– Да нет конечно, прочла умные слова в твоей зверской книжке, – она подошла и села на стол перед ним. – Я на пять минут. Ты расскажешь мне как добился такого послабления для женщин с детьми? Или ты все придумал про указ сверху?

– Распоряжение самое настоящее. Я вчера сделал несколько звонков, пока ты спала, – он помедлил. Не хотелось показаться излишне самонадеянным хвастуном, рассказывая как он вытряс все свои военные связи, добиваясь нужного решения. Да и вышло не так, как хотелось. Просил ведь совсем их перевести на работу с детьми. – Не забивай себе голову мыслями «как», думай «для чего».

– И для чего?

– Для того, чтобы моя девочка радовалась, – он поднялся со стула и, обняв ее, чмокнул в нос. – Иди, все. У меня еще гора работы. И занятий. Не заснуть бы за всем за этим. Ночью я принимал одну знатную капризную особу и совершенно не выспался.

– Мне ведь не нужно писать никаких официальных заявлений на работу в «домике»? – на всякий случай уточнила она.

– Нет, конечно. Я просто внесу тебя во внутренний список. В нюансы никто вдаваться не будет. Если честно, не так много желающих.

– Кто отказался?

– Из 25 отказались 12 человек.

– Ну вот и хорошо. Они даже не вспоминают про своих детей.

– Посмотрим хорошо или нет. Главное, чтобы среди согласившихся не оказалось маньячек, которым нравится обижать беззащитных, – Сулем устало потянулся и только потом заметил какой эффект на Би произвели его слова. Женщина побледнела и как-то вся сжалась.

Он снова утянул ее в свои объятия.

– Ну что ты разволновалась? Я лично буду держать руку на пульсе. И поговорю с персоналом домика. Никому не позволю там бесчинствовать.

Би кивнула. Его теплые губы коснулись ее – прохладных, чуть подрагивающих И мысли спутались, проваливаясь в тугую воронку внизу живота.

С трудом заставив себя отодвинуться от Сулема, она спросила,

– А что у тебя за занятия?

– Я  опять готовлюсь к поступлению на высший медицин. Тесты, тесты, мышцы, кости, – засмеялся он.

– Когда у тебя экзамены?

– Первый поток через месяц, но я в него, наверное, не успею уже. А вот в следующей, еще через два месяца, попробую.

Габриэлле стало не по себе. С каждым днем она все больше привязывалась к Амиру. Мысль о том, что однажды он просто соберет вещи и уедет теперь страшила до тошноты. Пытаясь скрыть свое смятение, она обошла стол и попятилась к выходу.

– Мне пора…

***

Весь следующий день Сулем разгребал дела. Предшественник оставил ему в наследство гору проблем. Сейчас дошли руки до лет десять не пополнявшегося склада одежды арестанток и сырых плесневелых бараков. Он отправил уже несколько прошений и смет начальству, провел пару сложных разговоров и теперь просто ждал решения шефа.

Напряжение последних дней и недосып накопились в теле и появилось почти забытое желание покурить. Амир покосился на нижний ящик, где лежала его верная спутница вот уже года два – нераспечатанная пачка тонких коричневых сигарет.

«Ладно, столько лежала, еще полежит», – усилием воли он вернул свои мысли в работу. Закончив отчет и отправив его по внутреннему каналу связи, вышел на крыльцо.

Вечерело, и влажная прохлада растекалась по всем уголкам острова, предвещая очередную ночную грозу. Сулем прошел плац, длинный ряд прачечных, швейных мастерских и оранжерей. За ними в углу, под жидкой кроной дуба-недоростка белел небольшой домик, в котором жили дети заключенных.  Подойдя ближе, он неожиданно для себя, не вошел внутрь, а обойдя постройку, заглянул в большое окно.

Посреди комнаты прямо на полу, скрестив ноги, сидела Би. Смуглый малыш с пухлыми розовыми губами млел у нее на коленях. А вокруг как цыплята к наседке, жались к ней другие ребята. Би держала в руках свернутых из салфеток кукол. То хмурясь, то улыбаясь она выставляла попеременно левую и правую руку вперед, что-то говоря за воображаемых героев. А дети заливисто смеялись. Сама Би раскраснелась, глаза ее блестели. И вообще она как будто вся светилась изнутри.

В конце ее спектакля две куклы будто обнялись и закружились в танце. Дети что-то кричали, а Би смеялась легко и открыто, запрокинув голову и раскинув руки для объятий, в которые тут же попадала довольна малышня. Звонкая куча-мала совершенно не заметила еще одного зрителя.

Сулем отстранился от окна. Никогда он еще чужая радость не вызывала в нем самом такого пьянящего восторга, как сейчас.  Ради того, чтобы странная космическая женщина, встретившаяся ему, казалось бы, не в том месте и совершенно не ко времени, вот так смеялась, он готов был сделать все, что угодно. Ему почему-то вспомнилось далекое летнее утро, когда в мамин день рождения отец крался в спальню с огромным букетом бело-розовых тюльпанов. Где ему удавалось среди июльской жары находить каждый год ее любимые цветы, которые и весной-то редкость, всегда оставалось его тайной. Мама зарывалась лицом в эту охапку, обнимала отца, целовала сына. «Быть мужчиной в любви – это просто делать так, чтобы твоя женщина могла чаще смеяться от счастья», – подумал Амир.

Он бы мог стоять и подглядывать за Би вечно. Но чувство такта взяло верх. Сулем пошел к себе, не желая мешать ей наконец-то без оглядки на время гладить, обнимать, нюхать и баюкать свое дитя.

***

Габриэлла действительно была счастлива. Впервые с момента, как она попала в «Иннос». Она больше не замирала в ужасе от каждого шороха, украдкой пробираясь к сыну, и совершенно легально проводила с ним три дня и две ночи в неделю. Если ей выпадало ночное дежурство, уложив детей, она отправлялась в маленькую комнатку для персонала. Добродушная и деликатная Дивал уходила спать в одну из детских спален. А Би лежала на маленьком диванчике, напряженно вслушиваясь в тишину, боясь заснуть и пропустить легкий стук в окно. Услышав условный сигнал, подскакивала, открывала створку и сразу же оказывалась в объятиях интенданта.

Сулем шел на все, чтобы сделать ее жизнь легче и как можно больше времени, насколько позволяла его работа, проводить вместе.

Они старались скрывать свои отношения, но по лагерю все равно поползли слухи. Некоторые арестантки начали с открытой неприязнью смотреть на Габриэллу. Среди них оказались и малышка Ли, с которой они раньше довольно близко общались. Продолжала ненавидеть ее и Дерна. Если Би попадала на работы под ее надзором, та использовала ее до изнеможения. Нагрузку в бригадах хозработ распределяли надзиратели, и Дерна с наслаждением не давала ей продыху. Оставаясь при этом сдержанно-вежливой.

Вот и сейчас Би стояла посреди хлева, который с утра убирала в одиночку. Ей разрешили прерваться на обед и подняли обратно, как только она отложила ложку.

Посещение домика тоже сорвалось. Как только она собралась сбегать к сыну на положенные 15 минут, Дерна перегородила ей путь:

– 320-я, куда?

– У меня перерыв должен быть сейчас на кормление ребенка…

Надзирательница оскалилась своей самой жуткой улыбкой.

– Перерыв для тех, кто выполняет норму работ. А ты свою до сих пор не сделала.

– Одной сложно сделать норму на таком большом объекте, —попыталась возразить арестантка.

– Ты чем-то недовольна? Можешь подать на меня жалобу господину интенданту. Говорят, твои жалобы до него доходят быстрее остальных. Видимо, идут особой дорогой. Только сначала ты вылижешь здесь все так, чтобы было чище, чем в медблоке.

Би опустила глаза и снова взялась за грабли. С грустью она подумала о своем малыше. Наверняка Илиас сейчас плачет и отказывается спать. Мальчик уже привык, что мать приходит к нему в определенное время и как крошечный часовой, в обнимку со своей лошадкой, всегда ждет ее у дверей. А еще как назло пятница. Вряд ли Дерна вела бы себя так в какой-то другой день недели. Но именно в пятницу интендант был очень занят. Совещания, отчеты, опять совещания. Иногда он даже не успевал участвовать в вечерней перекличке. Так что надзирательница чувствовала полную безнаказанность. Понятно, что Би на нее не пожалуется, если не дура.