– Мне все равно.

– Ты понимаешь, что тебе никогда не позволят жениться на этой особе?

– Да, но и в фарсе, называемом моя семейная жизнь с Мадж, я больше не собираюсь участвовать.

– Фарс? – Бледные губы искривились. – Другими словами, у тебя нет ничего общего с друзьями моей дочери. И поэтому ты собираешься разорвать свой брак.

– Он распался уже очень давно. – Сейчас выражение ненависти на лице Дэвида ничем не уступало по силе той, что читалась в глазах старика, хотя взгляд Ламптона, в отличие от его, оставался холодным и суровым.

– Твой отец стал моим преданным другом, когда ты еще был мальчишкой. С трудом верится, что ты его сын – в твои-то годы ведешь себя как дурак. А ты ведь директор компании, которую мы создали с Фредом Бейроном.

Слова не были особенно правдивыми, и Ламптон знал это. Они действительно подружились, когда вели дела. Но если первоначальный вклад Бейрона составлял два процветающих магазина, то Ламптона – только лавка, торгующая тканями. Так как Фред Бейрон внес и большую сумму денег, то у него оставался контрольный пакет акций, пока семьи не породнились и брат Генри Ламптона – Роберт – не купил достаточно акций, чтобы обеспечить тому место в совете директоров. Генри, конечно, купил акции для своей дочери; так же разумеется, поступил и Фред Бейрон. После смерти отца Дэвид унаследовал его долю, что дало возможность ему контролировать работу фирмы. Так и задумывалось, и считалось наиболее удачным, при условии, конечно, что они с Мадж будут счастливо жить вместе. Но был один еще более важный фактор – Генри Ламптон. Нет ли у него спрятанного козыря в рукаве?

– Так как ты получил пакет акций своего отца, – продолжил он, – я ничего не могу сделать, хотя мое заветное желание сейчас – увидеть, как ты уходишь из фирмы.

Дэвиду хотелось смеяться, но он постарался выглядеть не слишком довольным, зная, что Генри Ламптон все еще опасен. Он, очевидно, надеялся приберечь козыри, но мог разыграть их до своей смерти, передав акции Мадж.

От этих мыслей Дэвиду стало не до смеха. Достаточно росчерка пера, чтобы Мадж получила долю, обеспечивающую ей заметное влияние на дело фирмы, и могло потребоваться не так много усилий, чтобы Роберт Ламптон, ее дядя, встал на сторону племянницы. А Мадж при желании могла быть очень убедительной. Хотя пока Роберт Ламптон, который был на десять лет младше брата, благоволил к сыну Фреда Бейрона.

Голос Дэвида был спокоен:

– Жаль, что вы так думаете. Но у меня нет никакого желания продавать свои акции или уходить из фирмы. Разве могу я позволить, чтобы имя отца исчезло из названия фирмы?

Ламптон хихикнул.

– Я и не думаю, что имя моего друга исчезнет. Я почитаю и всегда буду почитать его память. Жаль, что не могу сказать то же самое о его сыне. Впереди меня ждет не так много лет. Но не думай, что тебе станет легче, когда я умру. Пока вы с Мадж состоите в браке, акции перейдут к вам обоим, но развод сделает ее единственной наследницей. С моей долей и тем, что у нее есть сейчас, Мадж будет достаточно приобрести еще несколько акций, чтобы вышвырнуть тебя, если ей так захочется. И ты ничего не сделаешь! Поэтому, если бы я был на твоем месте, Дэвид, я бы не один раз подумал насчет раздельного проживания и развода. Но ты ведь и сам все знаешь, не так ли? Именно поэтому ты и не бросал ее раньше?

Дэвид, видя улыбку старика и его хитрые глаза, подавленно молчал. Он знал, что проиграет еще до того, как начнет бороться.

Летти сняла накидку из меха лисы и бросила ее на кресло. Приподняв занавески, она высунулась из окна, чтобы посмотреть, что творится внизу. Весь день Оксфорд-стрит неистово веселилась. Как и весь Лондон. И вся Великобритания. Флаги развевались в солнечных лучах, в окнах выставлены фотографии членов королевской семьи, в витринах магазинов – смесь красно-бело-синего, изделия из золота и серебра. Последнего особенно много, так как это соответствует серебряному юбилею короля Георга и королевы Мари.

Уже вечер, хотя все еще довольно светло – каждый магазин сверкает разноцветными лампочками, а Селфридж залит светом прожекторов, не говоря уже о фейерверках во всех парках города.

– Светло, как днем, – прошептала Летти, пока Дэвид снимал свой белый шелковый шарф и шляпу, которые потом небрежно бросил поверх ее накидки.

Наступила полночь, но толпы гуляк все еще бродили по улицам, не в силах распроститься с этим замечательным днем.

Сегодня они с Дэвидом тоже были в толпе, которая шла по Чаринг Кросс Роуд к Странду, желая одним глазком увидеть проезжающих короля и королеву, вместе с наследником трона принцем Эдвардом, герцогом и герцогиней Йоркскими и их двумя прелестными дочерьми – Элизабет и Маргарет-Роуз, и другими членами королевской семьи. Кареты блестят, всадники поражают роскошью нарядов и позвякивают стременами, оркестр играет веселый марш, и вокруг довольные и счастливые люди. Как замечательно!

Этим майским вечером они танцевали в Валдорфе и Трафальгарской площади, где их чуть было не затолкали до смерти. Затем пили шампанское. И, вернувшись домой, Летти чувствовала себя немного пьяной и уставшей до изнеможения.

Дэвид встал сзади, положив руки ей на плечи. Она почувствовала их тепло через тонкую ткань сатинового вечернего платья, он повернул ее к себе, чтобы поцеловать.

– Не много ли для одного дня? – спросил Дэвид, прерывая поцелуй, чтобы опустить занавески. Летти ощущала его дыхание, слегка пахнувшее шампанским.

– Ты мне никогда не приедаешься, Дэвид, – прошептала она в ответ.

Он снова склонился к ней. Внизу по-прежнему шли толпы людей, из радиоприемника доносился голос диктора, описывающего события дня, но Летти едва ли слышала хоть слово, когда стояла, обняв Дэвида и прижавшись своими губами к его.

– Не слишком устала? – шепотом спросил он. Она покачала головой, и, продолжая обниматься, они пошли от ярко освещенного окна в спальню, выключив по дороге радио, – и звуки внешнего мира полностью исчезли для них.

Она должна была быть счастливой. И она была бы счастливой, если бы не удручающие мысли о его здоровье. Прошло шесть месяцев, прежде чем Дэвид сказал ей о результатах медицинского обследования. Сужение артерии, что может вызвать серьезную болезнь в старости. А сейчас он должен принимать таблетки, чтобы уменьшить боль, и стараться избегать неприятных переживаний. Это смешно, думала Летти. У Дэвида вся жизнь была сплошным «неприятным переживанием», учитывая, как с ним обращалась Мадж. Иногда Летти казалось, что та все делает специально. Дэвид рассказал ей, как чуть было не ушел из дома перед Рождеством. Остановило его только вмешательство тестя, пригрозившего в этом случае передать дочери свой пакет акций из фирмы.

Летти тогда ужасно рассердилась, упрекая Дэвида в слабости, обвиняя в том, что для него бизнес значит больше, чем она. Не слушая никаких объяснений, она замолчала, только когда заметила, как Дэвид схватился за сердце.

Начиная с того дня в апреле, она больше не заговаривала об этом. Просто не осмеливалась. Частенько лежа без сна, Летти пыталась представить, какой будет ее жизнь без Дэвида, и, в ужасе от страха, давала себе слово сделать его жизнь как можно более спокойной, клялась избегать всего, что может вызвать волнение Дэвида. Если бы это могло улучшить его состояние, Летти бы даже одобрила его возвращение к жене. Как-то раз она попыталась поделиться с ним своими мыслями, но Дэвид лишь рассмеялся в ответ, заметив, что «это» невозможно.

Даже после десяти лет они могли встречаться только по выходным. Небольшим утешением было, что так же поступают многие пары, действительно состоящие в браке. Летти по-прежнему активно занималась своей галереей, хотя со временем работа потеряла для нее свою притягательность, романтика исчезла. Деловая жизнь Дэвида ограничивалась контролем над хорошо отлаженной работой больших магазинов. Летти понимала, что большее она вряд ли сможет получить, и построила свою жизнь, основываясь на этом – она была счастлива тем, что есть.