Когда я был еще в гипсе, Леша Голубев предложил мне съездить к одному загадочному человеку – Коле Васину. Он был не просто битломаном, а хранителем музея Beatles. Мне было любопытно, но жилище Васина превзошло все мои ожидания. Все пространство полутемной комнаты было совершенно заполнено плакатами и портретами Beatles, а в углу стоял манекен, похожий на Ринго. Сидели какие-то люди и рассматривали огромные альбомы, и очень громко играла музыка Beatles. Хозяин оказался радушным человеком и сразу же напоил нас чаем. В комнате было не протолкнуться, Васин жил под потолком на полатях, где было написано: «Господа, давайте рухнем в клёвость!» Но самым притягательным для меня было то, что у него были все пластинки Beatles и сольные альбомы участников группы. А пластинка Джона Леннона Live. Peace In Toronto была с дарственным автографом. Когда я попросил у Коли что-нибудь почитать, он легко дал мне перевод книги Хантера Дэвиса The Beatles: The True Story, рекомендация Леши Голубева была лучшей гарантией. Я мгновенно прочел эту книгу, мечтая о том, что скоро смогу поехать ее вернуть и снова оказаться в этом чудесном месте и взять почитать что-нибудь еще. Я стал частым гостем этого дома, перечитал все, что только можно было прочесть о Beatles, и познакомился с массой замечательных людей.

Сразу после наступления семьдесят пятого года, когда я только-только начал разыгрываться, Акварелям предложили сыграть в студенческом клубе «Эврика». Я попросил джинсовую куртку у Вовы Ульева и отправился на свой первый сейшн. Из-за какой-то недоговоренности не приехали ни Толя Быстров, ни девочки-скрипачки, и мы вынуждены были играть в сокращенном варианте с Юрой Берендюковым и Колей Марковым. В комнате, которая служила гримерной для всех участников, сидели два парня, которые просто так пели Tell Me What You See; один из них был очень юным, в белой рубашке и круглых очках. Они мне сразу понравились, и стало любопытно, что они играют. Но мне уже было пора выходить на сцену. Всех очень удивило сочетание инструментов в Акварелях, и нас приняли очень хорошо. Среди всего прочего мы играли песню Нила Янга Helpless и песню Пола Саймона Was A Sunny Day. После выступления многие подходили и рассматривали мой диковинный инструмент. Я был чрезвычайно горд и от перевозбуждения плохо понимал, что происходит вокруг.

Когда подошла очередь ребят, которых я видел в гримерке, я уже сидел в зале и старался внимательно следить за их выступлением. Они называли себя Аквариум. Мне очень понравился голос их гитариста, и, хотя они пели на русском, это почему-то совсем не резало слух. В середине одной песни, которая исполнялась по-английски, на сцену вдруг вышел человек, сел за барабаны, очень эффектно вступил и после окончания песни загадочно исчез. Я решил, что это было так и задумано. После них выступала группа Ну, погоди!, в которой гитарист играл еще и на скрипке. Больше я ничего из этого концерта не помню. На обратном пути в метро мы ехали вместе с Васиным, который был искренне удивлен тем, что я, оказывается, играю на таком экзотическом инструменте.

Через месяц сейшн был в Доме композиторов. Там проводились «Музыкальные среды», на которых музыковед и композитор Абрам Григорьевич Юсфин замечательно рассказывал о самой разной музыке народов мира и иллюстрировал рассказ записями. Так вот, в одну из клубных сред он организовал концерт, на который пригласил радикальные группы Россияне, Большой Железный Колокол и, в качестве представителей другого крыла, – Акварели. Это был беспрецедентный случай, когда в стенах святая святых ставился такой эксперимент. Он вызвал большой интерес, была масса народу, и попасть в Дом композиторов в тот вечер было почти невозможно. На концерте была Сэнди со своим новым приятелем Иваном Кузнецовым. Акварели играли расширенным составом с полной струнной группой и двумя виолончелями. После концерта состоялась очень горячая дискуссия о правомерности той и другой музыки. Слово давали музыкантам обоих направлений, и каждая сторона выступала очень эмоционально. Когда страсти улеглись, встал тот парень из Аквариума, который у них пел и играл на гитаре, и поздравил всех собравшихся с днем рождения Джорджа Харрисона. После этого все разговоры оказались бессмысленными.

Мы потихоньку возобновили занятия с Анатолием Кондратьевичем, но времени до экзаменов уже оставалось мало, и мы не стали приниматься за новую программу, а решили восстановить старую. Время шло, я уже не работал месяца два, и пора было куда-то устраиваться. Одна моя школьная подруга, Марина Гирс, предложила мне работу грузчиком в Университете; платили там всего семьдесят рублей, зато работать надо было через день часов до трех-четырех. И хотя моя рука еще не очень окрепла после перелома, я согласился. Меня это абсолютно устраивало по времени: таким образом получалось, что одну неделю я работал три дня, другую – два. Рабочее место находилось в сарае во дворе филфака. Как обычно, нужно было что-то поднести, перенести, куда-нибудь за чем-нибудь съездить. В остальное время можно было сидеть и читать книжки. Ко мне заходили знакомые, которые учились в Университете. Как-то заглянула Сэнди и принесла мне пленку с альбомом Аквариума. Я пошел к Леше Голубеву, и мы вместе с его сестрой Ольгой и Мариной Гирс прослушали эту запись. Качество было чудовищное; Леша заявил, что это полный бред, но меня запись почему-то задела. Мне хотелось еще раз послушать этот альбом, который, как я узнал позже, назывался Искушение Святого Аквариума. Я никак не мог сформировать свое мнение, и мы долго говорили на эту тему с Сэнди. Через несколько дней она позвонила и сказала, что если я хочу, то могу пойти с ней на день рождения к Ивану Кузнецову, там будет тот самый парень из Аквариума – Боб Гребенщиков. Я согласился, и в означенный день мы с Сэнди пришли к Ивану. Знакомить нас даже не пришлось, мы узнали друг друга, и Боб приветствовал меня словами: «Простите, вы не ударник у Землян?» Мы весь вечер проговорили; он рассказал, что учится на Примате (факультет прикладной математики Университета), но сейчас в академке и абсолютно свободен. На следующий день он пришел ко мне домой. У меня была акустическая гитара «Cremona», на которой я уже освоил азы. Боб взял гитару, спел несколько песен и тут же предложил мне попробовать сыграть что-нибудь на виолончели. Для меня это было неожиданно. Опыт игры в Акварелях у меня был, но там все аранжировки писал Быстров, и я просто играл по нотам. Я не был уверен, получится ли у меня что-нибудь. Первая песня, с которой мы начали экспериментировать, была Апокриф. Не уверен, что в первый же день все сразу получилось, но мы стали заниматься этим почти ежедневно. Группы как таковой на этот момент не существовало. Боб рассказывал мне про то, как они на Примате записывали альбомы, про замок (Михайловский) и про театр Эрика Горошевского, показывал фотографии спектакля «Метаморфозы положительного героя» по пьесе Джорджа Гуницкого. Говорил он и о том, что после премьеры на Примате он ушел из театра, а Дюша, скорее всего, играть в группе больше не будет, поскольку решил стать актером. Через несколько дней они все-таки зашли ко мне вместе с Дюшей и спели мне несколько песен из тех, что я уже слышал на записи. Но после этого Дюша исчез и больше на репетициях не появлялся. Потом меня познакомили с Михаилом Файнштейном и аппаратчиком группы Маратом Айрапетяном. Мы с Бобом продолжали музыкальные изыскания, и через некоторое время я вдруг, совершенно неожиданно для себя, получил приглашение присоединиться к группе. И хотя я пока мало что понимал в их репертуаре, я сразу же сообщил Быстрову, что выхожу из состава Акварелей.

Вечерами мы встречались в «Сайгоне», а потом шли гулять, и Боб посвящал меня во все ритуалы: куда можно идти курить после выпитой чашки кофе – в «пятьдесят третий» или в висячий садик, или куда еще. Я не курил, но мне было чрезвычайно интересно все это изучать. По дороге в «Аббатскую» (кафе на углу Литейного и Некрасова) можно было зайти покурить в «Сен-Жермен» (сад двора на Литейном, 46). А из «Аббатской» наш путь лежал в Замок, а вечером можно было пойти к Киту. Кит, сын режиссера Михаила Ромма, произвел на меня сильнейшее впечатление. У него была совершенно поразительная внешность, орлиный нос и очень красивый голос. Дома у него всегда было полно народу, а иногда устраивались поэтические чтения. Кит был постоянно окружен экзальтированными актрисами. Иногда он пел Окуджаву под гитару. Окуджаву я не любил, но мне всегда было интересно послушать, как Кит рассказывает.