но если и так, Жанна — взбалмошная восемнадцатилетняя девчонка из гнуснейшей семьи. Сестра двоих пурпуророжденных мерзавцев и племянница третьего. И притом — в неплохих отношениях с первыми двумя. Рунос доверяет ей как родному отцу — то есть не доверяет совсем.
Но сейчас деваться некуда.
Целитель взял себя в руки:
— Жанна, произошло, но не со мной. Сейчас в опасности несколько человек. Если их убьют — неприятности будут у всех. Возможно, даже у тебя. — Рунос шутливо щелкнул любовницу по изящному носику, разряжая обстановку.
— Ты видел их во сне?
— Да.
Не только обреченных, но и саму опасность. Но вот об этом говорить нельзя. Нельзя подставить весь Эвитан под угрозу отлучения. И позволить во избежание этого перебить семьи тех, кто там окажется.
Рунос всегда одевался быстро. Над этим посмеивалась не только Жанна, но и ее приспешницы. Но сейчас накатило прежде, чем он застегнул плащ.
