Но математик увидел мелькнувшую бумажку.

– Встань! – вне себя крикнул он Соньке.

Сонька вскочила с места, испуганно глядя на учителя. Никогда еще класс не видел его таким рассерженным.

Вениамин Анатольевич быстро подошел к Рыжику, забрал у него шпаргалку и сунул ее в карман, затем остановился возле Соньки.

На парте перед ней лежал лист бумаги, исчерченный геометрическими фигурами, от которых ломило глаза.

– Пересядь за первую парту, – тихо сказал он и, вытирая платком испачканные мелом руки, медленно пошел к доске.

До конца урока он не спускал с Соньки глаз.

Несколько раз она порывалась тайком написать шпаргалку, но он забирал у нее недописанные бумажки.

В классе повисла угрюмая тишина. Все напряженно думали над задачами, растерянно озирались.

На перемене Вениамин Анатольевич собрал тетради, аккуратно выровнял ладонью пеструю стопку.

– Останься, мне надо с тобой поговорить, – сказал он, когда ребята стали выходить из класса.

Сонька поняла, что предстоит нагоняй.

– Когда кончатся эти шпаргалки на контрольных? – спросил математик.

Сонька молчала.

– Я понимаю, – язвительно продолжал математик, – это не соответствует твоему понятию о справедливости, чувстве товарищества. Ты смотришь на это как на взаимовыручку… Но ведь это уже стало входить в систему, из-за тебя класс разучился думать. Чуть потруднее задача, никто и не пытается ее решить, все ждут твоей шпаргалки.

Вениамин Анатольевич умолк и стал нервно замысловатыми петлями и восьмерками ходить по классу. Сонька молчала.

– Ты, видимо, воспринимаешь все это как рядовую нотацию, – снова заговорил математик. – Но это не так. Их ждут электроника, космос, ядерная энергетика. – И вдруг математик снова повысил голос, почти закричал: – Кто, по-твоему, будет всем этим заниматься? Марсиане, что ли? Какой смысл в моей работе, если я буду выпускать невежд?

Только теперь Сонька подняла на него глаза.

Математик был расстроен, весь взъерошен, очки сползли на середину длинного носа.

Он как попало собрал бумаги в свой большой потертый портфель и, ничего более не сказав, ушел из класса.

И сразу в дверь проскочил маленький Рыжик.

– Я все подслушал, – сказал он. – Теперь будем шпаргалки передавать по нитке. Протянем тонкую капроновую нитку… Очкарик ее ни в жисть не заметит.

– А кем ты хочешь быть, как вырастешь? – спросила Сонька.

– Буду летчиком на сверхзвуковых!

Сонька отвернулась от него, отошла к распахнутому окну и посмотрела в светлое небо – в сияющей выси висели легкие штрихи – следы сверхзвуковых самолетов. Она вспомнила Исаева, вспомнила, как шли они в предвечерний час по берегу моря до самого интерната. И забыла, что у двери стоит Рыжик и ждет. Он обиженно пожал плечами и ушел.

Каждый день после уроков Сонька отправлялась в порт искать Игоря. Уже несколько дней он не появлялся в интернате. В порту его тоже никто не видел. Ничего не знали о нем и мальчишки из пристанского поселка.

И каждый день Сонька бывала в доме Исаева, надеялась застать Федора Степановича. Она ходила по пустым комнатам, бегала к морю, где он обычно бывал со своим этюдником. Но все напрасно. Видно, дела опять не давали ему вырваться с аэродрома.

В интернате Сонька выпрашивала семена цветов и сажала их под окнами дома Исаева. Уже появились крохотные зеленые ростки. Как хотелось ей показать их Федору Степановичу. Но его не было.

Однажды, измученная пустыми поисками Игоря, она пришла в дом Исаева, легла в постель и заснула.

В окно светило яркое солнце, и ей снился солнечный свет. Он пронизывал все ее существо, во сне она стала такой легкой, что свободно могла пройти по воде. И в невиданном приснившемся ей море, кренясь под светлым ветром, скользили треугольники-паруса, их ткань была такая белая, что слепила глаза.

И вдруг что-то изменилось в море, паруса умчались, словно очнувшись от светлого сна, а горячий воздух стал неподвижен, душен и тяжел.

Движение началось у береговых скал. На них при полном отсутствии ветра налетела волна. И с морем стало твориться что-то странное. Вздымались в тишине беспорядочные волны, беззвучно метались над водой невиданные птицы.

Вот вода у берега поднялась горой, и Сонька увидела такое, отчего ослабели ноги и она не могла двинуться с места. Из-под воды поднимались золотые купола и дворцы древней архитектуры. Мокрые башни сверкали на солнце. Со ступеней широких мраморных лестниц катилась зеленая вода. Это зрелище продолжалось несколько секунд. Накатилась гора воды, накрыла с головой Соньку, и все исчезло, теперь ее окружала мутная зеленоватая пелена. Вода оказалась вовсе не водой, а зеленоватым волокнистым дымом. Потом медленно все рассеялось.

Сонька открыла глаза и увидела Исаева. Он сидел на стуле возле ее кровати.

Она радостно улыбнулась и протянула ему руку:

– Я и не слышала, как вы пришли, Федор Степанович… Надо было сразу меня разбудить.

– Зачем же… Тебе снилось что-то необыкновенное, правда?

– Правда. Снилось, что поднялся из воды город… Сверкали на солнце мокрые купола!

– Какой город?

– Старый-старый…

– Наверно, ты видела такой в каком-нибудь кино?

– Не-ет. Такого я никогда не видела.

– Интересно…

– Хотите, я уйду из интерната, Федор Степанович, и приду к вам жить? Приедет Марина, и будет у нас семья…

– Соня…

– Завтра же пойду к Ивану Антоновичу и отпрошусь…

Летчик некоторое время, казалось, собирался с мыслями; он смотрел на Соньку, как будто боялся, что столь легко сказанные ею слова неверно им поняты. И сказаны-то внезапно. Разговор как будто шел совсем о другом. Что это? Минутный импульс? Или давно созревшее решение? Порою трудно произносимое именно так и звучит – внезапно, как будто вне связи с бегущей минутой.

– Иван Антонович сказал мне как-то, Соня, что ты никуда не пойдешь из интерната.

– А к вам пойду. Сейчас же садитесь и пишите письмо Марине, чтобы она скорее приезжала. И еще…

– Что еще?.. – Исаев встревоженно смотрел ей в глаза.

– Купите самовар. Хорошо?

– Хорошо, Соня. Куплю самовар.

– Только большой, Федор Степанович. Мы будем сидеть за столом и пить чай. Правда?

– Разумеется… – он был растерян, ошеломлен, он не знал, что ему сказать.

А она будто и забыла сразу то, о чем только что сказала.

– Вы уже нарисовали ваше солнце над морем, Федор Степанович?

– Представь себе… – он торопливо открыл этюдник и достал маленькое полотно.

Сонька взяла в руки картину и некоторое время с недоумением рассматривала ее. Там сиял странный радужный круг.

– Солнце таким не бывает. Исаев улыбнулся:

– Картины близко не смотрят.

Сонька вскочила с постели, отошла подальше в угол. И вдруг увидела на картине солнце, каким оно бывает лишь в редкие утренние часы.

Она радостно запрыгала и захлопала в ладоши.

И вдруг остановилась:

– Почему же вы не пишете письмо Марине?

И словно нежданная тень набежала на глаза Исаева.

– В другой раз, Соня.

Что-то непонятное было за словами Федора Степановича. Обычно прямой, радостно-открытый, он сейчас явно недоговаривал…

Сонька не знала и не могла знать, что это означает, но чувствовала – неспроста медлит Исаев с письмом.

– Зачем же откладывать, Федор Степанович?

– Видишь ли… – он опять помолчал, снова отвернулся к окну, ярко блеснула седина его виска. – Предстоят сложные испытания одной новой машины… Кстати, меня уже ждут.

Только тут Сонька увидела стоявший возле дома зеленый газик.

Он поцеловал Соньку, взял этюдник и направился к выходу.

Внезапно Сонька преградила ему дорогу. Встала спиной к двери и раскинула руки:

– Нет!

– Что с тобой, Соня? – Исаев присел перед ней на корточки и заглянул в лицо. – Не бойся, все будет хорошо. Не первый раз…

– Нет! – голос у Соньки был напряженный, полный отчаяния.