Рассказывать, что такое армия, бессмысленно. Совершенно очевидно, что это потеря времени и, может быть, самых лучших лет юности. И я очень рад тому, что для меня они прошли более-менее безболезненно. Мой несчастный брат Алексей вернулся со службы нравственным калекой, и для него армия осталась самым главным из того, что произошло с ним. Он и по сей день празднует все милитаристские праздники. На почве алкоголизма его военный опыт принял и вовсе гипертрофированную форму. У него слились воедино остров Даманский, Вьетнам, Афганистан, и из радиста ракетных войск он постепенно превратился в десантника и разведчика, а шрамы, полученные в пьяных драках, стали боевыми ранениями. Ну да ладно, мне еще не один раз придется вспоминать своего брата в ходе этого повествования. У меня же выработался стойкий иммунитет к этой теме, и армию я просто никогда не вспоминаю, как будто я там не был. Возвращаясь лишь теперь к моему армейскому опыту, я отмечу только то, что и там я встретил много прекрасных людей. Гена Степаненко и Володя «Пачка» Свиридов из Самары и Жора Шестакович из Ново-Волынска помогли мне поверить в то, что остров, на котором я очутился, обитаем. Мы стали близкими друзьями. С Геной мы дружим по сей день; к сожалению, недавно я узнал, что Жора Шестакович погиб в автокатастрофе. Скрасить изоляцию от внешнего мира мне помогли школьные друзья, которые писали мне обо всех новостях в области музыки. Андрей Колесов к тому же присылал мне слова песен Beatles и Stones. Коля Марков, как и я, не стал поступать в училище и забросил занятия скрипкой. Он выбрал спорт, но в то же время пытался играть в группе Второе дыхание. Я тоже приумножил свой опыт игры на бас-гитаре, выступая на танцах в офицерском клубе в составе гарнизонной группы, организованной лейтенантом Славой Пинчуком, случайно и навеки связавшим себя с армией. У нас в группе был замечательный гитарист Олег Острижнов из Ростова, который блестяще, один в один, играл It’s All Over Now, но позже я потерял его след.

Как бы то ни было, я благополучно вернулся домой и был абсолютно свободен. Шел семьдесят третий год, мне было двадцать лет и было абсолютно все равно, чем заниматься. Первым делом я обнаружил, что Алексей пропил мои швейцарские часы, которые я оставил ему на хранение. К этому времени он уже успел развестись с женой и вернулся жить в родительский дом. Незадолго до моего возвращения он пьянствовал на даче и спалил времянку. Сгорело наше единственное жилье и соседские постройки. Сруб дома, который не успел достроить отец, по счастью, не пострадал. Уже десять лет он стоял без окон, дверей и полов. Андрей женился, но не имел постоянной работы и перебивался случайными заработками. Все свободное время я проводил с ним и его женой Татьяной. Мы ездили на дачу, убирали пепелище и смотрели на дом, не зная, с какой стороны к нему подступиться, поскольку денег не было ни копейки. Я старался переслушать всю ту музыку, которую упустил за годы изгнания, но наш проигрыватель абсолютно устарел, и мне уже не давали пластинки, боясь, что я их запилю.

Время было такое, что надо было устраиваться на работу. Как-то позвонил приятель Андрея и сказал, что на некоем Доме грампластинок, рядом с которым он живет, висит объявление, что требуется экспедитор. Мне было без разницы, чем заниматься, а название учреждения как-то интриговало. Дом грампластинок оказался просто оптовой базой и складами фирмы «Мелодия», и меня сразу же туда взяли. Работа заключалась в том, чтобы загрузить полную машину грампластинками и развезти их по магазинам. Пластинки оказались очень тяжелыми, и в день приходилось перетаскивать по две-три тонны – погрузить и разгрузить, но при этом можно было достаточно быстро обернуться и часам к трем, а иногда и к двум, уже быть свободным. Это было не обременительно и меня абсолютно устраивало, оставалась масса свободного времени. Единственным неудобством было то, что иногда надо было ехать в командировку по Ленинградской, Псковской и Новгородской областям. Иногда оно и не так плохо, но я на трое-четверо суток оказывался в замкнутом пространстве с водителем, и в пути не было никакой гарантии ночлега. Приходилось искать приют в каком-нибудь доме колхозника либо ночевать прямо в автомобиле. Летом это еще терпимо, можно соорудить себе лежбище в кузове. Но ближе к осени это стало невозможно. Пару раз мне приходилось стучаться в деревенские дома, а иногда и просто сидеть в кабине с водителем, который тоже не был особенно счастлив, поскольку, если бы я убрался, он мог бы лечь на сиденье и как-то устроиться. К тому же ему непременно надо было пить и говорить за жизнь, а меня это не очень интересовало. Один раз, пока мы разгружались в каком-то городке и решали, ехать ли нам дальше или заночевать на месте, водитель успел выпить бутылочку портвейна. Я этого не заметил, и мы поехали дальше. Машина была марки «ЗИЛ-130», весом 5 тонн, и вел ее человек, которого я до этой поездки ни разу не видел. Он разогнался, и вдруг я почувствовал, что машину носит из стороны в сторону. Когда я взглянул на водителя, то ужаснулся: он был совершенно пьян и ничего не соображал. Я пытался его уговорить остановиться, но он мне отвечал что-то вроде: «Моряк ребенка не обидит!» Так мы проехали километров двадцать. Нам повезло, что было еще достаточно светло и что это была второстепенная дорога, так что встречные машины почти не попадались. Мы заночевали в каком-то доме, куда обычно за рубль пускали спать на лавке. Водитель полночи продолжал пить с «гостеприимным» хозяином, но, слава богу, под утро оба затихли. Утром у водилы проснулся комплекс вины, и оставшиеся два дня пути он молчал. Я стал подумывать о том, что, может быть, эта работа меня не совсем устраивает. Осенью мне предложили перейти просто рабочим на склад, и я согласился. Работа заключалась в том, чтобы утром погрузить, а после обеда разгрузить несколько машин и контейнеров с товаром с заводов грампластинок. В паузах мы заколачивали ящики, которые отправлялись поездом. Все это происходило в подвале. Коллектив состоял из нескольких теток, которые постоянно матерились. Время от времени приходили контейнеры с импортом из Восточной Европы. Это всегда было интересно, ибо там могли оказаться лицензионные пластинки. Иногда и сами польские или чешские пластинки были достаточно интересными. Так моим любимым польским артистом стал Чеслав Немен. Как работник фирмы я имел право на приобретение нескольких экземпляров и мог снабжать пластинками всех своих дружков. Пластинки оказались единственным положительным фактором, в остальном это была тяжелая, изнурительная работа.

Я проводил много времени со своими старыми друзьями. Мы часто виделись с Никитой Воейковым и его женой Ольгой, с которой мы мгновенно подружились. Через некоторое время наше общение постепенно свелось к тому, что у них в гостях я больше говорил с Ольгой, а у Никиты всегда находились другие дела. Иногда мы с Ольгой шли гулять. Мы ходили в Эрмитаж или Академическую столовую, где в плохую погоду можно было сидеть и пить кофе. Там собирались интересные люди – Кол Черниговский и Владимир Карлович, которого звали Желтым. Может быть, Никита и ревновал, но при этом делал вид, что ничего не имеет против. У них с Ольгой явно что-то не ладилось, и я каким-то образом оказался в трещине между ними. Как-то осенью Никиту отправили на картошку, и на выходные я поехал навестить его в деревню Чёлово. Это был классический вариант трудовой повинности, когда вечером все напиваются, поют песни под гитару и спят вповалку в колхозном бараке. Я не понял, зачем приехал, поскольку делать там было абсолютно нечего, и к вечеру следующего дня я решил уехать. Назад мы ехали вместе с Джоном и Сэнди, с которыми только что познакомились и оказались попутчиками. Они мне очень понравились и чем-то напоминали Джона с Йоко. Путь был не близок, и мы всю дорогу болтали о Beatles. Джон, родом из Сибири, был настоящим битломаном. Как мне казалось, он знал о Beatles абсолютно все, его было интересно слушать, но для этого надо было уметь его разговорить, что поначалу оказалось не так просто. Он играл на электрооргане, и мы предполагали продолжить знакомство.